Диссертация (1137497), страница 25
Текст из файла (страница 25)
Женский роман воспитания рассматривалсякак попытка создания манифеста или инструкции к действию для других женщин.Нами будут рассмотрены преимущественно два женских романа воспитания: «Женская история» Юлии Жадовской (1861) и «Моя судьба» (1862)Елены Словцовой. Эти произведения были выбраны нами из объемного корпуса женской прозы 1860-х гг.
как произведения, в которых наиболее четкопрослеживается влияние английского женского романа воспитания. Оба романа были написаны до появления в печати «Что делать?» Чернышевского,произведения, которое станет обязательным фоном для всех последующихописаний эмансипированной женщины. Жадовская и Словцова посредством втой или иной степени автобиографичного повествования пытаются донести дочитательниц свои идеалы новой жизни еще до появления более популярныхобразцов подобного дискурса.119Несмотря на то, что культура женской прозы в русском литературном ипублицистическом контекстах к 1860-м годам была достаточно развита [Kelly,1994], главными образцами женского романа воспитания для русских писательниц вообще и Жадовской и Словцовой в частности, оставались иностранные женские романы.
К 1860 году одним из ключевых произведений в этомконтексте стал роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». В данной главе произведения Жадовской и Словцовой будут рассматриваться как прямые литературные отклики на роман Бронте как в историко-литературном, так и в нарративном аспекте.4.2. Рецепция романа «Джейн Эйр» в романе Ю.В. Жадовской«Женская история» (1860) и в романе Е.А. Словцовой «Моясудьба» (1862)«Школа» британского романа воспитания в конце 1840—1860-х гг. приняла в свой состав новых учениц: отечественных подражательниц и продолжательниц, осваивавших английские традиции. Романы Шарлотты Бронтеоказали наибольшее влияние на русскую аудиторию.
Рецепция творчестваБронте, интерпретация ее переводов — эти темы имеют давнюю историю обсуждения в критике, публицистике и научной литературе XIX—XXI веков.Отдельные заметки, статьи, посвященные творчеству Шарлотты Бронте, регулярно появляются в журналах 1850—1860-х гг.: «Русском вестнике», «Отечественных записках», «Библиотеке для чтения», «Женском вестнике». Читательэтих изданий был посвящен в обстоятельства, сопутствующие выходу каждого романа [Дружинин, 1853; Тур, 1857; Тур, 1858; Чуйко 1866; Петерсон,1895]. Начиная с 1860-х гг. сводные указатели фиксируют возрастающее количество переводов, изданий, интерпретаций Шарлотты Бронте, что свидетельствует о неослабевающем интересе к ее произведениям [Межов, 1867;Мезьер, 1897; Парчевская, Рознатовская, 2001]120Думается, одна из причин столь длительной и многослойной рецепциисочинений Шарлотты Бронте и в русской, и в европейской культурах не в последнюю очередь кроется в истоках ее биографического мифа.
Легенды,слухи, сопутствующие имени Бронте, введение мужского псевдонима, маскирующего женское авторство, и вовлечение публики в интригу гендернойигры — все это создавало словно бы несколько параллельных биографическихсюжетов. Биография Шарлотты Бронте, выступающей под псевдонимом Каррера Белла, возбуждала воображение и фантазию аудитории тем, что КаррерБелл/Шарлотта Бронте были одновременно и автором, и персонажем своегоромана.
В захватывающей жизненной истории писательницы узнавались реалии подлинного семейного быта, мифологизированного биографами. Чембольше документальных аргументов, эпистолярных и мемуарных свидетельств приводили авторы жизнеописания Шарлотты Бронте, тем выше становился градус мифа. Скандальный успех, обвинения в клевете книги ЭлизабетГаскелл «Жизнь Шарлотты Бронте», вышедшей после смерти ее героини в1857 г., как нельзя больше способствовали росту привлекательности в глазахаудитории, особенно ее женской половины.Юлия Жадовская, одна из отечественных учениц британского «романавоспитания», создала, как и ее современники, свой образ «Дженни Ир» на основе по-своему ненадежных беллетристических источников. Весь корпус русских критических статей 1850-х годов о биографии Шарлотты Бронте и ее романах был главным ресурсом представлений о романе и главной героине, которым располагала Ю.В.
Жадовская. Пересказы биографии Шарлотты Бронте,написанной Гаскелл, русскими критиками, в частности, Евгенией Тур, внесливажнейший вклад в восприятие Ю.В. Жадовской романа Бронте и главной героини романа.Роман «Женская история» Ю.В.Жадовской написан в 1860 году и изданв журнале «Время»(№ 2—4) в 1861 году. К моменту выхода романа Ю.В. Жадовская уже была известна своими поэтическими произведениями, а также ро-121маном «В стороне от большого света» 1857 года, доброжелательно воспринятым критикой. К этому времени биографический миф Шарлотты Бронте ужеполностью устоялся. После смерти английской писательницы в 1855 году, следующие три года стали ключевым периодом в становлении образа писательницы в русской критике.
Помимо некрологов и обзорных статей о творчествеписательницы, вышли несколько объемных пересказов биографии ШарлоттыБронте. Практически все статьи на эту тему представляют собой выписки изкниги Гаскелл, сгруппированные в один краткий текст о жизни писательницы.В частности, изложение биографии Бронте, написанное Евгенией Тур для«Русского вестника» в 1858 году, представляется ключевым источником вдохновения для Ю.В. Жадовской.В статье Тур вместо сухого компилирования текста Гаскелл мы находимэмоциональный анализ жизни и творчества Бронте со своими авторскими примечаниями. Именно эти комментарии создают тот образ Бронте и ее эпохи,который был чутко воспринят Ю.В.
Жадовской. К примеру, описывая матьБронте, Тур добавляет от себя замечание, сыгравшее, на наш взгляд, не меньшую роль в становлении женских образов в романе «Женская история», чемсам текст Бронте:«Женщины слабого характера, задавленные, сокрушенные могущественною волеймужчины, не только не сознают своего рабства, но еще любят его, и если называют егозависимостью, то совершенно естественною, обыкновенною, мало того — необходимою.Они не грызут своей цепи и несут ее с той непонятною покорностью и даже иногда любовью, с какою преданный своему господину негр несет бессознательно свой собачий ошейник.
Надо, впрочем, прибавить, что если находятся еще женщины, которые подражаютнеграм и мыслят, как рабы, доказывая необходимость и прелесть рабства, то число такихнеразвитых, не сознающих своего человеческого достоинства созданий уменьшается всякий день» [Тур, 1858, c.
504].Высказывание Евгении Тур вполне сравнимо с репликами героинь романа «Женская история», которые в своих изречениях о предназначении женщины создают единый образ прогрессивной представительницы 1860-х годов.Так, к примеру, главная героиня романа в разговоре со своим возлюбленным122очерчивает выбранный ею путь не зависимой от мужа женщины как тот, который ей «указывает Бог и совесть»:«Бедные девушки скоро перестают быть детьми.
Ребячиться в семнадцать лет — этороскошь девиц богатых. Мне должно трудиться, и я буду трудиться… Бог и совесть указывают мне этот путь» [Жадовская, 1861, с. 311].В других эпизодах подруга главной героини, прогрессивная девушка —соседка Кринельских (образ которой, заметим, создавался до выхода «Что делать?» Чернышевского) высказывает мысли о женском призвании, достойныесамой Джейн Эйр:«Я свободна и независима и навсегда останусь такой; никакая цепь, кроме честной,добросовестной любви, не опутает меня. Я не позволю также сделать из себя рабу или игрушку праздного своеволия» [Жадовская, 1861, c.
322].«Будь наши матери умнее и осторожнее, вникай они глубже в свою собственнуюжизнь, поверяй свои ошибки и страдания, не малодушничай они, не жертвуй своими дочерьми богатству, выгодному положению и страху видеть дочерей своих засидевшимисяневестами, не то было бы в нашей семейной жизни! Не было бы на каждом шагу грустныхположений, неисправимых несчастий» [Жадовская, 1861, c. 24].Прагматика сотрудничества отечественной читающей публики и посредников в создании и усвоении русской социальной средой биографического мифа Шарлотты Бронте заключалась еще и в поиске ролевых аналогов.Этот поиск сопровождался в 1840—1860-е годы активным тиражированиемкумиров — адаптацией культовых европейских имен к русским литературнымусловиям.
Перенесение социальной функции, «делегирование полномочий»,дублетность ролей, миметическое воспроизводство собственных «Шекспиров», «Вальтер Скоттов», «Дюма» пополняло местный «пантеон», параллельный европейскому культурному миру. Евгения Тур в своих журнальных публикациях и создавала образ русской Бронте/Эйр, и передавала эстафету литературной инициации «скромным сестрам-сочинительницам… сторонящимсябольшого света… продолжательницам Дженни Эйр» [Тур, 1858, с. 564]:123«Пятнадцати лет, говорит она, Шарлотта была такою, какою осталась на всю жизнь;она не была задумчива, а молчалива и угрюма, любила уединение по привычке и по выбору,а не по склонности и влечению.
Гнет обстоятельств надломил ее, и когда в последствии вней стали пробуждаться мечты и думы, в них было что-то грустное и жалобное, что-тонадрывающее душу. Она не была хороша собою, мала ростом, но сложена правильно и красиво…» [Тур, 1858, c. 513].Несмотря на то, что русские рецензенты вслед за Э.Гаскелл и Е.Турохотно тиражировали образ Бронте как «преждевременно устаревшей женщины, совесть которой смущена, внутренняя жизнь которой безрадостна» [Тур, 1858, c.
522], это мнение разделялось не всеми критиками. Допоявления биографии Бронте, которая, судя по русским журнальным статьям1855—1858-го гг., сделала существование другого образа британской писательницы в русском литературном контексте весьма затруднительным, русские литераторы касались тем воспитания и становления главной героини романа «Джейн Эйр», тем, которые затем не вошли в канон русского критического мифа Бронте.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
