Диссертация (1145177), страница 39
Текст из файла (страница 39)
Социокультурная нормативностьтрадиционного общества была серьезно поражена. Как хорошо показал современныйфранцузский исследователь Ж. Бодрийяр, вещь, подлежащая обмену, воспринимается168нами отстраненно. У нас теряется к ней интимное чувство сопричастности, как к чемуто нерасторжимо связанному с нами и обязывающему нас [66].Всвязиспрактикойторговлииндульгенциямипроизошелважныйсоциокультурный сдвиг — нигилизация священного как такового, с одной стороны, исоответственное принижение роли священного служения, с другой.
Эксклюзивное правопрощения грехов из сферы сакрально-мистического таинства («То, что свяжете на земле,будет связано и на Небе» [60]), соучастником в котором выступал сам Господь, былопереведено в профанную сферу коммерческих отношений. Этим была пробитадостаточно серьезная брешь в твердыне противостояния духу буржуазности, которыйочень удачно использовал данную «погрешность» католической церкви в своей борьбеза утверждение в обществе собственных культурных норм.Взрыв религиозной Реформации – 95 тезисов (1517) Мартина Лютера,большинство из которых были направлены против индульгенций, стали своеобразнымсимволом бунта против названной коммерциализации — экономизации сакральногосегмента культуры. Тем не менее, десятки и даже сотни лет существования в культурепрактики торговли священным не прошли даром: собственно бунт М. Лютераспособствовал дальнейшей экономизации культурных норм западноевропейскогообщества.
В частности, это произошло через освящение, а точнее сказать, фетишизацию,категории «труд». Символические плоды труда (деньги), получившие «законную» долюв священном действии прощения грехов, не ограничились этим завоеванием.Расширение их символической власти вскоре привело к тому, что собственно трудокончательно вытеснил собою категорию «таинство», серьёзно «заземлил» смыслычеловеческого существования, обратил его не к духовному, но материальномупреуспеянию. Таким образом, священно-мистическая, литургическая основа жизничеловека-христианина, составляющая фундамент его существования в культуретрадиционного общества, уже в период позднего средневековья была вытеснена напериферию общественного сознания, центральное место в котором заняла категориятруда.Данная категория с энтузиазмом была воспринята широкими массами, посколькуона, во-первых, в той или иной степени реабилитировала в моральном смысле всех,занятыхтрудовойдеятельностью,во-вторых,апеллировалак идее«трудовойсправедливости».
Новозаветное дескриптивное-констатирующее утверждение: «Кто не169работает, тот и не ест» [60] в духе революционной аксиоматики приобретает иныеоттенки, каузальные коннотации: «Если кто не работает, то и не должен есть». Для«третьего сословия» это означало весомый довод в борьбе с феодальнымипривилегиями: в триаде доходов — заработная плата — прибыль и рента, последняя, сточки зрения трудовой справедливости, выглядела абсолютно нелегитимно, «выступаламаргинальным элементом, теснимым не терпимой к пережиткам современностью» [309,с. 46].Существование устоявшейся традиционной иерархии мешало восхождениютретьегосословия—стремящихсякнепрерывномуобогащениюбюргеров.Тысячелетиями узаконенный уклад общества, признававший наличие родовых элит(правителейиаристократии)неприветствовал«вертикальнуюмобильность»(П.
Сорокин) обогащающихся маргиналов. Бюргеры, мечтающие о «хрематистической»(Аристотель) вольнице, нашли ту дверь, через которую они смогли легитимно, если не сточки зрения существующего политического и правового уклада, то с точки зрениясоциокультурнойнормативности,взойтинаверхсоциальнойиерархии.Производительный труд, основанный на внутренней социализации и мобилизацииличности, безусловно, выигрывал в битве за смыслы: безответственный раб или лакейждет понукания, чтобы действовать и трудиться, свободный предпринимательпонуждает себя сам, ему не нужен надсмотрщик.
Он готов спустится на низшие ступенитрудовой иерархии, если они выведут его на вершины того господства, за которым емуоткроются перспективы ничем не ограничиваемого накопления богатства. Данная сверхидея, вдохновляющая не одно поколение предпринимателей-буржуа, сообщала имневиданный трудовой энтузиазм, ярким свидетельством чего могут стать годытитаническоготруданачинающихбуржуа,когдаиндивидуальныйхозяин,самостоятельно ведущий дело, трудился гораздо больше наемных работников, непозволяя себе ни малейшей расслабленности.Движениепопревращениюзападногообществанарубежепозднегосредневековья — раннего нового времени в общество, для которого труд становитсяосновной несущей конструкцией социокультурной нормативности, было обусловлено нетолько господством христианской религии, но и спецификой социальной организациисредневекового общества, в котором рабский труд утрачивал свое первостепенноезначение и все более наполнялся трудом свободных в той или иной степени личностей.170Вот как описывает эту ситуацию Н.
Элиас: «Западное общество изначально пошло поиному пути, чем древнеримский мир. Оно подчинялось иным закономерностям. Первымпроявлением данных закономерностей были городские революции XI–XII вв. –постепенное освобождение лишенных земли тружеников, бюргеров, от власти рыцарейземлевладельцев. С этого начинается движение к преобразованию западного мира вобщество трудящихся (курсив наш.
– С. С.) в целом. Отсутствие ввозимых рабов ирабского труда обеспечивают известную социальную значимость даже низшему слоютружеников» [469, с. 57].Причастность трудовой активности все более широких слоев обществаспособствовала, по замечанию Н. Элиаса, «растущей зависимости всех от всех» [469, с.58]. В конечном счете, это привело к тому, что «даже прежде не работавшие высшиеслои все более втягиваются в круговорот разделения труда» [469, с.
58]. В перспективеэта стремительно растущая взаимозависимость различных слоев общества, основаннаяна усовершенствовании аппарата разделения труда, который стал настолько сложным,что весьма чувствительно воспринимал нарушения функционирования в любой своейточке, привела к необходимости более внимательного отношения к нуждам трудящихсясо стороны элитных слоев общества (что особенно ярко проявилось в начале XX века).В то же время взаимововлечение в разделенную трудовую активность самыхразличных слоев общества способствовало «размыванию» границ не только социальноэкономических, но и духовных.
Во все более гомогенизирующемся новоевропейскомобществе отказ от резких разграничений, смягчение и сглаживание социокультурныхпротивопоставленийспособствовалрелятивизациивысшихинизшихначал,«панибратству» (А. Ф. Лосев) с вековыми святынями, благодаря чему Европа сталаоплотом Реформационного движения.Здесь стоит также отметить, что феномен труда, став магистральной осьюорганизации капиталистических принципов построения социума, сумевшим выступитьсерьезным противником для нормативности традиционного в целом и христианского, вчастности, общества, заявил себя не только как эталон справедливости, основаравенства. С не меньшей силой он включил и репрессивные по отношению к«нетрудовым элементам» функции. В частности, в Западной Европе это проявилось всмене отношения к нищим и неимущим.
Христианское милосердие и всепрощение былозаменено на скрупулезное взвешивание заслуг: кто не заслужил куска хлеба, тот не171должен его получать. Законы против бедных, работные дома, представляющие собой, посути, каторгу для нищих – неприглядный результат происходящей трансформациисмыслов в отношении категории труда. Раньше других вставшая на рельсыкапиталистическогоустроенияАнглияможетслужитьнагляднымпримеромпроисходивших процессов.Здесь стоит отметить, что данные тенденции относились к христианству,представленному преимущественно западноевропейским крылом своих последователей,принявших протестантизм. Что касается норм православия, то здесь, по меткомузамечанию швейцарского исследователя К.
Улиха, революционных изменений вотношении категории труда не произошло: «С точки зрения православия, труд осталсяактом, не имеющим прямого отношения к добродетели (курсив наш. – С. С.).Позитивного включения мирской жизни в православное учение, сравнимого с тем, чтоимело место в кальвинизме, не произошло» [396, с. 128]. Далее К. Улих отмечает, чтоправославие ориентируется на созерцательный путь к спасению, не предполагающийпрямой обязанности трудиться на поприще хозяйства, следовать мирской аскезе,поскольку человек здесь рассматривается не как инструмент, но как сосуд, которыйнеобходимо наполнить Святым Духом [396]. Православные монахи – свв. Варсонуфий иИоанн (VI в.) – в своих поучениях братии пишут: «Истинный труд не может быть безсмирения, ибо сам по себе труд суетен и не вменяется ни во что (курсив наш.
– С. С.)»[281, с. 14]. Как пишет д. э. н. В. В. Симонов, «... теоретически, а очень часто – ипрактически (в особенности в древние времена) пределом монастырского хозяйства,если таковое велось, было даже не простое воспроизводство, а в классическом случае,скорее, производство в целях предотвращения свободного времяпрепровождения,производство, которое должно было занять время монаха, остающегося не занятымлюбым видом монашеской молитвы (храмовой или келейной).
Хозяйственноевоспроизводство монашеской общины отнюдь не превалировало в качестве цели такоготруда, оно было, скорее, элементом воспроизводства духовного» [356, с. 155]. Этимобъясняется большое почитание со стороны православных людей монашествующих,любовь к монастырям, на поддержание жизни которых православные жертвуютзначительные средства. В то время как протестантизм относится к монашеству сбольшим подозрением, обозначая монашествующих меткой «бездельники», поскольку172видимых, осязаемых для общества, с точки зрения хозяйственной логики, заслуг уданной категории верующих не имеется.Таким образом, трансформация семантического пространства, конституирующегокатегориютруда,осуществленнаяблагодарявзаимодополняющемусинтезукапиталистической и протестантской нормативности, привела к тому, что труд извспомогательного, и даже отвергаемого в некоторых своих ипостасях, понятияпревращается в главнейший концепт смысловой «матрицы» идей новоевропейскогообщества.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
