Диссертация (1102103), страница 30
Текст из файла (страница 30)
Читатель же,находясь по одну сторону с повествователем и обладая большим, чемгерои романа, знанием, словно оказывается на позициях самостоятельногосудьи. Кроме того, всякий раз, когда повествователь подчеркиваетнезначительность главного героя и в особенности когда отстраняется отГанса Касторпа в кульминационный, грозящей гибелью момент в концеромана, он словно возвращает читателя к предисловию и напоминает о«сделанности», сконструированности прочитанной им истории. Подобнаястратегия создает эффект остранения: форма романа препятствуетнепосредственному, лишенному рефлексии восприятию героя.Возникающее после демонстративного отстранения повествователя отсвоегогероявконцероманавпечатлениекомпозиционной131незаконченности «Волшебной горы» обманчиво.
С одной стороны, герой,освободившийся от обессилевшего бюргерского мира отцов, вдохнувшийразреженного воздуха Волшебной горы, теряет приобретенную былоисключительность, обретенный дар речи: после всех словопрений с нимостается лишь простая песенка с граммофонной пластинки, которую онбормочет, в оцепенении и без мыслей продвигаясь вперед251. Однако сточки зрения повествования, роман заканчивается не оборванной наполуслове историей героя, но возвращением к изначально озвученнымпредпосылкам повествования.
Ирония комментариев повествователя ненарушает отношений с читателем, поскольку обращена не на него, аотносится скорее к неоднозначности времени «после великой войны»(III,8).Параллели с «Будденброками» в изображении родного ГансуКасторпумиранеограничиваютсявыборомпротагониста,самоизображение вынесенного за пределы романного действия «нижнего» мирапрактически воспроизводит знакомые по «Будденброкам» структуруиприемы повествования252.Рассказ о Гансе Касторпе изначально должен был начинатьсясемейной историей героя, иными словами второй главой «Будденброков».Но в конечной редакции романа история семьи помещена, как и в251Последняя сцена «Волшебной горы» трактуется, в том числе и как обещание духовного возрожденияпосле приобщения Ганса Касторпа к смерти и страданию. Противоречит подобной интерпретации тотфакт, что Ганс Касторп идет на войну все же не добровольно, хотя и не бежит ее.
В романе нетосознанного принятия страдания в качестве пути спасения, как в случае с героем «Доктора Фаустуса»Густавом Леверкюном. О возможности прочтения последней главы как преодоления смерти, в том числена основе песни о «Липовом дереве» Шуберта, которую поет Касторп, пишут Г. Вискирхен и Ф. Маркс(Wißkirchen, H.
Nietsche-Imitatio. Zu Thomas Manns politischem denken in der Weimarer Republik // ThomasMann Jahrbuch 1. Frankfurt a. M., 1988. S. 46 – 62; Marx, F. Ein wahrer Kreuztod? // „Ich aber sage Ihnen…“Christusfigurationen und Passionsbilder im Werk Thomas Manns. Frankfurt a. M., 2002. S. 122 – 126).252Прием самоцитирования Т.
Манна рассмотрен в диссертации А. К. Филипповой«Автоинтертекстуальность как составляющая концептуально-языковой картины мира писателя (наматериале фикциональных и нефикциональных текстов Томаса Манна)». Исследовательница, однако,сосредотачивается на комментариях писателя к собственным текстамкак «неотъемлемойсоставляющей художественного метода, обусловленного аналитическим по своей сути языковым стилемавтора» (Филиппова, А. К. Автоинтертекстуальность как составляющая концептуально языковой картинымира писателя: на материале фикциональных и нефикциональных текстов Томаса Манна: авторефератдис.
... кандидата филологических наук: 10.02.04. СПб., 2013. С. 15).132«Будденброках», во вторую главу, то есть следует за представлениемпротагониста и первой сценой, в которой тот принимал участие. Т. Маннфактически воспроизводит собственный прием оттянутой экспозиции.Кроме того, описание бюргерского мира в романах строится по схожиммоделям, совпадает прежде всего отбор элементов, воплощающихбюргерскую сферу. Роман о Феликсе Круле, как уже говорилось, такжеобращается к способу изображения бюргерского мира в «Будденброках»,но гораздо менее планомерно, с большей долей поверхностности.В «Волшебной горе» снова воскресает образ старого Любека,северонемецкого самоуправляемого города-порта, а вместе с ним имировоззрение бюргерского патрициата. Особую роль в этом мире играетобладающая значимой связью с детьми фигура деда: первая фразаюношеского романа принадлежит старому Будденброку, обращающемусяк Тони; Ганс Лоренц Касторп описан с точки зрения маленького внука.В обоих романах повод для описания рода – символическая деталь,семейная реликвия: книга, открытая консулом по случаю рождениядочери, и наследная купель.
В композиционном плане купель в«Волшебной горе» близка семейной книге в «Будденброках». Посредствомкниги в роман вводится история семьи, она же будто дает словопредставителям древнего рода (повествователь частично пересказывает, ачастично цитирует некоторые пассажи). Так же и в «Волшебной горе»,беря в руки купель, дед Касторпа единственный раз получает слово иговорит о поколениях, крещеных над древним сосудом. И та, и другаядеталь вызывают пиетет не только персонажей, но и повествователя: вБудденброках он звучит в элегическом тоне, в «Волшебной горе» всдержанном описании купели и в самом факте передачи слова персонажу.В противном случае принятая по отношению к персонажам дистанцияпородила бы иронию и свела бы на нет элегичный и исполненный пиететатон, оправданный, кроме того, и перспективой ребенка (дед повествует о133купели маленькому Гансу Касторпу)253.
В дневниках Т. Манна купельохарактеризована как «символ истории и смерти» (5.2, 136), но в текстеэтот символ в не меньшей мере связан с моментом рождением. Также в«Будденброках» семейная книга, повествующая об умерших предках,открывается по случаю рождения Клары. Момент рождения освящаетвоспоминание об умерших254.Важность купели подтверждает и ее упоминание в названии главы.Когда Т. Манн в 1919 г. после четырехлетнего перерыва снова принялся зауже намечающийся роман, первая глава получила название «Крестильнаякупель» (Die Taufschale)» и должна была быть дополнена описаниемфигуры деда Ганса Касторпа255; в конечной редакции название главысодержит уже оба символа: «О крестильной купели и о дедушке в двоякомобразе» (Von der Taufschale und vom Großvater in zwiefacher Gestalt)». Обесимволические детали говорят о значении, придаваемом принадлежностигероякнекомуроду,чтовнекоторойстепенипротиворечитхарактеристике Ганса Касторпа как «одного простого молодого человека».Снимается эта серьезность благодаря ироничному «в двояком образе».Связь символического образа купели и деда следует логике второй главы«Будденброков», которая начинается рождением Клары и в которойописывается история рода посредством символической детали, семейнойкниги256.253Воспользоваться точкой зрения персонажа, чтобы выразить почтение отцу или всему роду, значит нетолько поставить под вопрос категорию рода и призванное повествовать о ней слово, но в какой-то мереи выразить свое признание ее значимости.
По словам Г. Курцке, размышляющего о религиозном началев произведениях Т. Манна, «его бессловесность не печальное умолкание, но пространство для вести»(Kurzke, H. Thomas Mann. Das Leben als Kunstwerk. München, 2005. S. 595).254Рассказ деда и пиетет, испытываемый Гансом Касторпом, предвещают исчезновение временныхграниц, переживаемое героем в дальнейшем, что не раз подчеркивалось исследователями романа. См.,к примеру, Erkme, J. Nietzsche im „Zauberberg“. Frankfurt a.
M., 1996. S. 84; Dierks, M. Studien zu Mythosund Psychologie bei Thomas Mann. An Seinem Nachlaß orientierte Untersuchungen zum „Tod in Venedig“, zum„Zauberberg“ und zur „Joseph“-Tetralogie. Bern, München, 1972. S. 119.255Cм. Neumann, M.
Entstehungsgeschichte (5.2, 9 – 46).256В романный мир купель, как предположил Э. Йозеф, могла попасть через афоризм 263 из «По тусторону добра и зла» (1886) Ницше (Erkme. Op. cit. S. 23).В афоризме говорится об «инстинкт[е] распознавания ранга, который более всего является признакомвысокого ранга», проявляющийся как реакция на «какой-нибудь священный сосуд, какую-нибудь134Эпизод с купельной чащей не единственный, где фигура дедафигурирует в названии главы.
Так, эпизод с историей отца и дедаЛюдовико Сеттембрини назван «Появляется страх. Два деда и поездка всумерках на челноке (Aufsteigende Angst. Von den beiden Großvätern und derKahnfahrt im Zwielicht)». Бюргерский мир через символизирующую егофигуру деда актуализируется и на уровне персонажей – Ганс Касторпсравнивает свою семью с семьей господина Сеттембрини – и на болееобщемуровнеповествования,ведьназванияглавпринадлежатисключительно повествователю. Кроме того, уже в названии обеих глав,посвященных фигуре деда, присутствует элемент двоякости, («zwiefacherGestalt», «Zwielicht»), который придает неоднозначность и самим фигурамобоих дедушек, и связанному с ними бюргерскому порядку.Фигура Ганса Лоренца Касторпа в романе принадлежит скорее мифу,чем реальности, и в этом отношении стоит в одном ряду с МингеемПеперкорном.
Оба образа ускользают от окончательного определения иподчеркнуто телесны: Ганса Лоренца Касторпа в воспоминаниях внукаопределяет прежде всего его внешний облик патриция; в его образетелесное начало совмещено с духовным. Показательно при этом, что связьфигуры дедушки с мифом проводится повествователем: ему принадлежатназвания глав, где фигурирует старший Касторп, он описывает своегоперсонажа особым тоном, лишенным иронии, но исполненным пиетета.Кроме того, в описании Ганса Лоренца Касторпа повествователь непросто принимает перспективу взрослого протагониста, каким ондрагоценность, извлеченную из запертого хранилища, какую-нибудь книгу с печатью великой судьбы»(Ницше, Фридрих. Полное собрание сочинений: в 13 т.
Т. 5: По ту сторону добра и зла. К генеалогииморали. Случай «Вагнер». М., 2012. С. 103). Непосредственных доказательств, что купель в «Волшебнойгоре» и, в дополнение к замечанию Йозефа, книга в «Будденброках» связаны с этим афоризмом, нет.Тем не менее, он, безусловно, был знаком Т. Манну. Кроме того, совпадают сами предметы (сосуд икнига) и отношение религиозного почитания, испытываемого к ним. Ранг души, определяемый ееспособностью к почитанию, – это то семейное качество Будденброков, воплощением которого являетсяфигура Тони с ее представлением о морали и достоинстве, делающим невозможной жизнь запределами родного города.
В «Волшебной горе» это качественное различие не выражено стольэксплицитно, но о нем свидетельствует глубокое инстинктивное почтение, испытываемое ГансомКасторпом перед купелью; оно же выдает благородство происхождения «простого» героя.135предстает читателю, но Ганса Касторпа – ребенка, пережившего смертьобоихродителейивоспринимающегодеданепосредственно,принимающего его без каких-либо оговорок.
Смерть Ганса ЛоренцаКасторпа также изображена с точки зрения его внука, воспринимающегоее как нечто должное, поскольку она возвращает старшему Касторпумифический облик патриция старых времен. Физическая сторона этойсмерти «неприлична» (III, 35) подобно смерти Томаса Будденброка наулице. Параллель между обеими смертями выстраивается благодаря однойдетали: смешению «неприличного» запаха смерти и пытающегосяпобороть его резкого аромата тубероз, воздействующего в обоих романахна чуткое обоняние маленьких Ганно Будденброка и Ганса Касторпа. Вовтором романе повторяется не только деталь, аромат тубероз у постелиумершего, но и лежащая в основе композиции эпизода точка зрения:детское восприятие со свойственными ему наивностью и остротойобразует удачную перспективу для изображения подобного эпизода. В«Волшебной горе» эта деталь − смерть, воздействующая через обоняние, −также обыграна в сцене визита дяди Касторпа, консула Тинапеля (бегствоиз «верхнего мира» после рассказа хофрата о прорывающих животпокойника газах).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
