Мотрошилова Н.В. (ред.) - История философии Запад-Россия-Восток.Книга 4-2000 (1116258), страница 57
Текст из файла (страница 57)
Его принцип, если пользоваться терминами Декарта, можно было бы выразить так: "Я существую, следовательно, мыслю". Существование, выраженное в воле кжизни и утверждающее себя положительно как удовольствие и отрицательно как страдание, он рассматривает в качестве последней реальности н действительного предмета мысли. Когда человек мыслит вчистом виде, он находит в себе не мысль, а волю к жизни, выраженную в мысли.Воля к жизни в учении Швейцера — в отличие от "я мыслю"Декарта — говорит о том, что делать, позволяет, и более того, требуетот человек выявить отношение к себе и к окружающему миру.
Воля кжизни приводит человека в деятельное состояние, вынуждает его темили иным образом к ней отнестись. Это отношение может быть негативно с позиции отрицания воли к жизни, как, скажем, у Шопенгауэра. И тогда мысль не может состояться, развернуть себя с логическойнеобходимостью, ибо она приходит в противоречие сама с собой. Последовательное отрицание воли к жизни не может окончиться ничем иным,кроме как ее фактическим уничтожением.
Самоубийство оказываетсятой точкой, которая логически завершает предложение, формулирующее отрицание воли к жизни. Отрицание воли к жизни противоестественно и — самое главное — не может быть обосновано в логическипоследовательном мышлении. Человек действует естественно и истинно только тогда, когда он утверждает волю к жизни.
Жизнеспособнатолько мысль, утверждающая волю к жизни. Человек не просто осознает то, что движет им инстинктивно, неосознанно, Он вместе с темвыявляет особое, сугубо человеческое — благоговейное! — отношениек жизни.Адекватное познание воли к жизни есть вместе с тем ее углублениеи возвышение. Воля к жизни утверждает себя как таковая и становится началом мышления, лишь осознавая свою идентичность во всехсвоих многообразных проявлениях. В мыслящем человеке воля к жизниприходит в согласие с собой и такое согласие достигается деятельностью,направляемой благоговением перед жизнью. Тогда мыслящий человекстановится этической личностью, а утверждение его воли к жизни перерастает в нравственную задачу. "Этика заключается, следовательно, в том, что я испытываю побуждение высказывать равное благоговение перед жизнью как по отношению к моей воле к жизни, так и поотношению к любой другой.
В этом и состоит основной принцип нравственного. Добро — то, что служит сохранению и развитию жизни,зло есть то, что уничтожает жизнь или препятствует ей" (с. 218).Этика и мистикаМировоззрение, а вслед за ним и вся культура начинаются с этики. Этика предшествует гносеологии, она не выводится из окружающего мира.Откуда же она берется? Этика, считает Швейцер, должна родить-200ся из мистики. При этом мистику он определяет как прорыв земного внеземное, временного в вечное. Мистика бывает наивной и завершенной; наивная мистика достигает приобщения к неземному и вечномупутем мистерии, магического акта, завершенная — путем умозрения.Тем самым проблема возможности этики приобретает еще большуюостроту, ибо неземное и вечное не может быть выражено в языке.Язык способен охватить лишь земную и конечную реальность.
Этунеразрешимую проблему Альберт Швейцер решил с такой же простотой, с какой Александр Македонский разрубил гордиев узел. Этикавозможна не как знание, а как действие, индивидуальный выбор, поведение."Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами" (с. 221). Это высказывание Швейцера нельзя рассматриватьтолько в педагогическом аспекте — как утверждение первостепеннойроли личного примера в нравственном воспитании. Гораздо важнееего теоретическое содержание.
Поскольку этика есть бытие, данноекак воля к жизни, то и разворачиваться она может в бытийной плоскости. Она совпадает с волей к жизни, которая утверждает себя солидарно с любой другой волей к жизни. Этика существует как этическоедействие, соединяющее индивида со всеми другими живыми существами и выводящее его в ту область неземного и вечного, которая закрыта для языка и логически упорядоченного знания. Вчитаемся внимательно в необычные слова Швейцера, смысл которых не умещается впредзаданные им масштабы, как если бы великан натягивал на себядетскую распашонку: "Воля к жизни проявляется во мне как воля кжизни, стремящаяся соединиться с другой волей к жизни.
Этот факт— мой свет в темноте. Я свободен от того незнания, в котором пребывает мир. Я избавлен от мира. Благоговение перед жизнью наполниломеня таким беспокойством, которого мне не может дать мир, которогомир не знает. Я черпаю в нем блаженство. И когда в этом ином, чеммир, бытии некто другой и я понимаем друг друга и охотно помогаемдруг другу там, где одна воля мучила бы другую, то это означает, чтораздвоенность воли к жизни ликвидирована" (с. 219 — 220). Толькочерез волю к жизни, через деятельное возвышение и утверждение жизниосуществляется "мистика этического единения с бытием" (с. 217).Этика, как ее понимает Швейцер, и научное знание — разнородные явления: этика есть приобщение к вечному, абсолютному, а научное знание всегда конечно, относительно, этика творит бытие, а научное знание описывает его.
Этика умирает в словах, застывая в них,словно магма в горных породах, а научное знание только через язык ирождается. Но из этого было бы неверным делать вывод, будто этикаможет осуществиться вне мышления. Этика есть особый способ бытияв мире, живое отношение к живой жизни, которое может, однако,обрести бытийную устойчивость только как сознательное, укорененное в мышлении.Дело в том, что воля к жизни раздвоена, раздвоена опасным образом. Одна жизнь утверждает себя за счет другой.
Поэтому самоутвер-201ждение воли к жизни в ее стремлении к солидарному слиянию с любой другой волей к жизни, не может протекать стихийно. Только вчеловеке как сознательном существе воля к жизни проистекает измышления, которое доказывает, что этика содержит свою необходимость в себе и что индивид должен "повиноваться высшему откровению воли к жизни" (с. 220) в себе. И ничему больше! Жизнеутверждающее начало воли к жизни находит свое продолжение и выражениев этическом мышлении.
Мышление дает индивиду силу противостоятьжизнеотрицанию каждый раз, когда его жизнь сталкивается с другойжизнью. "Сознательно и по своей воле я отдаюсь бытию. Я начинаюслужить идеалам, которые пробуждаются во мне, становлюсь силой,подобной той, которая так загадочно действует в природе. Таким путем я придаю внутренний смысл своему существованию" (с. 203). Здесьразвивается единственная в своем роде диалектика мистики и рациональности, столь характерная для этического мировоззрения Швейцера. Последовательная рациональность, не находя "вещества" этики вэмпирическом мире, постулирует ее мистическую сущность. Мистическая природа этики реализуется в рационально осмысленных и санкционированных разумом действиях человека."Чистая совесть" — изобретение дьяволаОригинально и поразительно ясно решает Швейцер самый, пожалуй, трудный для этики вопрос о путях ее соединения с жизнью.Этика в ее практическом выражении совпадает со следованием основному принципу нравственного, с благоговением перед жизнью.
Любое отступление от этого принципа — моральное зло. Этический принцип Швейцера существенно отличается от аналогичных принципов илизаконов, которые формулировались в истории этики. Он составляетне просто основное, но единственное и исчерпывающее содержаниенормативной модели нравственно достойного поведения. Этика Швейцера не содержит системы норм, она предлагает и предписывает единственное правило — благоговейное отношение к жизни всюду и всегда, когда индивид встречается с другими проявлениями воли к жизни.Вместе с тем этический принцип Швейцера содержательно определенен и, что особенно важно, самоочевиден.
Чтобы установить соответствие своих действий данному принципу, индивиду не требуется прибегать к каким-либо дополнительным логическим процедурам. Сделать это для него так же просто, как выяснить, светит ли на небесолнце или нет. Принцип благоговения перед жизнью является законом прямого действия: для того чтобы он стал мотивирующей основойИндивидуальной деятельности не требуется никаких посредствующихзвеньев — ни конкретизирующих норм, ни учителей-наставников.Мыслители древности выдвигали нравственные требования (пифагорейский запрет употребления в пищу бобов или ветхозаветное"не убий"), идентификация которых не представляла никакой трудности.
Однако в дальнейшем философы все более стали склоняться кобобщенным принципам, имевшим вид сложных научных формул. Их202применение часто становилось головоломной задачей. Скажем, понятьлогику категорического императива Канта и установить меру соответствия ему какого-либо поступка — дело отнюдь не легкое. К тому же,следует учесть, что человек психологически более склонен к моральной софистике, чем к беспристрастному моральному анализу своихпоступков. Императив Швейцера блокирует софистику морального сознания. Во внимание принимаются только прямые действия, направленные на утверждение воли к жизни. А здесь при всем желании обмануться достаточно трудно.
Срывая цветок, человек совершает зло,спасая раненое животное, — творит добро. Это так просто, так элементарно. И эту элементарность, узнаваемость в каждом акте человеческого поведения Швейцер считал важнейшим достоинством открытой им моральной истины. Одно из важнейших условий возвращенияэтической мысли на трудный путь истины — не предаваться абстракциям, а оставаться элементарной.Реальность, в границах которой действует индивид, такова, чтосозидающая воля к жизни неизбежно оказывается также разрушающей. "Мир представляет собой жестокую драму раздвоения воли кжизни" (с. 209). Одно живое существо утверждает себя в нем за счетдругого.
Жестокая проза жизни противоречит требованиям нравственного принципа. Этика и необходимость жизни находятся в непримиримом напряженном противостоянии. Человеку не дано вырваться изэтой ситуации раздвоенности. Как же ему вести себя? Швейцер отвечает: принять ситуацию такой, какова она есть, иметь мужество имудрость видеть белое белым, а черное черным и не пытаться смешивать их в серую массу.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
