Диссертация (1137577), страница 19
Текст из файла (страница 19)
По Руссо, человек не теряет своей свободы вслучаеобъединениясдругимилюдьми,еслиэтообъединениебылодобровольным; при соблюдении этого условия человек продолжает подчинятьсятолько самому себе. Здесь Руссо повторяет Локка в том отношении, что базисный156В частности, на него ссылается Робеспьер в своем выступлении в Учредительном собрании 18 мая 1790 г.157См. Диктатура.— С. 134, 137158Op. cit.— С. 13794общественный договор должен быть заключен единогласно, во всех же прочихслучаяхменьшинствоподчиняетсябольшинству.Единение,достигнутоеблагодаря общественному договору, ведет к появлению всеобщей воли, volontégénérale, которая и характеризует народ как носителя суверенитета.
Всеобщаяволя всегда права, морально добродетельна и разумна. Она имеет своей цельювсеобщее благо. Любая частная воля (volonté particulière) несущественна: онаможет лишь совпадать с общей волей (и имеет некоторую ценность в силу этогосовпадения), либо не совпадать — но в этом случае она является злой ииспорченной и подлежит исправлению или устранению. Совокупная воля неможет быть выражена через какое-либо представительство.
Каждый индивиднепосредственносвязансовсеобщейволей;народнеможетбытьрепрезентирован, как и его воля. Именно поэтому несвободен управляемыйпарламентом английский народ. Законодательство, являющееся выражениемвсеобщейволи,являетсянеотчуждаемымдолгомнарода,тогдакакисполнительная власть может быть передана отдельному человеку или группелюдей. Таким образом, идеальной формой правления у Руссо являетсянепосредственная демократия; однако главный тезис, который выделяет Шмитт икоторый под действием позднейших работ Руссо игнорируется, состоит вследующем. К истинному законодательству и правлению способен лишь тотнарод, в котором разумная воля и добродетель преобладают над эгоистичнымиаффектами,которомуприсущапростотанравовиотсутствиелишнихпотребностей.
Единственная страна, которая по Руссо обладает такимипредпосылками — это Корсика, всем же остальным народам в их нынешнемсостоянии революция не принесет освобождения, следовательно они не имеют нанее права. «Только тезис о том, что народ, т.е. управляемые в противоположностьправящим, добр от природы, стало быть, при любых обстоятельствах, добр посвоему понятию, — тезис, который можно было извлечь из других работ Руссо,но не из “Общественного договора“, — превращает изложенную в этомпроизведенииинаполненнуюабстрактнымиконструкциямисистемув95революционную идеологию»159. Описывая эту концепцию, Шмитт не делаетпрямых указаний на ее уязвимость, как в случае Мабли160, но красноречивымиумолчаниями все же намекает на ту легкость, с которой разговор о всеобщей волеи общественном благе может перейти в логику политического и правовогоотчуждения тех, кто к этой воле не принадлежит.
«…Вопрос о неотчуждаемыхправах индивидуума и о сфере свободы, не допускающей вмешательствасуверенной всеобщей воли, можно больше не поднимать. Он устраняется простойальтернативой, в которой индивидуальное либо согласуется с всеобщим и тогда всилу такой согласованности имеет некую ценность, либо не согласуется и тогдакак раз оказывается ничтожным, злым, испорченным и тогда вообще не являетсяволей, достойной внимания в моральном или правовом смысле»161.Будучирассмотреннымивконтекстефактическогореволюционногодействия, другие положения Руссо принимают весьма угрожающий вид.Моральныйаспект,введенный вполитическуюпроблематику,ведеткутверждению политического противника как морально испорченного субъекта, ккоторому применимы любые меры, способные пробудить в нем сознаниеистинного гражданина.
в отношении позиции самого Руссо Шмитт замечает, чтоона близка традиции стоицизма, т.е. предполагает в первую очередь внутреннеепреодолениекаждымотдельныминдивидомсобственныхстрастейкакпредпосылку для каких бы то ни было политических действий (а не являетсялозунгом, эти самые действия сопровождающим). Отсюда же и приведеннаявыше мысль о том, что лишь «добрый» народ (т.е. имеющий простые нравы,исповедующий открытость в отношениях и чуждый излишним потребностям)достоин свободы и непосредственной демократии.
Стремление к развенчаниюстереотипов приводит Шмитта к на первый взгляд парадоксальному тезису о том,что «…“Общественный договор” — не “руссоистское” и не “романтическое”159Диктатура.— С. 144160Op. cit.— С. 135-136Op. cit.— С. 14116196произведение… традиционный порядок, в соответствии с которым рациональнаяспособность возвышается над иррациональными аффектами, здесь еще не смененна обратный»162. Под «руссоизмом» здесь явно понимается искаженная трактовкаидей «Общественного договора» (отчасти под влиянием более поздних работсамого Руссо, о которых Шмитт упоминает, но прямо не ссылается), в первуюочередь распространяющая понятие «доброго» народа на любое подчиненноебольшинство вне зависимости от его качеств и текущих историческихобстоятельств.
Моральная добродетельность, достижение которой должно бытьпервым шагом для проявления volonté générale, объявляется априори присущейлюбой силе, способной принять политическое решение. Максима «мы не можемпринять политическое решение, пока не уверены до конца в собственнойдобродетельности» подменяется противоположной:«размы способныкполитическому решению, значит мы добродетельны (а наши оппонентыаморальны)». Резюмируя эту ситуацию, Шмитт прибегает к некоторойафористичности: «Руссо вызвался показать, как возможно государство, в коем нетни одного несвободного.
На практике ответ заключался в том, что несвободныхуничтожали. Оправдание этому содержится в положении, высказанном самимРуссо: при определенных обстоятельствах человека нужно заставить бытьсвободным (on le forcera d’être libre)»163. Революционный террор, таким образом,вообще не рассматривается в качестве инструмента принуждения, ведь истиннаяволя (на пробуждение которой он направлен) заложена в каждом, надо лишьпомочь ей в преодолении эгоистического сознания.Шмитт говорит о том, что и Руссо, и Мабли, несмотря на свою значимостьдля Французской революции, все же имели «крайне смутное» представление ореволюционной диктатуре. Руссо пишет о диктатуре в той части «Общественногодоговора», которая посвящена проблематике правления, а не суверенитета.Диктатура может быть введена только в условиях уже действующей конституции;162163Op. cit.— С.
143Op. cit.— С. 14597деятельность диктатора если не содержательно, то по своему правовомуоснованию также лежит в рамках конституции. Таким образом, Руссо описываетисключительно комиссарскую диктатуру, вполне в духе предшествующей эпохи.У Мабли речь идет о «реформационной диктатуре», которая имеет своей задачейпериодическое изменение структуры исполнительной власти во избежание еедоминирования над другими инстанциями. Однако сам импульс реформ исходилтакже из конституционно учрежденного источника власти — монарха, папы и т.п.Таким образом, не рассматривается ситуация нового начала; и Мабли, и Руссоразделяют идею непрерывности государственного суверенитета, идущую отСредних веков.
Первоначально в рамках этого представления источником любойземной власти виделся Бог (а посредником в этих отношениях выступала церковь,о чем упоминалось выше). Затем эти представления сменились секулярной идеейабсолютного государя, чья власть территориально ограничена, однако которыйостается в своей стране в той же степени абсолютным источником земной власти,в какой им ранее был Бог. Физически короли сменяли друг друга, однако ихуниверсальная сущность, объединяющая в одном лице власть и закон иявляющаяся источником любых полномочий, длилась непрерывно164.Главныйпримернарушениянепрерывностисуществующегогосударственного порядка — пуританская революция Кромвеля в Англии. В ходенеевпервыепоявилисьидеиитребованиярадикальнойдемократии,окончательно оформившейся в XIX веке.
Место отношений народногопредставительства с правительством и королем заняли отношение народа ксобственномупредставительству.Властьнародныхпредставителейпоотношению к любому отдельному лицу (в том числе королю) безгранична, ностоль же безгранична и их зависимость от воли народа. В 1647 году в Англиисоздается «Agreement of the People» («Народное соглашение») — первый проект164См.Kantorowicz E. The King's Two Bodies. Princeton University Press, 199798демократической конституции в современном значении.
Кромвель являетсясувереном с момента роспуска им Долгого парламента в 1653 году. Однако еговласть не уполномочивается какой-либо (даже близкой к нему) группой,например офицерами его армии. Политику Кромвеля Шмитт рассматривает какпопытку интерпретировать появившийся суверенитет как собственное волевоерешение и конституционно урегулировать его (т.е. создать правовые ограниченияк его применению). Диктатура в качестве правового основания исходит изпосылки, что ее оппонент отвергает существующую конституцию и непридерживается правовых норм, которые диктатор считает основополагающими.Соответственно, диктатор провозглашает своей задачей защиту определенногоконституционного порядка, однако при этом его действия могут противоречитьзащищаемым законам.
К этому относится следующее замечание Шмитта:«Подобно самообороне, диктатура всегда является не только действием, но ипротиводействием»165. Такое парадоксальное понимание диктатуры, котороепродемонстрировалКромвель,пытающийсяназаконодательномуровнеограничить фактически имеющуюся у него полноту власти, является следствиемуникальной ситуации: Кромвель выступает как традиционный диктаторкомиссар, призванный восстановить «нормальный» порядок, хотя его никто наэто не уполномочивал и в данной ситуации он является единственным носителемсуверенитета.В противоположность комиссарской, суверенная диктатура не стремится и несводится к тому, чтобы приостановить действующую конституцию; ее цель —достижение состояния, при котором можно бы было ввести конституцию, котораяможет считаться истинной.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
