Диссертация (1145201), страница 41
Текст из файла (страница 41)
Но все эти меняющиеся роли и значения дикости всегда будут обусловлены одной и той же общей сущностью, которая непосредственно вытекает из игры взаимосвязанных сил самой природы, в которой не разделяетсябиологическое и социальное начало человеческой жизни. Объективные условия игры этих стихийных сил природы непосредственно детерминируются впользу того обстоятельства, которое формирует развитие человеческой культуры.В условиях цивилизации дикость проявляется как необходимость, помещенная в ограниченную форму, местами прорывающуюся наружу и дающую о себе знать. Человек часто имеет дело с неизведанной новизной, открывающей необычные возможности, о которых дикость первой заявляет свосторгом и трепетом.
В рамках цивилизации дикость проявляется как болееглубинное, подспудное, сокровенное основание, чем в условиях варварства.Поэтому можно сказать, что в цивилизованном обществе проявляется не самапервозданная, первородная дикость, а особая, «цивилизованная» дикость,наделенная определенным потенциалом более зрелых и цивилизованныхвозможностей проявления этой диковинной сущности. Тем не менее, и вусловиях варварства дикость проявляется не так прямолинейно, открыто иочевидно, какой она была в архаичное, первобытное время.204В связи с этим ясно, что дикость для цивилизации - это не единственное формальное основание. Свою каузальную роль в разных сферах жизниобщества не менее успешно может играть и варварство, способное пороюзначительно теснить и ограничивать как элементы дикости, так и элементыцивилизованного бытия.
В условиях дикости цивилизация древних греков,например, выражала более зрелую форму организации общественной жизнив своей эпохе, по сравнению с окружающим «дико-варварским» миром.Тем не менее, в духовной жизни дико-варварского мира отношениялюдей в лучшем случае определяются формулой натуралистического гуманизма, которую в поэтическом виде выразил И.Гёте:«…Ясен предо мнойКонечный вывод мудрости земной:Лишь тот достоин жизни и свободы,Кто каждый день за них идет на бой!»123.Гуманизм же, культивированный разумом (рационалистический гуманизм), вотличие от натуралистического гуманизма, существующего в естественноисторических условиях, благодаря механизмам морали, государства и права,снимает перед человеком необходимость каждодневной борьбы за своюжизнь и свободу.Становление и реализация рациональных, правовых, государственных,моральных и других социально значимых способов нормирования жизни людей, всемерно культивируется в античном обществе.
Одной из наиболее массовых, интегративных и очевидных форм такого культивирования был театр,который для древних греков становится широко востребованным социальным, публичным механизмом (машиной) воспитания и самовоспитания(paideia). Этот социальный механизм, словно «двуликий Янус», - он делаетчеловека символическим существом (homo symbolicus), способным быть123Гете И. В. Фауст // Избранные философские произведения.
– М.: Наука, 1964. – С. 393.205вездесущим в социуме. Входя в театр, человек всегда переступает черту, закоторой истина прозаической жизни переворачивается в особую жизнь поэтической истины. Самый несчастливый по жизни актер может на театральнойсцене преобразиться в фигуру самого величественного героизма, постигшеговысочайшие вершины социального признания и счастья.Ведь, не случайно, театр, в котором надевается маска на истинное положение дел, становится для древних цивилизаций важнейшей формой культивирования бытия.
Именно в театре человек открывает для себя воображаемый мир социальной символизации. Именно театр учит людей конструировать совместную жизнь. Не случайно император Нерон, умирая, взирал насебя не как на императора, а как на великого актера. За ширмой театральногозрелища скрывается одно из величайших человеческих изобретений – создание социального механизма, овеществляющего проектируемый ход типовыхсобытий и открывающего возможность исторического творчества. Говоря обистинной социальной сути театра, К.Станиславский отмечал, что здесь воплощается«совместноетворчествонеодного,амногихтворцов,…воздействие не одного, а многих искусств сразу»124.
В театре, как в школесоциального творчества, актер и зритель составляют целостную форму, которая соединяет разделенную экзистенцию сценического действа по ту и по этуее стороны. В театре зритель ретроспективно осознает себя в качестве творца. Поэтому интегрированный творец и наблюдаемое им сценическое творение получают единую социальную плоть. Таким образом, первые прообразыцивилизованной человечности получали общепринятые черты при помощиантичного театра.Благодаря античному театру человечность проистекала не из самойнатуры человека, в которой играют силы стихийного сплетения веры, разума,страстей, эмоций и инстинктов, а из опосредования этой натуры, из отступления от нее. Театр приводит это стихийное сплетение элементов человечно-124Станиславский К.С.
Моя жизнь в искусстве // Собр. соч. В 8 т. Т. 1. – М., 1954. – С. 373.206сти в особый нормированный, а затем и в нормативный порядок, которыйприучает людей сообща видеть и понимать общечеловеческое движение вкаждом человеке.Пониманию хронологически всегда предшествует эмоциональное состояние человека. Поэтому зритель в театре архаичной цивилизации культивируется при помощи искусно раскачиваемого маятника между двумя предельными формами – смеха и плача. Плач как непрерывное начало архаичной артикуляции человека (вой, завывание), активно используемое в диком,примитивном сообществе, не получает особого поощрения в условиях цивилизованного сообщества. Театр приучает вытеснять плач особо культивируемым актом терпения, наглядность которого выражается в демонстративноммрачном молчании зрителей.
Здесь терпение выступает как механизм преодоления социальной негативности переживаний. В свою очередь, смех какдискретное, прерывистое начало архаичной артикуляции человека (ха-ха-ха)в условиях цивилизованного сообщества получает широкое поощрение.Культура всегда поощряла смех, несущий людям заряд высокой позитивности. В тех случаях, когда смех оказывается неуместным, его активно замещала и полностью компенсировала особо культивируемая ирония, переносящаяэкспрессию из эмоциональной формы в интеллектуально-коммуникативную.Смех все больше становится косвенным выражением удачливости иуспешности человека («улыбка на фото обязательна»).
Соотношение дискретного и непрерывного начала в социуме определенным образом коррелирует с таким же соотношением в человеческой артикуляции. Членораздельная артикуляция как выражение дискретного начала в человеческой речи постепенно наполняется статусом своей позитивной функциональности, сутькоторой в том, что открывается новая возможность для индивидуации (символизации) способов существования. Нечленораздельная артикуляция каквыражение непрерывного начала в предречевой деятельности человека воспринимается в виде негативной функциональности, суть которой состоит вдальнейшем соблюдении всех форм естественного существования. В даль-207нейшем, с развитием рациональных дискурсов, формула Спинозы «не плакать, не смеяться, но понимать» позволит вовсе отсекать эмоциональноесопровождение, всегда присущее результатам дискурсивного мышления.Театр не только овеществляет выразительное богатство различныхформ существования «массового человека», но и трансформирует каждоготак, что игра диких сил природы в его душе начинает вытесняться символическим заигрыванием самой души над своими природными силами.Таким образом, возвышенная гармония человечности формируется исподволь для самих людей, в ходе внешнего, отстраненного, театрализованного созерцания за порывами общечеловеческой натуры, в ходе рефлексированного постижения ее наивности и вульгарности.
Заманчивость театрализованного действия и загадочность проницательного зрелища состояла в том,что античный человек стал методично приучаться к отречению, к отступлению, к абстрагированию от своей натуры, которая веками имела возможностьтолько для имманентной самоидентификации. Попытка внешнего психоэмоционального, психоделического овеществления страстей и эмоций, возникающая в ходе сопереживания за сценическим действием, овеществлениечувств в последовательности трагикомического фарса, гладиаторского поединка, олимпийского соревнования, философского диалога и спора, – рождающих истину, мужество, упорство, добро, красоту, – все это создавало такую череду импульсов, которая вела к внезапным прорывам души из животной непосредственности в лоно разумно-осознанной человечности.Особую роль в преодолении форм господства дикости как исходнойформы человеческого бытия сыграли примитивные социальные механизмы,наполненные мифотворческой и ритуальной деятельностью людей.
На первых порах состояния дикости миф и ритуал не имеют самостоятельного значения и четкого разграничения. Они сливаются в одну неразделимую культовую целостность, которая помогает древнему человеку очеловечиватьокружающую природу, смотреть в нее как в зеркало, чтобы увидеть там себя,208свой человеческий облик. Поэтому, культ как исторически первая, примитивная форма обособления людей от природы и простейшего отношения кней, былсинкретической, хаотично-единой формой постижения мира. Вдальнейшем, в ходе социально-функционального разделения деятельности,миф (как прообраз социально-коммуникационного механизма) и ритуал (какпрообраз социально-деятельностного механизма) постепенно разделяются вобособленные, функционально взаимозависимые, естественно-исторические,социальные механизмы, не имеющие прямого отношения к биологическимзаконам и механизмам самой природы.
Эти механизмы направлены на поддержание человечности и осуществление перехода основных, наиболее значимых достижений совместного человеческого существования из состояниядикости в состояние варварства и цивилизации.Первые попытки поставить имманентную стихию человеческого бытияв зависимость от трансцендентных сил выразились в мифах и ритуалах. «Обратить тело в ритуал, церемонию, вырядить, прикрыть маской, изувечить,разрисовать, предать пытке — чтобы соблазнить: соблазнить богов, соблазнить духов, соблазнить мертвых»125, – все это ни что иное, как простейшаяпопытка идеализации человеком своего тела, а вместе с ним и примитивноеодухотворение человеком самого себя, – экстатическая попытка символического перевода тела из мира вещей в мир идей.