Диссертация (1137017), страница 32
Текст из файла (страница 32)
Акт возвращения исторического названия рассматривается как уходот идеологической модели использования топонимии и символ преодоленияэтого исторического разрыва» [Абрамов, Терентьев 2015]:«Должныбытьвозвращенывсеабсолютнобезисключенияисторические названия по состоянию на 1917 год. <…> Потому что именнов этом году сломалась преемственность развития городской топонимики.Начали насаждаться новые, совершенно противоречащие нормам русскогоязыка стандарты. <…> Кроме того, началась жесткая идеологизация» (13,активист, Санкт-Петербург).Различные подходы к определению исторической ценности топонимовотсылают к соответствующим политикам наследия38 - дискурсивнымпрактикам (вос)производства культурных ландшафтов, предполагающимособый способ выстраивания символических хронотопических границ,рубежной точкой которых выступает 1917 год, как символ перехода от однойисторической эпохи к другой [Marin 2012].
В основе этих политик лежатсоциопространственные городские образы, или мифы, как «системы37http://www.lovehate.ru/opinions/77229/1/63365Термин «политики наследия» в последнее время получил широкое распространение в культурной исоциальной географии и стал одним из центральных в критических исследованиях наследия (critical heritagestudies) [см. Breglia 2009; Harrison 2010; Moore, Whelan 2012].38168взаимосвязанных и взаимодействующих знаков, символов, архетипов истереотипов, ярко, и в то же время достаточно просто характеризующихкакую-либо территорию» [Замятин 2010: 29; см. также Замятин 2004, 2014].В частности, участники дискуссий, выступающие за сохранение советскихназваний в Санкт-Петербурге, обращаются к образам «города-герояЛенинграда» и «Ленинграда – колыбели трех революций»:«Как ни крути, Ленинград – это колыбель трех революций.
И естьмного объектов наследия Ленинграда – не Санкт-Петербурга» (4, активист,Санкт-Петербург).Сторонники восстановления дореволюционных названий используюттакие мифологемы, как «Петербург – культурная столица» и «Петербург –имперская столица»:«Это была столица Российской империи – Санкт-Петербург. <...>XVIII-XIX века – это максимальная слава нашей страны. Мы за эти двестилет дели миру столько, сколько некоторые страны и культуры за тысячулет не смогли дать.
Это потрясающий феномен русской культуры. <…>Мы должны сохранить память о нем в названиях улиц и других памятниках»(8, активист, Санкт-Петербург).На уровне лингвистической реализации различие между дискурсамипроявляется, в частности, в использовании разных наименований города.Так, одни называют город Ленинградом, другие – Санкт-Петербургом и/илиПетроградом.При этом многие акторы, артикулирующие свои позиции в рамкахисторического режима обсуждения, критикуют рассмотренные политикинаследия, связанные с выбором унифицирующего принципа определенияценности названий, за их «механистичность» и «радикализм», призывая кформированию подхода, который бы учитывал многослойность городскогосоциокультурного ландшафта, и рассматривал каждый его пласт какзначимый и ценный для сохранения или восстановления (в случае утраты).
Вэтом контексте различные городские мифы интегрируются в сложный169хронотоп [Бахтин 1975], включающий в себя широкий круг образов.Например, хронотоп Санкт-Петербурга – Петрограда – Ленинграда,объединяющий «имперский» и «советский» культурные и историческиепласты.Информантыотмечали,чтонекоторыесоветскиеназвания,появившиеся на месте дореволюционных, представляются более ценными,чем их предшественники, поскольку они стали своеобразными «местамипамяти»[Нора 1999],илизначимымиэлементамигородскойloci-совокупности [Йейтс 1997], связанными с «живой» социальной памятьюгорожан, и укорененными в целом ряде коммеморативных практик.
Такаяаргументация, например, приводилась в отношении названия «УлицаМарата». В интервью отмечалось, что оно стало «чисто Ленинградским,Питерским топонимом», «символическим питерским местом»:«Безусловно, мы не закончили топонимическую реставрацию, котораяначалась в конце 1980-х годов, но в названиях, которые остались, естьнесколько пластов.
Например, та же самая улица Марата сумела статьчисто Ленинградским, Питерским топонимом действительно со своейисторией, которая уже и в литературе и в поэзии Розенбаума стала такимсимволическим питерским местом» (15, эксперт, Санкт-Петербург).Некоторые участники топонимических дискуссий также предлагают вкачествеосновополагающегопринципаоцениванияиспользовать«уникальность», или «аутентичность», которые, с их точки зрения, несвязаны со временем и политическим контекстом появления названий. Вчастности, один из информантов в Санкт-Петербурге отметил, что название«Набережная Робеспьера» кажется ему более ценным, чем «Воскресенскаянабережная» (дореволюционное название), поскольку оно является «болеенеобычным»:«Слепое следование тому, что надо переименовыватьпосостоянию на 1917 год, на мой взгляд, довольно абсурдно.
<…> Какая цельможет быть для возвращения названий? Вернуть некую утраченную170страницуисториигородской.Поэтомуанализироватьнадосоответствующим образом. <…> Например, была набережная Робеспьера.Ей вернули название Воскресенская набережная. Там даже Воскресенскаяцерковь не на набережной находится, а на проспекте Чернышевского. И, помоему, Робеспьера – это была несколько более необычное название. <…>Нельзя вычеркивать полностью советский период из истории города» (14,эксперт, Санкт-Петербург).Резюмируя, можно отметить, что исторический режим критики иоправдания топонимических практик основан на признании культурной иисторической, а не политической ценности топонимов, и сфокусирован наконструировании представлений об историко-культурном наследии.
Вместе стем, спорный характер самого понятия наследия, принимающего различноезначение в актуальных дискурсах (политиках наследия), предполагаетзначимость изучения социальных и политических аспектов артикуляциипринципов исторического режима в публичном пространстве.Ностальгический режимТретий режим критики и оправдания, который был выделен в ходеэмпирического исследования, мы обозначили как ностальгический. Егосмысл состоит в рассмотрении названий в качестве важных топосовиндивидуальной и семейной памяти горожан. Топонимы предстают здесь вкачестве своеобразных мест воспоминаний (lieux de souvenier)39 – якорей40,актуализирующих ностальгические переживания прошлого. Типичнымаргументом, отсылающим к принципам этого режима, является указание нато, что определенное название ассоциируется с важными жизненнымисобытиями и вызывает волну воспоминаний.
Соответственно, его ценностьобеспечивается важностью сохранения этих воспоминаний. Примером здесьможет являться следующая цитата одной из участниц онлайн-дискуссии39О различии концепций «мест памяти» (lieux de memoire) и «мест воспоминаний» (lieux de souvenier) см.Ассман А. Длинная тень прошлого. М.: НЛО, 2014.40В данном случае мы обращаемся в понятию «якоря», используемому в когнитивной психологии.171вокруг инициативы о переименовании 1-10 Советских улиц в СанктПетербурге:«В общем-то, мне старые названия улиц гораздо больше нравятся. Нов случае с Советскими я бы ничего не меняла.
Может, это личнаяностальгия - у меня мама на 4-ой Советской выросла, и название поэтомурадует слух»41.Значение топонимов в рамках ностальгического режима задаетсясубъективной значимостью («смыслом места» [Tuan 1997]), определяемойчерез укорененность топонимов в структуре личных воспоминаний, акритерий отстаивания/противостояния определяется силой связей сбиографическим опытом и оценкой этого опыта. Соответственно, эталономявляется «живой» топонимический ландшафт, вызывающий отклик угорожан и увязывающий употребление названий с эмоциональнымипереживаниямипрошлого.Следы этой«идеальной» моделиможнообнаружить в следующей цитате, где один из информантов отвечает навопрос о том, какой принцип лежит в основе принятия решения обучастии/неучастии в той или иной топонимической инициативе:«Есть ощущение живого и органического от города: есть, то, чтоболит в нем, то, на что отзывается.
Когда затрагивают что-то для меняродное, любимое и, безусловно, сущностное, я за это вступаюсь. Это,конечно, очень субъективно. <…> Какое-то название оскорбляет слух, акакое-то нет. Какое-то воспринимается, ну, как привычное зло. А какое-токак то, с чем никогда смириться не сможешь. И, вообще, правильно даватьсебе в этом отчет. Конечно, нужно.
Но исходить правильнее, наверное,пока есть живой отклик – вот от этого отклика» (7, активист, СанктПетербург).Функция топонимических практик в рамках ностальгического режимакритики и оправдания определяется, во-первых, важностью сохраненияличных воспоминаний горожан и, во-вторых, ценностью поддержания связи41http://vk.com/topic-4376252_7219702?offset=0172между поколениями, которая осуществляется посредством включенияличныхисторий(биографий)всемейныеиродовыенарративы.Географические названия в качестве материальных носителей личной исемейной памяти выполняют важную социальную функцию, связанную с(вос)производствомсемьи,поддержаниемееединства,чтотакжеобеспечивает социальную интеграцию в более широком смысле, в частности,через укорененность семейной истории в истории национальной. В этомконтексте значение топонимии можно уподобить значению фотоальбомов,выполняющихвритуализированнойформе«семейнуюфункцию»(социальной интеграции) [см.
Bourdieu 1998; Круткин 2006]. Отчетливо этодемонстрирует следующая цитата одного из информантов, где топонимырассматриваются с позиций укорененности в родовой памяти, истории семьи:«Я, все-таки, человек с достаточно хорошей семейной, родовойпамятью. Многие мои родственники, так или иначе, пострадали отбольшевиковисоветскогорежима.Крометого,вообщеэтапреемственность с дореволюционным прошлым и советским прошлым с егоположительной стороны. В том, как оно проявилось в истории той или инойсемьи.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
