Диссертация (1145123), страница 64
Текст из файла (страница 64)
24, 9). По мнению Рамзи Мак-Маллена,апологет в данном случае подразумевает под римлянами не людейопределённого гражданского статуса, но образа жизни [MacMullen 1975:405].В сочинениях Тертуллиана при сравнении римских богов – таких какСтеркул, Бона Деа, Санкт – с неримскими героями – Авгием, Пенелопой,Алкиноем – предпочтение отдаётся последним (Ad nat. II, 9, 20; 22 и 23).Деля римских богов «на общих, которых они имеют вместе со всемиостальными народами, и собственных, которых сами себе выдумали»Тертуллиан удивляется: «третьему роду враждебных богов, потому чтоникакой другой народ не изобрёл себе столь великого суеверия» (Ad nat. II, 9,6–9). Этими словами апологет вступает в дискуссию с Цицероном, в трактатекоторого «О природе богов» (Cic.
De n. d. II, 3, 8) сказано, что римляне вдругих отношениях или равны иноземцам или уступают им, религией же ониих превосходят. Говоря о«превосходстве» римлян в религиозномотношении, апологет заявляет: «Но и в этом благочестивейшем городе (in illareligiosissima urbe) набожных потомков Энея есть Юпитер, которого на играхв его честь омывают человеческой кровью.
<...> О, Юпитер-христианин!»(Apol. 9, 5). Эта антифраза позволяет утверждать, что Рим был дляТертуллиана irreligiosissima urbs.Учитывая сказанное, можно заключить, что «римские суеверия»Тертуллиан оценивал как более ничтожные и презренные, чем верованиядругих народов. Из неримских богов только Эскулап вызывал у него такуюже ненависть. По мнению Э. и Л. Эдельстейнов, христиане видели вАсклепии своего самого сильного врага, наиболее опасного антагонистасвоего Учителя [Edelstein 1945: 133].
Тертуллиан жил и писал в Карфагене,где в то время в числе наиболее популярных не было культов собственноримских богов [Barton 1972: 56–57], и особая ненависть и презрение к этимперсонажам объективной причины не имеет.310Можно найти и другие косвенные подтверждения «карфагенскогопатриотизма» Тертуллиана. В сочинении «О плаще» он призывает нестыдиться пунического и не огорчаться из-за него (sit nunc aliunde res, nePoenicum inter Romanos aut erubescat, aut doleat) (De pal.
2, 1). Непонятно, длячего автору (желающему, как убедительно доказывает Т. Д. Барнес,приспособить языческую, прежде всего, очевидно, греческую культуру кхристианству) потребовались ссылки на карфагенскую тунику, если непредположить, что он хотел, пользуясь случаем, заступиться за пуническиеобычаи. Ведь эта туника вовсе не должна была непременно ассоциироватьсяу публики с греческим плащом [Barnes 1976: 15, n.
7], символизирующимзанятия философией. Если Тертуллиан доказывал бы только почтенностьгреческого плаща, то он не стал бы защищать заодно и местную тунику.Тертуллиан критикует своих землячек-христианок за то, что ониперекрашивают волосы в рыжий цвет: «им стыдно своего народа (pudet easetiam nationis suae), ибо они рождены не в Германии или Галлии. Такимобразом, при помощи волос они меняют родину (patriam capillo transferunt).Эта затея с огненными волосами им очень вредит: они считают красивым то,что испачкали» (Tert.
De cult. fem. II, 6, 1).В комментарии к словам Тертуллиана «после всех непристойностейГракха» (De pal. 1, 2, пер. А. Я. Тыжова) Ю. С. Довженко высказываетпредположение: «Возможно, такое отношение Тертуллиана к реформамГракха объясняется тем, что он выступает здесь с позиций “коренногопунийца”, отражая подлинное отношение к римской колонизации Карфагенаименно финикийского населения, которому могла претить сама мысль опоселении на месте древнего, славного своими традициями городаиноземцев-завоевателей» [Довженко 2000: 87–88, прим. 10].В протесте против слепого подражания римлянам Тертуллиан, очевидно,был не одинок.
Из его сочинений явствует, что его земляки ощущали своюпринадлежность к африканской культуре. Рядом с римскими существовалиафриканские, особенно пунические традиции. Были популярны образы311Дидоны, Ганнибала, Югурты, Юбы [Jung 1891: 243–244]. Само обращение вхристианство могло быть одной из форм протеста против засилья римскихобычаев. Согласно У.
Х. К. Френду, «стремление принять христианство в190-х годах было частично выходом для сдерживаемого, но возмущённогокарфагенского чувства» [Frend 1965: 332].Вывод об особо негативном отношении Тертуллиана как карфагенянинак римской культуре находится в противоречии с его стремлением показатьсвязь между христианством и Римом (Apol. 21). Это несовпадение двухтенденций в творчестве апологета объясняется так же, как и появление у негоутверждения, что христиане молятся, с одной стороны, об отсрочке конца,203с другой стороны, о скорейшем конце: «Взывают к Господу с упрёком душимучеников под жертвенником: “До каких пор, Господи, ты, отмщая, невостребуешь кровь нашу с населяющих землю?” Ведь отмщение за них,конечно же, определяется концом века. О, если бы только по возможностипобыстреепришло,Господи,ЦарствиеТвоё,желаниехристиан,замешательство язычников, веселие ангелов, ради чего мы страждем, вернее,о чём мы молимся» (Tert.
De orat. 5, 3–4).Слова о том, что христиане, молясь об отсрочке конца, способствуютсохранению Рима, которое этот конец отодвигает, могли быть продиктованыжеланием показать языческим читателям лояльность христиан к государству,заверения в которой у Тертуллиана, по словам Х. Хагендаля, были восновном тактически обусловлены (im wesentlichen taktisch bedingt sind)В уже цитированном выше пассаже из «Апологетика»: «Есть и другая болееважная причина молиться за императоров и, таким образом, за весь мир и за государство иза римскую власть.
Ведь мы знаем, что величайшая сила, угрожающая всему миру, и самконец века (vim maximam universo orbi imminentem, ipsamque clausulam saeculi), грозящийужасными бедствиями, сдерживается <обеспечиваемой> римской властью передышкой.Итак, мы не хотим изведать эти бедствия и, когда молимся об отсрочке (ea dum precamurdifferri), содействуем римской долговечности» (Apol. 32, 1). Ср. «Мы молимся и заимператоров, за их служителей и власти, за благосостояние века, за спокойствие вобществе, за отсрочку конца (pro mora finis)» (Apol. 39, 2). «Христианин никому не враг,не говоря уже об императоре, которого, зная, что он установлен его Богом, христианиндолжен любить, уважать, почитать и желать ему и всему римскому государствублагополучия, доколе будет стоять мир: ведь он до тех пор и будет стоять» (Scap.
2, 6).203312[Hagendahl 1983: 15].Де Клерк, отмечая разную оценку, даваемую Тертуллианом молитве оботсрочке, утверждает, что заявление карфагенского автора о желанииотодвинуть время конца света свидетельствует об изменившемся отношениихристиан в ту эпоху к этому событию: вместо страстного желания увидетьВторое Пришествие тертуллиановские современники стали испытыватьстрах перед ним [Clercq 1972: 150]. Соглашаясь с де Клерком, что некоторыехристиане в конце II в.
могли опасаться тех бед, которые, согласно Писанию,должны обрушиться на мир перед его концом, выскажем предположение, чтоТертуллиан был более искренен в обращённом к единоверцам трактате «Омолитве», чем в сочинениях, адресованных язычникам, и что причинойрасхождений в оценке им молитвы об отсрочке является, прежде всего,обращение к разной аудитории.Тертуллиан предстаёт перед нами как патриот своей малой родины, неиспытывавший тёплых чувств по отношению к Риму, но, тем не менее,осознававший необходимость использования его культуры в произведенияхсамой разной направленности.
При одинаковом с Татианом отношении кантичному наследию Тертуллиан находит в себе силы заимствовать упротивников не только информацию, но и методы её изложения. Кроме того,он, в отличие от Татиана, демонстрирует способность к диалогу, проявляяпри этом, правда, некоторое лицемерие. Татиан к подобным компромиссамбыл не готов.4.3.2. Долговечность Рима и сохранение мираОжидание Тертуллианом Второго Пришествия существенно отличаетсяот чаяний первых христиан: труды карфагенского автора не свидетельствуютоб ощущении им скорого прихода Господа, в них отсутствует, за редкимисключением, страстное стремление встретить Христа, характеризующеераннюю Церковь [Clercq 1972: 147].Одной из причин, по которой конец мира перестал восприниматьсяТертуллианом как нечто, относящееся к ближайшему будущему, была313устанавливаемаяапологетомсвязьмеждубытиемВселеннойисуществованием Римской империи.204 В продолжительности же последнегоТертуллиан был уверен.Приведём отрывок, в котором наиболее ярко выражается егоубеждённость не только в сохранении, но и в дальнейшем улучшениигосударства: «Насколько изменился мир в этом веке! Сколько городов иливывела, или возвеличила, или возвратила тройная доблесть нынешнейвласти! А в то время как Бог благоприятствовал стольким Августам, сколькобыло проведено переписей населения, сколько народов вновь обреличистоту, сколько варваров было отражено! Земля действительно сталаобработанной усадьбой этой империи, когда выдрана всякая волчанкавражды, вырваны артишок и ежевика коварной дружбы <…>» (De pall.
2, 7;пер. А. Я. Тыжова). Елизабет А. Изихей говорит, что в этом «коротком иважном фрагменте Тертуллиан говорит о расширении современной империив духе подлинного патриотизма и гордости» [Isichei 1964: 36]. В другом,столь же оптимистичном пассаже читаем: «Засеиваются пески, покрываютсянасаждениями скалы, осушаются болота, городов столько, сколько раньше небыло хижин. Уже и острова не внушают ужас, и горные вершины неустрашают; повсюду дома, везде народ, везде государство, везде жизнь» (Dean.
30, 3). Подобные высказывания помещают Тертуллиана среди техцерковных писателей, которые верили в поступательное развитие мира:«такие авторы, как Ириней, Тертуллиан, Евсевий и Августин, верили, чторазворачивающийся Божий план после окончательного появления ХристовойЦеркви означал прогресс, не вырождение и не повторение» [Trompf 1979:208].Уверенность Тертуллиана в сохранении мироздания располагала егописать сочинения, не связанные прямо с христианской тематикой (например,«О плаще»). По мнению Е. А.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
