Диссертация (1102103), страница 29
Текст из файла (страница 29)
Повествованиебольше неследуетвременнойсхемехроники,семейнойкакв«Будденброках», городской – в «Королевском высочестве» или начатойхроники приключений и путешествий Феликса Круля.«Антихроникальность» временной структуры «Волшебной горы»,однако, не стоит принимать буквально. Уже в предисловии повествовательчетко определяет рамки своего рассказа семью годами и подтверждает их всамом конце романа. Первый год жизни Ганса Касторпа в Бергхофе,занимающий большую часть романа247, довольно четко датирован.Основная структура, таким образом, как и в «Будденброках», не теряетфункциональногозначения,несмотрянапроисходящееизнутриразрушение, даже если оно, как в «Волшебной горе», носит заведомоосознанный характер литературного эксперимента со временем.
Романвполне может быть прочитан как своеобразная хроника санаторной жизни,искаженнаяподвоздействиемизмененийвощущениивремени,переживаемых постояльцами Бергхофа. В любом случае, в отличие от ролисемейной хроники в «Будденброках», это прочтение не обладаетдостаточно вескими преимуществами перед пониманием «Волшебнойгоры», к примеру, как романа воспитания. В сложной «композиции246Ср. «структуру этих бедных событиями эпизодов образует вместо временной оси место» (ReidelSchwere. Op. cit. S. 11).247Анализ соотношения времени истории и повествования, проведенный Булхофом, показал, наскольконеравномерно их соотношение в романе: на первый год приходится 550 с., остальные 500 c.
вмещаютописание оставшихся шести лет пребывания героя в Бергхофе (Bulhof, F. Transpersonalismus undSynchronizität. Wiederholung als Strukturelement in Thomas Manns Zauberberg. Groningen, 1966).127конструкции»248 этого произведения отразилось множество структурныхобразцов романного жанра, и было бы заведомым упрощением сводить егок одной, пусть даже очень общей схеме.Кроме того, изменения временной структуры повествования могутбыть истолкованы как свидетельство кризиса модернизма, когда человекне выдерживает темпов времени и с отчаянием убеждается в бесцельностивсе ускоряющегося движения жизни. М.
Диркс, к примеру, говорит освойственном Т. Манну чувстве кризиса современности, которое в«Волшебной горе» выражается, в частности в принципе амбивалентности,отличающем и поэтику романа в целом. Восприятие маленьким ГансомКасторпом времени как «одновременно тянущегося и замирающего,меняющегося постоянства» (5.1, 40), согласно исследователю, совпадает сосвойственным эпохе модерна представлением о «несущемся затишье(rasender Stillstand)»249.В этом контексте декларированное во вступлении разделение временкак выражение проблематики бюргерского мира приобретает особуюглубину,248становясьвоплощениемкризисногоощущенияэпохи.Таким образом охарактеризовал роман «Доктор Фаустус» А. В.
Михайлов. Однако меткоеопределение исследователя справедливо и по отношению к более раннему произведению Т. Маннa –«Волшебной горе» (Михайлов, А. В. О Томасе Манне // Михайлов, А. В. Обратный перевод. М., 2000. С.657 – 669. Здесь – 661).249М. Диркс опирается здесь на теорию П. Вирилио и в особенности Х. Роза, описанную в его книге«Ускорение. Изменение структуры времени в эпоху модерна» (Rosa, H.
Beschleunigung. Die Veränderungder Zeit in der Moderne. Frankfurt a. M., 2005). Кроме того, Диркс ставит «Волшебную гору» в один ряд с«Бытием и временем» Хайдеггера и «Закатом Европы» Шпенглера на основании соотнесенностикатегории времени с личным переживанием человека (Dierks, M. Ambivalenz. Die Modernisierung derModerne bei Thomas Mann // Thomas Mann Jahrbuch 2006.
Bd. 20, Frankfurt a. M., 2007. S. 155 – 170. Hier –S. 166). Практически то же наблюдение о сосуществовании в романе линейного и циклического времениделает Р. Виммерт, который, однако, приходит к совершенно иному выводу: «Я не думаю, что в«Волшебной горе» развивается какая-либо «философия времени» или осуществляется попыткаобосновать некую философию времени. Роман прибегает к «“философствованию о времени“, восновном Шопенгауэра и Ницше, и позволяет этому „философствованию“ воплотиться в формеироничного, близкого мифу повествования» (Wimmer, R. Zur Philosophie der Zeit im Zauberberg // Auf demWeg zum „Zauberberg“.
Die Davoser Literaturtage 1996 / Hrsg. Th. Sprecher. Frankfurt a. M., 1997. S. 251 –272. Hier – S. 271). Об истории знакомства Т. Манна с книгой Шпенглера, совпавшего со вторымпериодом работы над «Волшебной горой» пишет Г. Коопманн. Исследователь доказывает несводимостьвремени в романе Т. Манна к схемам Шпенглера и подчеркивает критическое восприятие Т.
Манномпредставлений философа как слишком схематизированных, упрощенных, оставляющих без вниманиячеловека и его духовность (Koopmann, H. „Der Zauberberg und die Kulturphilosophie der Zeit“ // Auf demWeg zum „Zauberberg“. Die Davoser Literaturtage 1996. S. 273 – 297).128Безвыходность и страх грядущего в свою очередь проявляют себя науровне повествования в заранее предрекаемом конце, далеком отсчастливого и благого завершения истории Ганса Касторпа и ФеликсаКруля.
Кроме того, полагаемое повествователем в «Волшебной горе»разделение времен, как и постоянное возвращение к проблеме времени втексте романа, приводят к структурным изменениям в повествовании,которые особенно значимы для темы бюргерского, поскольку ее звучаниево многом определяется отношением к ней повествователя.2.2. Особенности изображения бюргерского мира в «Волшебной горе»и отношение к нему повествователяВ отличие от «Будденброков», повествователь в «Волшебной горе»говорит от лица некоего «мы», подчеркивает собственное авторство и нескрывает своей власти над историей Ганса Касторпа250.
Таким образомподчеркивается дистанция не только между повествователем и миромГанса Касторпа, но и между повествователем и его предметом –повествованием. Кроме того, подчеркивается субъективное начало и романлишается ореола непредвзятости и объективности. Тем не менее,повествователь в своих оценках исходит из неких объективныхпредпосылок. Объективных, поскольку о них, как предполагается, знает ичитатель. Время романа – «стародавние времена» (III, 8), потому чтомежду ним и настоящим, которому принадлежат повествователь ичитатель, пролегает «великая война» (Там же). Подобное общее знание,равно как и само обращение к читателю, служат будто приглашением ксовместному размышлению о настоящем, о времени после войны. Это250Так, повествователь декларирует во вступлении: «Мы будем описывать ее во всех подробностях,точно и обстоятельно, - ибо когда же время при изложении какой-нибудь истории летело или тянулосьпо подсказке пространства и времени, которые нужны для ее развертывания? Не опасаясь упрека впедантизме, мы скорее склонны утверждать, что лишь основательность может быть занимательной»(III, 8).129настоящее время остается за рамками повествования, но определяет его вкачестве контекста, в который помещен роман.
Предположительноеположение повествователя во времени можно было восстановить и в«Будденброках», но здесь временная перспектива повествования не быласвязана с предполагаемым читателем, повествователь скорее исходил изтого, что публика разделит его симпатию к обреченному на распад старомумиру. В «Волшебной горе» он будто не уверен, что публика стольбезоговорочно встанет на его сторону, но ожидает, что она разделит егоотстраненное отношение к бюргерскому миру.Подобное почти что отречение повествователя от старого мира,«простота» протагониста и возникающий эффект остранения осложняютотношения между повествователем и читателем. Прежде всего, читатель«присутствует» на страницах романа.
Уже первое предложение вступлениясодержит обращение к читателю. Оно дается в скобках, словно нечтовторичное и само собой разумеющееся, и в то же время исподволь диктуетотношение читателя к персонажу: «(поскольку читатель узнает в немпростого, хотя и производящего благоприятное впечатление молодогочеловека)». (5.1, 9).
Изысканная утонченность Томаса Будденброка,свойственное ему «врожденное высокомерие» (I, 37), интеллектуальноечестолюбие,заставляющеевосприниматьсобственнуюсудьбукаксвободное творческое служение «абстрактной ценности старинногокупеческого герба» (I, 276) – все оборачивается плоским стремлением кудобнойжизнинемецкогоГанса.Ставканаиндивидуальность,идеализированная творческая свобода которой не была до концареализованаТомасомБудденброком,нокоторуювнемуважалповествователь, изначально отсутствует у протагониста «Волшебнойгоры». Ницшеанский идеал исключительности, красоты и силы, в томчислепреображающейсилыартиста,сменяетсяпародией,130релятивирующей не только сам идеал, но и выросшую из неговлюбленность в бюргерскую посредственность как норму.Однако это не единственная точка зрения на героя; в том же первомпредложении романа, опять же в скобках, повествователь снова даетоценку Ганса Касторпа, на этот раз защищая его от слишкомповерхностного отношения, которое могло бы возникнуть у читателя:«(при этом в пользу Ганса Касторпа все же стоит напомнить, что этоименно его история и что не со всяким может случиться всякая история»(5.
1, 9). Возникающее таким образом противоречие относится ненепосредственно к рассказываемой истории, а к повествовательскойстратегии: зачем рассказывать историю ничем не примечательногочеловека и зачем читателю брать на себя труд читать ее. Повествовательдает ответ на этот вопрос, подчеркивая значение самой истории: «(не радинего […] но ради его истории)» (5.1, 9). Это скорее приглашение к чтению,которое не разрешает вопрос о смысле истории героя.Опираясь на общее знание о прошлом (а в «Волшебной горе» – этобюргерский мир «там внизу»), повествователь словно приглашает читателяпройти вместе с Гансом Касторпом школу «верхнего мира».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
