Диссертация (1145159), страница 55

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 55)

Прежняя роль служанки знания, тени,отбрасываемой светом истины при встрече с материей, заменяетсяпредставлением, согласно которому память обладает собственной истиной изнанием, определяющим возможность для субъекта быть автономным вконечности своего существования, становиться и быть собой во встрече со своиминым, обретать себя в продолжении другого и предоставлять место другому в449Там же.248самом себе. Поскольку субъектом познания мыслится человеческий разум, а егоиным предстает природа или Бог, память призывается для решения такихпарадоксов, как возможность знания души о теле и мире или осмысленностьсуждения о прошлом и будущем. Очевидно, что в философии Гегеля этипарадоксы снимаются, как только сцену вступает абсолютный субъект, мировойДух, однако мы замечаем, что сам этот субъект представляет неразрешимыйпарадокс, поскольку в самой основе его деятельности, его желания и знания,застряла неустранимая негативность другого, чистое предшествование,определяющее необходимость искать себя через потерю и собирание себя вдругом, путем припоминания себя, которое есть в той же мере припоминаниедругого.2492.7.

Память в системах новоевропейской философииЕсли мы сбиваемся со счета, это не ставит под сомнение ни наше знание счета,ни тем более правильность числового ряда, поскольку в момент перехода отпредыдущего числа к последующему мы просто забыли, какое число былоназвано последним. Отсюда следует лишь то, что использование знания в каждыймомент осуществляется на границе с инаковостью потери и забвения, причемименно память определяется в качестве меры присутствия субъекта на этой самойгранице. Независимо от того, лучше или хуже мы владеем счетом, ясно, что мытолько потому и выучили счет, что нашли способ удерживаться на этой границе,отслеживая последовательность впечатлений, слов и чисел, и мы знаем счет, ибокаждый раз заново переносим наше знание из прошлого в будущее.

Естьопределенная непрозрачность в таком осуществлении памяти, поскольку оно нетолько ставит конечного субъекта в соответствие вневременным предметам егознания, как бы изымая и его самого из порядка времени, но и потому, чтовыделяет присущую субъекту меру как меру его автономии внутри конечности ивременности существования.Примерами подобного осуществления памяти для философов Нового временибыли рефлексия, а также воспоминания, конституирующие единство «я»,привычки (от привычек восприятия до привычек мышления), естественные знакивроде жестов или выражений лица и, наконец, речь и в целом система языка.Очевидно, что дело не в каком-то неординарном свершении памяти,пробуждающем от сна земной жизни к высшему знанию, а, наоборот, о настолькообыденном знании памяти, что оно как раз и остается практически не заметным.Так, откладывая книгу и затем возвращаясь к ней, замечаешь, что взгляд падает нато самое место, на котором остановилось чтение, как если бы это место былоспециально отмечено, хотя размеченным оказывается не страница, а обращенныйк ней взгляд.

В такой разметке взгляда нет никакого сознаваемого обращения кпрошлому, но сама она и есть отношение к прошлому, исходный уровень памяти,250на котором прошлое непрерывно отодвигается и отделяется от настоящего радипредоставления места новому восприятию и новому действию. Этим невидимымжестом память делает необратимым наше присутствие в настоящем, ибо обращаетк нему взгляд, позволяя узнавать себя не во вневременном основании действия, ав самом действии, в непосредственном осуществлении взгляда. Отделяяслучившееся и воспринятое как прошлое, память задает иную практикуопределения субъекта – не в качестве сущности, права обладания собой инаследования своего имущества, а через присутствие в совершающемсянастоящем, в распознавании нового, в угадывании изменений и приближениибудущего.Но память не только проводит границу прошлого и настоящего в субъекте, онаслужит столь же необходимым условием разметки явлений внешнего опыта, как иопыта внутреннего. Она делает необратимым присутствие субъекта в настоящем,причем, выделяя субъекта в качестве определенности настоящего, онапредопределяет и возможность автономии его действия, выбора подходящегоспособа артикуляции его присутствия.

Этим парадоксальным соединениемнеобратимости и выбора, предопределенности и свободы во многомобуславливается отношение памяти к тому, что принято называть сознанием.Понятие сознания, которое появляется в философии Локка вместе с понятиемсамости и тождества «я», позволяет выразить известную свободу субъекта вотношении предмета знания. Поскольку в каждом акте ума мыслится не толькотот или иной объект знания, но и само действие познания, объект более неопределяет собой всей истины знания, оставляя познающему свободу вотношении метода, способа определения предмета, выделения тех или иныхпредметных взаимосвязей.

Однако, как мы видим у Локка, сознание лишь отчастиосвобождает субъекта в его отношении к предмету, ведь, имея возможностьвыбирать, на что направить свое внимание, мы не можем одновременно знатьпредмет и не сознавать этого знания. Сознание дает субъекту свободу, нооказывается также невыносимым бременем, поскольку каждый акт сознания,чтобы быть знанием, сам в свою очередь должен осознаваться. Это неудобство251отмечает уже Лейбниц, подчеркивая в противовес рефлексии Локка роль памяти инеосознаваемых перцепций, которые могут припоминаться, но могут быть забытыи неопределенно долго уклоняться от осознания.

Иначе говоря, памятьподдерживает сознание и его непрерывность, но она предоставляет также свободув отношении предмета знания, не требуя от нас держать в сознании все, что мызнаем, и не требуя знать истину всего, что мы сознаем. Память удерживаетотношение с настоящим и прошлым, потому что дает субъекту знаниесобственной меры присутствия, отличной от истины внешнего мира исоотнесенной с этой истиной в форме встречи существенно различного,разнородного.Столь своеобразную работу памяти прекрасно иллюстрирует знаменитыйслучай с Кантом, который записал напоминание «Забыть Лампе», чтобыоблегчить расставание со своим слугой. Такое напоминание выглядит вдвойнеабсурдным, ведь в качестве заметки на память оно сохраняет воспоминание и отом, кого следует забыть, если же Кант надеется подчинить память императивусознания, то задача становится и вовсе невыполнимой, ибо память о слуге изразряда отдельного воспоминания переходит в порядок знания как устойчивогопредставления.

И все же кантовская уловка выглядит вполне действенной, еслимы допустим, что Кант сознаёт всю ее парадоксальность и пытается такимспособом разыграть парадоксальную партию самой памяти. Помнить о том, чтонужно забыть – значит удерживать то, что мы хотим забыть, в сознании, но еслипамять – это, прежде всего, отделение и отдаление прошлого, то постоянноенапоминание о прошлом позволяет сознавать и непрерывно возрастающуюдистанцию, отделяющую от него.

В таком случае память не только поддерживаетсознание, но и непрерывно изменяет его, изменяя предмет этого сознания иистину этого предмета. Своим напоминанием Кант признаёт, что не можетизбавиться от сознания прошлого, но раз уж работа памяти есть и удержание, изабывание прошлого, то, выходит, что она есть и сознание, и возможность отказаот сознания, свобода в отношении истины знания ради сознания свободы, свобода252забыть без обязательного сохранения в памяти того, кто или что должны бытьзабыты.Кантовское напоминание кажется парадоксальным, потому что забвение чащевсего связано для нас с отвлечением и переключением на другое, вытеснениемпрежнего чем-то новым, но в действительности в этих обычных правилахзабывания нет существенного отличия от метода Канта.

Прошлое, которое мыудерживаем в памяти, не является тем же самым настоящим, каким оно былопрежде, просто в большем или меньшем отдалении от нового настоящего. Крайнередко воспоминание возвращает нас к переживанию того же самого и еще режемы действительно желаем подобного возвращения. То, что мы называемпрошлым, – не просто отдаление от настоящего того, что прошло, но и нашсобственный способ быть другим и сознавать себя другим, встречать новое иобретать себя в этой встрече.

Работа памяти определяет бытие субъекта какнеобратимость его присутствия и самоопределения в другом, опосредуяприпоминание самого себя непрерывностью потерь и забываний, изменяющихсознание и оценку того, что полагается этим сознанием как настоящее и прошлое.И чем важнее события прошлого, тем в большей мере воспоминание о нихопосредуется вызванным ими же изменениями, исключая саму возможностьвозвращения к событию, каким оно было на самом деле, без своего продолженияв памяти, без продолжения памяти в новом настоящем. Вот почему парадокспамяти, каким его видит уже Платон, – вовсе не парадокс отсутствия и небытияпрошлого, а парадокс присутствия в бытии инаковости, инобытия, или, еслипользоваться гегелевским языком, парадокс отчуждения бытия в самом себе, нотакже продолжения существования в своем ином.Память отделяет прошлое от настоящего не как вещь, которую прячутподальше от глаз; по крайней мере, очевидно, что прошлое продолжаетприсутствовать в настоящем как прочерченный след, как установленный этимследом способ различения и выделения, артикуляции и проговаривания новогонастоящего.

В этом и состоит смысл гегелевского определения памяти как языка,однако это определение кажется слишком широким и неопределенным, потому253что не позволяет уточнить, как же именно в многообразной стихии языкапроявляет себя память и что, помимо удержания произвольной связиозначающего и означаемого, она дает языковому значению.

Характеристики

Список файлов диссертации