Диссертация (1145204), страница 17

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 17)

Но это – не простое онтическое илиэпистемическое отражение: на деле здесь происходит упаковка, «складывание»,сборка всего «мира», сопровождающаяся и особым складыванием самого Я.Таким образом, в концепции диалогизма самосознание предстает какустройство, позволяющее развернуть действительность резонанса двух Я,взаимодействующих друг с другом. При этом другое Я так близко, так пугающепохоже, что есть лишь касание, – слова и сознание глохнут, становятся невнятны.В опасной близости с «другим» сквозит некая тяжесть и чужесть.И эта опасная близость скрыта и в темпоральности диалога-события,которая не знает ни причинности, ни генезиса, ни «объяснений из прошлого, извлияний среды, воспитания и пр.».

Диалог-событие – это всегда настоящее,которое «приближает концы, нащупывает их уже в настоящем, угадываетбудущее как уже наличное в борьбе сосуществующих сил». Сигнатура временидиалога – интенсивное, а иногда жесткое столкновение в настоящем, настояние нанастоящем, сжатие прошлых и будущих времен в сингулярную точку, что придаетвремени динамично-фигурную данность, из которой чаще всего вырастаетчувство невыносимости этого настоящего, вызывающее к жизни трагическоебудущее.Выстраиваясьвокругнастоящего,диалогвсегдачреват82непредсказуемым будущим, в котором проступает не только нечто «светлое», нопо которому разбросаны самым непредсказуемым образом «ловушки». Такоебудущее заставляет настоящее выступать за свои пределы, втягивая его в такуюразмерность, где проявляется «иное» или происходит прикосновение к нему.

Вцелом, формация диалога динамична, хотя динамичность эта в экзистенциальнойразмерности порождает боль и страдание: знаки, символы, слова, речи, жесты,поступки в столкновении, в сцеплении зависают и как бы создают взвесь, котораяне оседает и не «замораживается» различного рода институциями, обращеннымик устойчивым данностям, к сериям.Каждый вступает в «диалог» со своей «историей», но как раз в нем все«истории» рассыпаются, обесцениваются. Ценность задается диспозицией вдиалоге самосознаний и воль. Эти истории сплющиваются в столкновении, ипрошлое словно выплескивается в настоящее, актуализируется, становитсядейственным.

У одних участников временность почти равна нулю, избыта или недана; у других она, напротив, обращается в бесконечность, – здесь не стольковажныэтихарактеристики,сколькоскоростиобращениявнульилибесконечность события.Оттого в «диалоге» как событии присутствует своего рода нечеловеческоеизмерениевременности:время,несоразмерноеустойчивому,самотождественному Я; время связанности человеческих ликов и неадекватнойбожественной манифестации, ошибочных манифестаций Духа.«Миры» участников «диалога» выстраиваются, во-первых, на своего рода«внутренней репрезентации» Я, в рамках которой «мир», «другие» обладаютотчетливостью, но Я – смутно и неопределенно.

Во-вторых, на эту «внутреннююрепрезентацию» проецируются, наслаиваются «репрезентации» «других». Я«диалога» обречено «ловить аспекты себя в чужих сознаниях», но в то же времяокончательные кодификации «моего» Я, идущие от «других», просто неприемлемы.

Поэтому Я начинает «строить лазейки, оттягивая, и этим обнажаясвое последнее слово в процессе напряженнейшего взаимодействия с другими83сознаниями» 140. Я в «диалоге» – ловец себя в «другом», при этом стремящийсяускользнутьотэтого«другого».Длянегопростонестерпималюбаяокончательная завершающая его кодификация, потому что его самосознаниенаправлено «на безысходную незавершимость, дурную бесконечность этогосамосознания». В результате складывается достаточно трагичная и жесткаяситуация: «герой Достоевского ни в один миг не совпадает с самим собою»141,через него словно проходит трещина, порождающая лакуны и бездны, чтозаставляет его устремиться к «миру», попытаться обрести в «мире» ресурсы длязатягивания подобных разрывов. Все это напоминает логику Я в IV разделегегелевской «Феноменологии духа».

Во-первых, у Гегеля первый лик [Gestalt],который принимает Я, – это вожделение. Казалось бы, Я обрело себя, отдаляясь иотграничиваясь от всего иного, однако как раз внутренней струной его здесьбытия оказывается устремленность к «миру», к «жизни», к «иному», к «другому».Во-вторых, эта устремленность отфокусирована весьма особым образом: Явожделеет не просто «другого», а именно «другого», также погруженного в опытсамосознания142.Именно самосознание придает особенность в истолковании «диалога» М.М.Бахтиным.Вхождениевполедиалогапредполагаетсущественноепреображение «человека жизни» в «субъекта сознания и мечты». Дело в том, что«человек жизни» по сути своей множественен и в этой множественностифрагментарен, в то время как ангажированность диалогом позволяет емудостаточно жестко «упаковать» фрагментарность в субъектные оболочки.

Такойновыйопытгоризонтами,«сознания»предлагаетперспективамиособыемышления,позиционностичувствованияисособымипоступания,–преображает «человека жизни» в отчетливо собранную Я-форму «человека идеи».Дело здесь вовсе не идет о том, чтобы редуцировать человекаисключительно до его сознания, хотя именно так представляется В. Беньямину. ВТам же.

С. 64.Там же. С. 61.142Гегель. Система наук. Ч. I. Феноменология духа / пер. с нем. Г. Шпета // Гегель. Собр.соч. в 14 т. Т. IV. М.: Изд. социально-экономической литературы, 1959. С. 97-98.14014184эссе «“Идиот” Достоевского» (1917) Беньямин рассматривает роман русскогописателя, исходя именно из представления о том, что художественноепроизведение реализует некую идею: «… этот роман, как всякое произведениеискусства, основан на идее, «обладает идеалом a priori, необходимостьюсуществования», как говорит Новалис…» 143. Роман «Идиот» выражает русскуюнациональную идею: через «судьбу своего народа» Достоевский представляетсебе «судьбы мира»; «лишь в форме народности» может развиваться для него, какдля любого выдающегося националиста, «человечность».

Отсюда – «любоедвижение глубин человеческой жизни» обретает место в «ауре русского духа»,любое изображается в её (ауры) «сиянии», «свободно парящим в национальномэлементе». Реализацией идеи, ее носителем является и главный герой романа,князь Мышкин. В. Беньямин пишет: «…кошмарное переплетение разнообразныхэлементов… кое-как составляют романный персонаж низкого жанра. В нёмнациональная личность, человек родной страны, индивидуальная и социальнаяличность по-детски сплетены вместе, а покрывающая их корка психологическиосязаемого дополняет этот манекен» 144.По М. М. Бахтину, в художественном мире Достоевского человек остаетсясо своей жизнью, страстями, телом, однако после «преображения» все этостянуто, спаяно, пронизано идеей словно «арматурой», и эта «арматура»связывает и сознание, и страсти, и тело.

«Достоевский, говоря парадоксально,мыслил не мыслями, а точками зрения, сознаниями, голосами» 145, – пишет М. М.Бахтин. Над человеческими существами, вступающими в диалог, открываетсяразмерность идеи, которая оказывается весьма значимой, но все же лишь одной изстрат диалога, формация которого включает и различающиеся Я, и «голоса»самосознания участников.

Однако «человек идеи» – это всегда личность, а неиндивид, то есть существо, предикаты которого и предикаты мира не совпадают,Беньямин В. «Идиот» Достоевского // Беньямин В. Произведение искусства в эпохуего технической воспроизводимости. М.: Немецкий культурный центр им. Гёте; Медиум, 1996.С.

221.144Там же. С. 220.145Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. С. 106.14385что с неизбежностью втягивает его в «безысходную незавершимость, дурнуюбесконечность этого самосознания», принципиально никогда не способногополностью слиться с «миром».В итоге «диалог» как столкновение, встреча незавершенных, незакрытых инерешенныхсамосознанийпредполагаеттолькодескрипцию,всегдаситуативную, топическую, а не поиск аутентичного, «единственно истинноговыражения», – любое «выражение» всегда обращается в обознание.Но и самосознание эксплицируется Бахтиным своеобразно: «ГеройДостоевского не объектный образ, а полновесное слово, ч и с т ы й г о л о с ; мы егоне видим, мы его слышим…» 146.

Голос этот звучит откуда-то, он топологичен, унего есть тембр, интенсивность, мелос; в этой данности он предстает каксубститут телесности. При этом, как отмечает Бахтин: «Герой … Достоевского…не воплощен и не может воплотиться, у него не может быть нормальногобиографического сюжета. И сами герои тщетно мечтают и жаждут воплотиться,приобщитьсянормальномужизненномусюжету» 147.Размытая,диссеминированная, расщепленная, лишенная конфигурации телесность обращаетучастников «диалога» в людей без сюжета, без места. Или, как писал Ницше, «вновейшем мире, который, если сравнить его с греческим, создает большей частьюлишь уродов и кентавров, в котором единичный человек, подобно сказочномусуществу во вступлении к горациевой поэтике, весь пестро составлен изразнородных лоскутков…»148.

Характеристики

Список файлов диссертации