Диссертация (1145183), страница 30

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 30)

У Гуссерля же «я» определяется принципиальнойсвязностью со временем (саморефлексирующие акты, включающие в свою орбиту тело,выстраиваются в темпоральное бытие этого «я»). Косвенно это оказываетсямнемоническиммаркеромсохраняющейсяегоукорененностивтелесно-воспринимаемом мире. Из этой позиции весьма проблематичными выглядят попытки вкакой-то измоментов жизнивыставить трансцендентальное «я» внемирным.Трансцендентальное «я» налаживает устройство и порядок мира, связывая чувствуемый118материал со своим чувствованием. В этой организованности мира заявляет о себесвоеобразная «тело»-сфера, которую мы, отличая от «я», но не порывая с нимокончательно, назовем – «мойность», или телесность.С данным понятием будет связан парадокс, который, в общем, был ужеобнаружен выше.

Исследование генезиса трансцендентального «я» показывает, что этасфера не принадлежит «я», отождествляющего себя с мыслью, более того, она предлежит ему. Вроде бы, на этом шаге следовало бы склониться к трансцендентализмуДекарта и Канта, а никак не к трансцендентальному эмпиризму Гуссерля, который онсам еще называет идеализмом. Бесхозная и безответственная мойность не причастна кактам синтезирования, осуществляемыми трансцендентальным «я».В каком тогда смысле для этого феномена выбирается не совсем удачное и точноенаименование «мойность», лексическое содержание которого, очевидно, отсылает кместоимению «я», предшествующего его притяжательной форме? Это делается для того,чтобы была понята априорная предрасположенность данной сферы к тому, чтобы бытьприсвоенной «я», т.

е. «мойность» – это берущаяся (и заряженная на это из еенастроенности) на себя телесность, но в отношении которой (уже взятой и представшейв качестве тела) «я» допускает отступничество, ее «предательство», идентифицируясьлишь с мыслью.Вовсе не исключено, что понятие «моѐ» выполняет нечто схожее с присущейтрансцендентальному субъекту синтезирующей деятельностью, но иначе, с телеснойстороны. Если «мойность» имеет такое специфическое свойство – быть синтезирующейосновой для обретения в ней своего места «я», – то в таком случае эта сферапредставляет собой потенцирование своего индивидуального голоса в бытии,предающего ему множественность ликов. Для каждого «я» есть его «мойность». Нотакое предположение не только выглядит спекулятивным, но и вызывает рядзатруднений.Во-первых, может ли это означать, что «мойностей» ограниченное количество, очем мы с точностью узнать не можем? Незнание этого допускает по отношению к нимиспользовать и категорию «бесконечности», оставляя ситуацию неопределенной.

Точнотакже, как «эйнштейновский» жук, ползущий по поверхности огромного глобуса, незамечает, что его путь изогнут, так и мы на основе своих восприятий можем считать, что119движемся по прямой в неопределенную бесконечность, хотя на самом деле движемся повполне определенному кругу.Во-вторых, если для каждого «я» «заготовлена» его «мойность», то означает лиэто, что «я» обречено на выбор той «мойности», которая его «ожидает»211? Здесь,очевидно, мы сталкиваемся с классической проблемой свободы и предопределения (илис современным ее нейрофизиологическим вариантом – опережающим осознаниедействием мозга), которая на экзистенциальном уровне, если допускать все же «я»свободным, делает затруднительным понимание того, как «я» может выбирать,например, жизнь с деформированной, «некачественной» мойностью? В условияхвозможностей предоставляемой современной медициной, когда человек сознательноможет менять строение своего тела, такая предопределенность вдвойне становитсясомнительной.

Можно предположить, что порча в союзе «я» с «мойностью»обусловлена ошибочностью выбора «я», происходящей либо из-за незнания, либо из-заиллюзий, воображенных привязанностей, заслоняющими реальное положение дел, из-занепонимания подхода к этой независимой и открытой «мойности», которая при этомпослушна ожидаемой решительности действий «я», берущего себе свою мойность, из-занекоей нерадивости путника на распутье, заблудившегося скитальца и т.п., короче, из-замножества других домыслов, которые можно плодить по этому случаю.Тем не менее на сформулированные затруднения можно взглянуть иначе, аточнее, рискнуть их отбросить, потому что они могут быть лишены всякого смысла, таккак у мойности может вовсе отсутствовать какая бы то ни было качественнаяопределенность, позволяющая тематизировать проблему предопределенности той илииной телесности.

«Мойность» (телесность) просто чья-то и ничего более.Зададимся вопросом, что означает, когда мы говорим: «Это моѐ»? Понятно, что«это» присвоено неким «я». Однако в самой по себе фразе «это моѐ» парадоксальнымобразом не содержится указание на присваивающее «я», несмотря на то, что без него,как нам представляется, абсолютно невозможно образовать, в качестве осмысленной,семантическую конструкцию «это моѐ». Таким образом, использование здесь понятия211Здесь уместны, как нам представляется, аналогии и с материей и формой Аристотеля, или с микеланджеловскимобразом камня, содержащем в себе свою будущую форму, выявляемую резцом творца: «И высочайший гений неприбавитЕдиной мысли к тем, что мрамор самТаит в избытке, – и лишь это намРука, послушная рассудку, явит (Микеланджело Буанарроти.

Письма. Поэзия / Пер. с ит. Н. Е.Булаховой, А. Г. Габричевского, А. М. Эфроса. СПб.: Азбука, 2002. С. 557).120«мойность» без отсылки к «я» с грамматической точки зрения выглядит совершеннойнелепостью, так как оно должно подразумевать своего предшественника – «я». Тем неменее,местоимением«моѐ»мыочерчиваемужесложившуюся,инерционнопродолжающуюся ситуацию некогда осуществленного акта присвоения, совершенного«я».

И в этой инерции что-то мне принадлежащее становится естественным и самособой разумеющимся¸ органичным продолжением меня самого, а «я» устраняется ипереходит в регистр как бы не замечаемого. Но это продолжается до тех пор пока кто-тотак или иначе не проявит заинтересованность этой моей собственностью, пробуждаявновь активность участия «я». Тем самым, в понятии «моѐ» определяется утратаактивногопроявления«я»,таккаконоразмывается,сводяськуровню,предшествующему ему, к анонимному существованию, которое в какой-то момент былои может быть собрано и привязано к актуализирующемуся «я», самостоятельно иответственно берущего на себя это существование.Имея в виду этот нюанс, мы преобразуем грамматическое различие между «я» и«моѐ» («мойность») в более существенное терминологическое различие. При такомразличениилексема«мойность»будетзнакомоткрытойпред-положенностииндивидуального, специфически предстающей как свершѐнная несвершѐнность.

Такойтипсуществующейориентациибез«я»являетсяпочвойдлявоплощенияиндивидуальности. И в этом контексте «я» становится вторичной инстанцией,констатирующей и утверждающей своѐ право на «это», хотя до того оно уже было«моим», т. е. «я» осуществляет постфактум присвоение уже имеющегося, что вместе стем не исключает возможности этого не делать. Приведем другую иллюстрацию,приближающую к сути дела.«Я», в отличие от «мойности», очевидно, присуща активность, даже если поповоду этого «я» мы утверждаем страдательность его положения, как это происходит вслучае словесного обозначения претерпевания боли.

До некоторых пор «я» берет инесет на себе боль, сохраняя адекватность себе и выделенность из болевогосуществования, когда мы можем сказать – «я испытываю боль»212 (или – «мне больно»,но лишь в том самом смысле, в каком говорится и «это мое», когда «я» возвращаетсядля защиты ставшей привычной и кажущейся неотъемлемой от меня своей212Анализ витгенштейновского различения двух типов использования местоимения «я» см.: Шеффер К.-М.

Конецчеловеческой исключительности. С. 72-74.121собственности), и в этом высказывании регистрируется наше активное принятие своегострадательного состояния. Но в какой-то момент боль становится невыносимой, тогда«я» все больше смещается в саму боль, стирается и, в конечном итоге, растворяется вней. Здесь мы получаем распространение всего меня в боль, что равнозначно моейпоглощѐнностью болью, за которой прекращается всякая речь и остается лишь стон.Переживание невыносимой боли снимает осуществление синтетических процедур,наличие которых позволяет вводить и использовать местоимение «я».

Мое «я» в этомслучае угасает, или уходит на второй план, в то время как мною целиком овладеваетболь, захватывающая меня настолько, что я в ней полностью теряюсь, без возможностизафиксировать ее с помощью «я». Однако, что существенно, остается осознание, что этарастворяющая «я» боль – моя. «Я» возвращается в анонимность того существования, изкоторого оно в свое время собралось в единство, взяв на себя существование. Естьтолько боль, сплошная, всепоглощающая. Можно сказать больше, и меня нет, если подэтим «меня» иметь в виду то, что обязательно отсылает к «я», берущего на себя нечто совсей ответственностью за сделанное. Здесь же (в опыте боли) нет никакогоответственного акта присвоения, здесь застигнутость и растерянность.Рождение и выявление «я» представляет собой решимость возвыситься и взятьпереживаемое «моѐ», рассеянное в «поле» множества таких же мойностей (такжетотально поглощѐнных болью), мнимо считающихся анонимными, ничейными, до порыдо времени раздавленных, не способных подать голоса и лишенных сил вырваться крождению в выделяющемся акте «я».Мойностьоказываетсянеким«полем»,заполненныминтенсивнымисуществованиями «здесь и теперь», не представляющими собой субъектов, берущих насебя конституирующие функции.

Характеристики

Список файлов диссертации