Диссертация (1145159), страница 82

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 82)

Вся книга Барта – воспоминание о матери, ито, что завершает ее и превращает фотографию в подлинное воспоминание,является лицом матери, утраченным и обретенным как само прошлое.Лицо есть то, что невозможно видеть непосредственно, оно дано лишь вотражениях как форма и условие присутствия в чувственном мире, всегдаоткрытое, незанятое место восприятия. Лицо не видится, а воспроизводится всемвидимым и, прежде всего, лицом другого, которое становится важнейшей формойвоспоминания, признанием присутствия в-другом. В лице другого мир возвращаетто, что было утрачено в момент рождения, как будто признавая соизмеримостьнастоящего в его конечном существовании всей полноте прошедшего изавершенного. Это и есть действительность воспоминания, своего рода сознаниесубъекта памяти.

Тождество личности, основанное на памяти, предполагаетединичность лица, утраченного и возвращенного другим. В конце концов, статьнастоящим не значит переместиться из одного времени в другое, ведь в прошломмы не остаемся теми, кем были в настоящем. Мы стали настоящими лишь потому,что прошлое в каждый момент было потерей, становлением и бытием-в-другом.687Барт Ролан. camera lucida. Комментарий к фотографии.

Перевод с французского, послесловие и комментарииМихаила Рыклина. М.: “Ad Marginem”, 1997. С. 137.688Там же. С. 140.375Поэтому память о прошлом – не более, но и не менее, чем мера иного, как и лицооно являет избыток видимого, пронизывающий его взгляд другого.Исследование вспоминания подводит нас к вопросу об онтологии памяти и еесубъекта, и здесь необходимо отделить все сказанное от аналитики, которую мынаходим в «Бытии и времени» Хайдеггера. Рассуждая о временности Dasein,Хайдеггер выделяет в целостности временного бытия три модуса, а именно:брошенности в свое бытие, решимости на смерть и заступания в своювозможность быть; эти три модуса привычно понимаются как прошлое,настоящее и будущее 689.

Вспоминание, в котором прошлое дано как образ,наличное, не проникает в подлинное бытие брошенным как форму времененияприсутствия, а потому аутентичным отношением к прошлому стоит считать невспоминание, а возобновление, что значит: возвращение к исходной брошенностикак ужасу и бытию «не-по-себе», чистой возможности быть690. По отношению ктакому прошлому любое вспоминание может быть только покрывающим, но делов том, что и решимость возобновления – это лишь модус временения себя, то есть,по сути, бегство во временность существования, поэтому и возникает вопрос, чтоможет быть одновременно решимостью и бегством, мерой единичности и меройполноты? Быть единичным – парадокс, поскольку быть таковым значит не бытьвообще, не иметь места в общем бытии.

Отсюда ужас Dasein, но вся егорешимость быть собой свидетельствует, что бытие неполно и восполнить егоможет лишь единичное существование. Быть значит восполнять другого ивосполнять его присутствием свою решимость быть, именно эта меравосполнения и есть лицо, в котором ужас возобновления уже воспринят памятью,стал решимостью быть своим прошлым, вспоминать себя в другом. Вдействительности, нет никакого прошлого Я, поскольку оно есть только впереходе и продвижении сквозь настоящее, но прошлое, которое мневспоминается и в котором «Я был», являет место моего небытия как мир,исполненный моим присутствием, как обращенный к настоящему лик другого.689690Хайдеггер М. Бытие и время.

С. 325.Там же. С. 339.3763.5. Свидетельство забытого3.5.1. Предел памятиВ воспоминании осуществляется желание помнить, но можно ли сказать, чтопрошлое, возвращенное в воспоминании, являет собой истину этого желания?Воспоминание обнажает субъекта памяти и стоит присмотреться к тому, чтопредставляет собой эта фигура, в которой сохранение и возвращение прошлогообретают собственную значимость. Поскольку память об одних событияхпредполагает забывание других, забытое фактически является исконной формойвыбора, определяющего субъекта памяти. Забытое не безразлично, мы помним,что забыли, ощущая, что подступаем здесь к пределу памяти, ее последнейистине, удержанной в самом забвении.

Помнится то, что забыто на время, и есливоспоминание прошедших событий приоткрывает само прошлое, то забытое,вернувшееся в припоминании, сообщает о неприпоминаемом, о чистомсопротивлении забытого как такового. В X книге «Исповеди» Августин добавил кпарадоксам знания, разрешение которых было возложено Платоном на память,парадокс самой памяти, состоящий как раз в воспоминании о забытом, памяти отом, что кажется непосредственным отрицанием памяти. Отчасти здесьвоспроизведен парадокс знания о незнании, который, по словам Сократа, и естьначало подлинного припоминания, однако воспроизведение отлично оторигинала, поскольку знание о незнании делает шаг к полному припоминаниюистины, тогда как память о забытом и есть последний ее предел, а, значит,невозможность полного припоминания и растворения памяти в совершенствезнания.Забытое существенно несоизмеримо памяти, и потому оно оказывается чем-томеньшим и чем-то большим, чем истина, однако именно здесь раскрываетсяприрода памяти как способ восстановления и извлечения прошлого из забвения.Парадокс забытого не допускает разрешения, как и не является ослабленнойверсией парадоксов знания.

Прямо наоборот, поскольку память, начиная сПлатона, призывается для разрешения подобных парадоксов, ее собственные377парадоксы являются неразрешимыми; в этой внутренней несоизмеримостипамяти и забвения необходимо видеть последнее обоснование той значимости,которую она приобретает в современной философии. Свидетель говорит не о том,что видит, но о том, что видел тогда, когда не мог ничего сказать, или, иначе, отом, кем он был до того, как смог что-то увидеть и рассказать, тем самымсоизмеримости истины и речи предшествует встреча несоизмеримого, а это иесть свидетельство забытого.В памятном прошлом забыто его настоящее. Помнятся люди, события, вещи,обстоятельства, при этом утрачено само их переживание, как если быпереживание настоящего и было не чем иным, как необратимой потерей. Встречасо старым другом может оживить прежние чувства, как будто они все еще живы втолще прошлого, однако теперь они принадлежат не нам, а миру, который былпокинут.

Верность прошлого, оживающего в воспоминании, утверждается подзнаком двойного отрицания, двойной измены: времени, ускользнувшего от нас, инас самих, отбросивших прошедшее ради присутствия в новом настоящем. Вотпочему свидетельство, говорящее о забытом, воспринимается с неизбежнымнедоверием как нечто странное и сбивающее с толка, как потерявшееся внастоящем и потерянное для него691. Однако в самой странности свидетельствазаключена вся его сила, поскольку забыто не просто бывшее, а то, чтосовершается в каждом моменте настоящего, превращая его в прошлое, в следсамого себя, в котором желание помнить рождается как желаниесвидетельствовать, желание сказать.691В этом особая «потерянность» в настоящем таких феноменальных мнемонистов, как описанный А.Р.

Лурия С.Шерешевский или Фунес Х. Борхеса. По поводу фантазии Борхеса Ренате Лахманн пишет: «Борхесдемонстрирует, как мог бы выглядеть мир без понятий, без причинности, без прикрепленности к ясной системе,без ценностного порядка и без иерархии… Борхес стремится изобразить конфронтацию мышления, которое,опираясь на опыт и восприятие, способно обуздать разнообразие, подчинить себе сложность, сконструироватьсвязи и причинность, с восприятием мира, которое как воспоминание направлено исключительно на единичное ане на его логику, которое в состоянии воспринимать единичное в его непрерывном изменении в потоке времени ив преобразующемся пространстве.

Это совершенно новый взгляд на мир, скрывающийся за мириадами частиц.Здесь Борхес экспериментирует с абсолютным антипроектом». Лахманн Ренате. Память и утрата мира.«Мемориозо» Борхеса — с намеками на «Мнемониста» Лурии// Немецкое философское литературоведение нашихдней: Антология. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001, с.

Характеристики

Список файлов диссертации