Диссертация (1145204), страница 8
Текст из файла (страница 8)
Пережитый опыт такого рода описываетсяБеньямином в «Московском дневнике»: в одном из залов Третьяковской галереион погружается в пространство картин Щедрина, на которых изображён силуэтКапри 64.В«Произведенииискусствавэпохуеготехническойвоспроизводимости» Беньямин пишет о погружении зрителя в произведение иуподобляет его «художнику – герою китайской легенды», который, «созерцая»свое законченное произведение, в него входит65. Произведение искусства уводитв иную, альтернативную обыденной реальность; воспринимающий будто«оказывается вне себя»: покидает свой собственный мир с тем, чтобы войти в«более совершенный» – искусства, художника. При этом необходимо обратитьвнимание, что «художник – герой китайской легенды» созерцает «своёзаконченное произведение» (курсив мой.
– Ю. В.). Сюжет обеих картин Щедрина,которые созерцает автор, для него «навсегда будет связан с Асей»; погружение визображённый ландшафт Капри является погружением и в собственную историю,глубины памяти. Путешествие в «чужой», «иной» мир есть также и самопогружение.Принципиально иное воздействие предполагают произведения, созданныепосредством техники: оно определяется Беньямином как «тактильное» или«физическое шоковое». Это искусство не только не предполагает, но даже иисключает (частой сменой кадров в кино, например) возможность «созерцания»;минуясознание,онопринуждаеткрассредоточенному,«рассеянному»«развлечению», к опыту сознания, не предполагающему никаких усилий.Доступностьзапечатленного(отсутствие«ауры»)располагаеткБеньямин В.
Московский дневник // Беньямин В. Московский дневник. М.: AdMarginem, 1997. C. 115.65Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости //Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М.:Немецкий культурный центр им. Гёте; Медиум, 1996. C. 59-60.6439информационному обмену вокруг воспринятого: реальность, воплощенная вгазете, кинохронике или же кинофильме представляется читателю, зрителюзнакомой и близкой – «своей». По Беньямину, социальные функции искусстваэпохи медиа – это адаптация индивида и интеграция масс, их самоорганизация.Итак, «раз-очарование», «де-ауризация» «мира», с одной стороны,дисквалифицирует инстанции «иного-чужого», с другой, – разрушает те практики,основанные на «институционализации безумия», которые обеспечивали доступ к«сакральным вещам» (Э.
Дюркгейм). «Иное-чужое» утрачивает свои горизонты,четкостьфигуративности,чтовсегдасопровождаетсяонтологическойаморфностью существования Я, его мышления и перцепции. «Мир» погружаетсяв состояние всеобщей размытости и неопределенности.По версии М.
Фуко, дисквалификация инакового обнаруживается уже вренессансной литературе. Именно здесь закладываюся начала той логикиотчуждения европейского разума от «иного», которая в полной мере заявит о себев Новое время. В отличии от «истины вещей», «великой природы», Глупость,ставшая излюбленным персонажем литераторов, присуща человеку, при-ближенак нему в силу своей понятности. Парадоксальным образом, подобная «проксемия»неразумия позволяет занять по отношению к нему у-даленную, над-стоящуюпозицию, что и делает «ученый», – обращение «неразумия» в объектдоместицирует, «одомашнивает» этот феномен и позволяет приблизиться к немубезопасным образом благодаря «объектной» экранированности.
Фуко отмечает:«Держать в узде этот безмятежный мир не составляет труда; вся егопростодушная привлекательность без утайки предстает перед взором мудреца, атот, смеясь, всегда держится от него на расстоянии… Безумие перестает бытьпривычной и непостижимой чуждостью мироздания; оно – всего лишь зрелище,давно утратившее новизну для чуждого ему зрителя; оно уже не образ универсума(cosmos), но характерная черта века (aevum)»66.Смещение безумия в иное измерение неизбежно требует и новых плановартикуляции, полей экспрессии, – просто иной семиотики.
В выдвижении на66Фуко М. История безумия в классическую эпоху. С. 45-46.40первый план языкового, критического опыта освоения неразумия заявляет о себеобщая тенденция: безумие встраивается в структуру «разумности», присваиваетсяразумом как его противоположность, как одно из его проявлений, превращается вобъект. Подобное присвоение обессиливает безумие, в то время как разум,напротив, утверждает себя в господстве и суверенности.
Немаловажно, чтобезумие утрачивает свой язык, начинает излагать свою истину на языке рассудка:«Чуть больше века минуло с того времени, когда челноки дураков были в великомпочете, и вот уже в литературе возникает тема “Госпиталя для умалишенных”.Здесь каждый, кто помешался в уме, занимает определенное место, установленноеистинным человеческим разумом, и изъясняется на языке примера, противоречияи иронии, т.е. на языке Мудрости, только наоборот… Уже в этом “Госпитале” насмену погружению на корабль приходит помещение под замок» 67.
Неразумие,ранее представавшее в своей инаковости, связывавшее человека, общество сосмертью,теперьвписываетсявлогикусамо-повторенияразума,игрувзаимообратимостей «своего» и «чужого».Символ опыта неразумия Нового времени для Фуко – философская фигураДекарта. Декарт устанавливает различие между безумием и сновидением,обманом чувств. Сновидение, как и обман чувств, способны ввести ум взаблуждение, но лишь временно; истина Я-присутствия всегда остается «восадке». Безумие же не имеет отношения к истине вообще, как оно не имеет его кмысли, мыслящему (и лишь в процессе мысли существующему) субъекту.«Можно вообразить себя спящим, отождествить себя со спящим субъектом,чтобы отыскать “какой-нибудь повод усомниться”: истина все равно различима, вней – условие самой возможности сна.
Напротив, вообразить себя безумнымнельзя даже в мыслях, ибо безумие – как раз условие невозможности мыслить: “Ия был бы таким же сумасбродом…”»68. Комментируя размышления Фуко офилософской рефлексии Декарта, даже несколько заостряя, усиливая их, М.Бланшо в эссе «Забвение, безрассудство» делает следующее замечание: «Декарт6768Там же. С. 61.Там же. С. 64.41“странным усилием” сводит безумие к молчанию; таков торжественный перебойпервого “Размышления” – отказ от всяких отношений с сумасбродством, котороготребует воцарение ratio. Проделывается это с показательной жестокостью…»69.Утверждение суверенного Я, субъекта мысли отныне осуществляется за счетполного отречения от безрассудства, его полного забвения и, продолжая мысль,можно сказать, – отторжения «чужого» опыта как такового.Смещение опыта безумия, неразумия в поле «рационализма» становитсясвоего рода эмблематикой трансформации и экранирования феномена «чужого».В Новое время «прогресс» в установлении суверенного европейского разумаотнюдь не исчерпывается сферой философского знания.
Он охватываетобширную область культуры и ознаменовывается созданием институтовисключения и учреждений для изоляции, куда вместе с «развратниками»,«расточительнымиотцамисемейства»,«блуднымисыновьями»,«богохульниками», «теми, кто пытается себя погубить», «либертинами» и т.д., ит.п. препровождается и «целое племя безумцев». Выявляя скрытую логикуисключения этих разнообразных фигур, Фуко пишет: «Все эти типы опыта можносвести к следующему: они затрагивают либо сексуальность и ее связи с основамибуржуазной семьи, либо святотатство и его связи с новым понятием сакрального ицерковныхобрядов,либо“либертинаж”,т.е.новыесвязи,которыеустанавливаются в это время между свободомыслием и системой страстей» 70.
Воснове вынесения всех этих опытов существования за пределы социальной жизнилежит буржуазная мечта о государственном правопорядке, основанном надобродетели. Безумие же переносится из пограничной области между этим ииным миром на «нашу почву», воспринимается и получает оценку с этическойпозиции. Отныне на карте нашего мира появляется, как выражается Фуко, «некаябелая страница», или, как говорит об этом Бланшо, «своего рода бормочущаяпустота».Бланшо М.
Забвение, безрассудство // Бланшо М. Мишель Фуко, каким я его себепредставляю / пер. с фр. и послесл. В. Е. Лапицкого. СПб.: Machina, 2002. С. 64.70Фуко М. История безумия в классическую эпоху. С. 98.6942Исключение, забвение тех, кто позже станет «чужими», асоциальнымиэлементами, распознаваемыми довольно четко, по мысли автора «Историибезумия…», связано с «искажением давно знакомых социальных обличий»,«нарушением обычного хода вещей», разрывом «привычных для всех связей»: «...благодаря ему в человеке возникало нечто недосягаемое для него самого, некаяточка на горизонте, бесконечно далекая от нас»71.
Сам жест исключенияформирует образ «другого», «чужого» («человека безумного», «человекаперверсивного», «человека преступного», «человека гомосексуального» 72), ибезумие как психический изъян, которое переносится на «нашу почву», получаетморальную оценку, становится конститутивным элементом в его структуре.В то же время за стенами изоляторов формируется особый, аутентичныймир неразумия: между различными категориями людей, населяющими его,устанавливаютсяневидимыесвязи,складываютсяопределенныевзаимоотношения; там рождаются новые, но отсылающие к архаике, формыповедения, способы оформления опыта, иной язык, чем тот, который являетсяфункцией разума и морали: «От комплекса вины и сексуальной патетики кстаринным ритуалам-обсессиям, заклятиям и магическим приемам, к чарам ибредовым видениям, подчиненным законам сердца протягивается некая незримаясеть, как бы намечающая скрытые основания, на которых строится нашсовременныйопытбезумия» 73.Соднойстороны,классическаяэпоха«придвигает» к безумию типы опыта, табуированные ей; с другой, – безумиеобретает черты проступка, пре-ступления, – «иное» оказывается по ту сторонунашего новоевропейского мира.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
