Диссертация (1145159), страница 86
Текст из файла (страница 86)
Историография всякий раз по-новомуперетолковывает прошлое, однако, как пишет Патрик Хаттон, для Гадамерапрошлое в традиции «остается истоком настоящего и как таковое сохраняет мерусамостоятельности», оно непрерывно толкует настоящее, так что «Гадамер мог быутверждать, что история, как и память, всегда подразумевает обратную связь» 726,и, возможно, как никогда прежде для современной историографии традицияГадамер, Г.-Г.
Истина и метод. М.: Прогресс, 1988. С. 361.Там же. С. 362726Хаттон П. Х. История как искусство памяти. СПб: Издательство «Владимир Даль», 2003. С. 378.724725391выступает тем мнемоническим пространством, в котором прошлое никогда неутрачивает полностью своей инаковости и даже «чуждости» настоящему,тревожит и беспокоит исследователя, представая живой проблемой ушедшего иумершего, проблемой самой истории как свидетельства забытого.Можно с уверенностью сказать, что обращение к проблеме памяти всоциальных и исторических исследованиях и есть признак такой утраты памяти.По известному выражению Пьера Нора «о памяти столько говорят только потому,что ее больше нет» 727.
Конец памяти здесь означает закат институтов, которыегарантировали сохранение ценностей, разложение идеологий способныхистолковывать связь прошлого и настоящего, способных в прошлом находитьоснову для осуществления будущего, «будь то реакция, прогресс илиреволюция» 728. Память была тем культурным абсолютом, что связывал с забытойв истории реальностью вечного настоящего; без этой памяти истории осталосьосваивать места, в которых давно свершилось забвение священного, припоминаяутраченную память как забвение забвения729.
Подобной реконструкцииутраченного прошлого, возможно, не подходит наименование памяти, даже всмысле припоминания забвения, и мы могли бы говорить, к примеру, какФранклин Анкерсмит о «возвышенном историческом опыте», противопоставляяего памяти 730, однако очевидно, что память слишком глубоко укоренена в самойструктуре социального, его власти и формах самосознания, и потому забвениепамяти в историографии все еще остается некой формой господства забытого, нерепрезентацией, а подлинным его вторжением в настоящее.Нора указывает на то, каким образом может осуществляться своего рода местьпамяти истории:Нора Пьер. Проблематика мест памяти//Франция-память / П.
Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.:Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. С. 17.728Там же. С. 18.729Там же. С. 19-20.730Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. – М.: Издательство «Европа», 2007. С. 213. В противовеспринадлежности прошлому в памяти и традиции «возвышенный характер исторического опыта происходит изпарадоксального союза чувств любви и утраты, то есть из сочетания удовольствия и боли, определяющего нашеотношение к прошлому». Там же. С.
30.727392Сегодня над сообществом историков нависло невыносимое подозрение в том, что они всеголишь защищают свои корпоративные интересы. Так, словно бы история, в конечном счёте,была просто памятью одной профессиональной группы, которая трясётся над своимикарточками и привилегиями и из-за своего спокойного ремесла сделалась глуха к подлиннойистории, состоящей из боли и страданий мужчин и женщин.
Словно бы это была такая жепамять, как и все остальные. Это серьёзный упрёк. Он демонстрирует, сколь велик ущерб отгегемонии памяти и как велико её всемогущество. Пришло время опасной радикализациипамяти и её корыстного, неправомерного и неподобающего использования 731.В современном культурном поле память все больше переплетается с моралью ипоглощает историю историков, «криминализируя прошлое», представляя его каквремя бесправия и насилия, будь то история колонизации и эксплуатации, гонениенациональных и сексуальных меньшинств, лишения прав женщин или насилиянад детьми.
Однако в этой мести памяти стоит видеть отражение беспамятствасамой историографии, для которой прошлое утратило свою близость инепрерывность связи с настоящим, давно предстало в качестве чужака, несущегонасильственный разрыв и радикальную невозможность понимания настоящимдругого времени, как если бы речь шла о совершенно инородной форме жизни 732.3.5.4.
Мера несоизмеримогоМишель Фуко указывает на слепоту исторической памяти, настолько жедалекой от бесстрастного и объективного исследования, насколько зависимой отзаинтересованности социальных групп в создании того или иного образа своегопрошлого733. Понятие архива, предложенное Фуко, обращает от нарратива памятик сетке разрывов и трещин, в которых проступают забытые диспозиции знания иНора Пьер.
Расстройство исторической идентичности. Доклад на международном круглом столе «История,историки и власть», 2 февраля 2010 г., РАН, Москва. Перевод с французского М.Р. Майзульса.732Ср.: «Прошлое дано нам как радикально иное, оно — это тот мир, от которого мы отрезаны навсегда. И ввыявлении всей протяженности, которая нас отделяет от прошлого, наша память обретает свою истинность, ноименно эта операция ее тут же подавляет… Никогда желание почувствовать тяжесть земли на сапогах, рукудьявола в тысячном году и зловоние городов XVIII в.
не было столь сильно. Но искусственно вызваннаягаллюцинация о прошлом, безусловно, невозможна вне режима прерывности. Вся динамика наших отношений спрошлым заключена в тонкой игре недосягаемого и уничтоженного». Нора Пьер. Проблематика местпамяти/Франция-память. С. 36.733Фуко Мишель. Археология знания. К.: Ника-Центр, 1996. С. 10-11.731393власти. Формы социальной идентичности, занимающие Хальбвакса, являютсялишь внешними эффектами разнообразных механизмов и практик власти,которые вынуждены отталкиваться не только от коллективных, но ииндивидуальных способов использования памяти, допускать зоны сопротивленияобщей памяти, например, различные виды «технологии себя», в которыхуниверсалистскому порядку власти противостоит забытая в нем мера автономииединичного.Для Фуко действие власти определяется как очевидность ограничения свободы,подавления и заточения.
Прежняя экзистенциалистская трактовка человека здесьпревращается в проблему внешних и внутренних границ, установленных властью,вопрос о выборе становится вопросом о принятии или сопротивлении власти, опрактике себя как праве на собственный голос и автономию первого лица. Властьвводит единичное существование в порядок Тотального, и память историков здесь– одна из многих форм таких тотальностей, которой Фуко противопоставляетархив как не-память, как нечто изначально забытое.
И в самом деле, в отличие отпамяти забытое не разделяет настоящее и прошлое, не устанавливает формуподчинения одного другому; напротив, присутствуя как в прошлом, так и внастоящем, оно есть то, что превращает одно в другое – неразличимое длянастоящего становление-прошлым. Только здесь, где граница еще не проведена,но каждый раз проводится заново, возможно единичное свидетельство о забытомкак рождение личной истории, индивидуальной формы вспоминания и заботы осебе. Архив превращает документ в памятник, рядом с единством смысла обнажаяпробел и разрыв в порядке знания, место для единичной меры несоизмеримого,возникшей на пересечении различных связей и принуждений, слов и знаний734.Такова природа «высказываний», образующих архив, и уже здесь намечена всяпозднейшая фукианская тема генеалогии субъективности и заботы о себе.Позиция высказывается в поле власти, однако одно высказывание не выводится снеобходимостью из других, а, наоборот, отклоняется от них и ведет к734Фуко Мишель. Археология знания.
К.: Ника-Центр, 1996. С. 139.394рассеиванию значений в порядке дискурса, поскольку высказанное есть то, чтоускользает от власти, ее забытое, и потому – желанное, то, в чем находится мераее собственной безмерности735.Фуко подчеркивает роль припоминания в античных и средневековых практикахзаботы о себе, однако столь значимое для западной цивилизации высказываниеистины о себе, будь то в форме исповеди или психиатрического исследования,системы психологических тестов и психоаналитической практике лечения736,вырабатывает новый тип применения памяти, для которого главным являетсяприпоминание существенно забытого, свидетельство радикально за-памятного.Подобное свидетельство, как считается, выявляет природу субъекта, над которойсам он уже не властен, а потому и власть над ней должна быть разделена собществом, а то отдана ему полностью.
Подобная борьба за власть над памятьюподробно исследуется Яном Хакингом в связи с историей открытия, диагностикии лечения психического расстройства, получившего официальное названиеMultiple Personality Disorder, замененное впоследствии более сдержаннымDissociative Identnty Disoder (DID). В книге Rewriting the Soul: multiple personalityand the sciences of memory Хакинг предлагает рассмотреть «диссоциативнуюидентичность» как особую парадигму размышлений о памяти, позволяющуюпоставить более общий вопрос, а именно, как определяется роль памяти всовременном мире, в особенности, в той области знания, которую автор относит ксовременным «наукам о памяти». Хакинг следует «археологическому» методуФуко, отслеживая то, как происходят «резкие мутации в системах мысли» и как«то, что учреждается этим перераспределением идей, позднее кажется735Проблема самоорганинизации субъекта как предмета и цели действия власти поставлена еще Ницше, однаконепосредственным предшественником Фуко здесь выступает Норберт Элиас и разработанная им концепциягабитуса.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
