Диссертация (1101976), страница 23
Текст из файла (страница 23)
По-видимому, Аркадий – это единственный геройДостоевского, которому удалось преодолеть «подпольность» или хотя бы встать на99этот путь. Герой, описывая произошедшие с ним события, эволюционирует на глазах –к концу романа это уже совсем другой человек. Скорее всего, выход из «подполья»стал возможен благодаря любящей семье, которая не дает Аркадию погрузиться «вскорлупу». Мать и сестра любят героя безусловно, они не оценивают его, как всеостальные. Именно их любовь и поддержка помогают Подростку преодолеть в себекрайний индивидуализм «подполья».§2. Ипполит. Самоубийство как финал «подполья»Теперь рассмотрим другого представителя типа «подпольного человека» –Ипполита Терентьева, героя романа «Идиот».Основные сведения о нем мы узнаем из его «необходимого объяснения»,которое он делает на дне рождении князя, то есть здесь присутствует важное для типа«подпольного человека» сильное авторское приближение.
Однако «необходимоеобъяснение» – это только эпизод романа, и в данном случае читатель имеет, можносказать, уникальную возможность посмотреть на «подпольного» героя не толькоизнутри, но и со стороны, даже с двух: со стороны отвлеченно-авторской и со стороныдругих героев (их отношение проявляется в репликах, в разговорах об Ипполите) – тоесть создается весьма полный образ «подпольного человека».Кроме того, в случае с Ипполитом присутствует еще одна важная особенность –это герой, который использовал, вернее, попытался использовать припрятанную укаждого подпольного человека на случай крайнего, невыносимого стыда ту самую«палочку-выручалочку»: «высказать все, а потом убить себя».
Более того, он заранеезадумал такой выход, если… Если что? Если после прочтения исповеди Ипполит и егослушатели не окажутся в той самой «райской ситуации», о которой втайне мечтаеткаждый «подпольный человек», с надеждой на которую и затевается любоеобъяснение, ради которой и осуществляются все эти «прыжки на шею» и «пробиванияльда». «Райская ситуация» наступает тогда, когда люди прощают друг другу всеобиды, становятся добры, чутки, терпеливы, мирятся и обнимают друг друга –«подпольный человек» прощает мир, и мир прощает его и наконец принимает в себя,«подполье» отбрасывается, оно больше не нужно: любовь и гармония отныне царятвокруг.
А поскольку этой прекрасной утопии не бывать никогда, остается один выход100– «убить себя». А если переживать мучительный стыд потом уже не придется, то геройначинает вести себя как в последнюю минуту существования мира (Ипполитподчеркивает это цитатой из Апокалипсиса: «Времени больше не будет» [8, с. 318]),когда можно быть предельно откровенным, можно высказать миру все, что наболелоза время сидения «в углу»: «Есть в крайних случаях та степень последней циническойоткровенности, когда нервный человек, раздраженный и выведенный из себя, небоится уже ничего и готов хоть на всякий скандал, даже рад ему; бросается на людей,сам имея при этом неясную, но твердую цель непременную минуту спустя слететь сколокольни и тем разом разрешить все недоумения, если таковые при этом окажутся»[8, с.
345].Примечательно, что Достоевский и в «Подростке», и в «Идиоте» употребляетодно и то же метафорическое выражение: «слететь с колокольни», намеренно илиневольно подчеркивая тем самым близость героев этих двух романов.Если в случае с Подростком катализатором «подпольности» была остропереживаемаянезаконнорожденностьгероя,тоуИпполита«подпольность»осложняется неизлечимой болезнью – последней стадией чахотки: он понимает, чтожить ему осталось от силы несколько месяцев. Вопрос, к которому герой возвращаетсяна протяжении всей исповеди и который пытается разрешить для себя, – стоит ли житьнесколько недель? Этот вопрос он даже называет своей идеей, которая «совершенноовладела им три дня назад» [8, с. 325].Ипполиту не дает покоя мысль, которая приходит в голову многим героямДостоевского: мысль о вседозволенности, но он рассматривает ее немного с другойстороны: «Что если бы мне теперь вдруг вздумалось убить кого угодно, хоть десятьчеловек разом <…>, в какой просак был бы поставлен передо мной суд с моими двумятремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?» [8, с.
342]Такимобразом,Ипполитполучаетвозможностьотомститьжизни,принимающей «такие странные, обижающие его формы», отомстить случаю, такжестоко обошедшемуся с ним. «Подпольные» герои Достоевского страдают отстрашного несоответствия их потенциальных возможностей и того, что им дано вдействительности. Парадоксалист мучается тем, что его сильный и развитый ум,гордость и одухотворенность, достойные романтического героя, заключены внепригляднуюоболочкумелкого,бедного,некрасивогочиновника;Аркадий101Долгорукий страдает от того, что он, с его незаурядными способностями, оказываетсяне нужен собственному отцу и выброшен обществом из-за глупых социальныхпредрассудков; у Ипполита же это несоответствие обострено до предела –психологический внутренний конфликт многократно усилен ожиданием смерти – злаянасмешка слепой судьбы, выбравшей его, молодого, полного сил и идей, чтобызабрать прежде времени для какой-то там глупой «мировой гармонии», потому чтодолжен же кто-то умирать от чахотки.
И Ипполит решает, что лучше убить себясамостоятельно,чембезропотнодатьколесусудьбыраздавитьсебя,ведьсамоубийство, как он пишет в своей исповеди, – возможно, единственное дело,которое он еще может успеть начать и окончить по собственной своей воле.На протяжении всех эпизодов, где читатель сталкивается с Ипполитом, упервого не может не возникать ощущения, что герой как будто бравирует своейболезнью, словно хвастается тем, что он скоро умрет.
«Подпольные люди» частовыбирают в себе какую-то черту или эпизод своей биографии и словно поднимают ихна флаг, гордятся этим. Это всегда что-то такое, что вызывает у окружающих злость,испуг, омерзение или жалость. Парадоксалист любит «хвастаться» своей подлостьюили трусостью, Аркадий Долгорукий предпочитает направо и налево трубить о своемнезаконном происхождении, Ипполит же начинает превозносить свою болезнь. Он схолодной откровенностью гордо заявляет всякому, что скоро умрет и сам это знает.Приведем несколько примеров:«Лягу, так ведь и не встану до самой смерти, – улыбнулся Ипполит, – я и вчерауже хотел было так лечь, чтоб уж и не вставать, до смерти, да решил отложить допослезавтра, пока еще ноги носят...
чтобы вот с ними сегодня сюда придти... толькоустал уж очень...» [8, с. 239].«Подумайте, что сегодня я в последний раз на воздухе и с людьми, а через двенедели наверно в земле» [8, с. 239].«О, не беспокойтесь, – перебил я опять, хватаясь за ручку двери, – меня смотрелна прошлой неделе Б-н (опять я ввернул тут Б-на), – и дело мое решенное» [8, с. 332].«Не беспокойтесь, у меня чахотка, – сказал я, – я к вам с просьбой» [8, с. 334].Ипполит даже специально выдумывает, что его смотрел «сам Б-н», чтобы ещебольше убедить окружающих в безнадежности своего состояния. Такую браваду врядли можно считать самоуничижением, но все-таки болезнь – это странный повод для102гордости.
Ипполит ведет себя вызывающе, что характерно для «подпольногочеловека» доведенного до состояния «крайней черты». Все его слова и действия всегдасопровождаются лихорадочным блеском глаз, дрожанием, истерическими выкриками:«истерически смеялся Ипполит» [8, с.
241]; «истерически хохотал он» [8, с. 245]; «онне договаривал и бросал то, о чем за минуту сам начинал говорить с горячечнымжаром» [8, с. 308]; «задыхаясь и с чрезвычайным усилием выговорил» [8, с. 320];«задыхался и читал бессвязно и неровно» [8, с. 321]; «быстро вскочил со стула, точноего сорвали с места» [8, с. 345]; «прошептал опять Ипполит, засверкав глазами» [8,с.
347]; «закричал он вдруг» [8, с. 347]; «рыдал как в истерике, ломал себе руки,бросался ко всем» [8, с. 349].При всем том Ипполиту свойствен «подпольный» стыд; совершая своиэксцентрические выходки, он поминутно оглядывается на реакцию окружающих.Герой даже говорит о наслаждении, получаемом от сильного позора: «Знайте, что естьтакой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальшекоторого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоресвоем громадное наслаждение…» [8, с.
343]Следя за реакцией окружающих, Ипполит особенно беспокоится – а не смеютсяли они, так как больше всего на свете Ипполиту (как и Аркадию) не хочется выглядетьсмешным: «Вы, кажется, смеетесь? Что вы всё надо мною смеетесь?» [8, с. 244]«Знаете ли, что я приехал сюда для того, чтобы видеть деревья? Вот эти… (онуказал на деревья парка) это не смешно, а? Ведь тут ничего нет смешного?» [8, с. 246]«Зачем вы опять смеетесь? Вы ужасно жестокие!» [8, с. 247]На смех Ипполит реагирует яростью, злобными выкриками, а после неудачногопокушения на самоубийство, в ответ на злорадный хохот гостей и вовсе лишаетсячувств.
Это происходит из-за невыносимого стыда, выражающегося в страхе, что людиподумают, будто он специально забыл зарядить пистолет. Презирая и даже ненавидяокружающих («я вас всех, всех ненавижу! [8, с. 249]), Ипполит мучительно жаждет ихвнимания, их реакция жизненно важна для него, он готов застрелиться еще раз, лишьбы доказать всем, что осечка произошла непреднамеренно.Как и положено «подпольному человеку», Ипполит признается в «усиленномсознании»: «А знаете, что мне не восемнадцать лет: я столько пролежал на этой103подушке, и столько просмотрел в это окно, и столько продумал… обо всех…» [8,с.
246].Следствием «усиленного сознания» неизбежно становится противопоставлениесебя людям, появляется разделение на «я» и «они», причем, чем больше геройзадумывается, тем сильнее увеличивается этот разрыв: «Припоминаю теперь, с какимжадным интересом я стал следить тогда за ихнею жизнью…» [8, с. 326]; «К чему ихвечная печаль, вечная их тревога и суета; вечная угрюмая злость их (потому что онизлы, злы, злы)? Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди пошестидесяти лет жизни?» [8, с.
326]; «Для чего мне ваша природа, ваш павловскийпарк, ваши восходы и закаты солнца, ваше голубое небо и ваши вседовольные лица,когда весь этот пир, которому нет конца, начал с того, что одного меня счел залишнего?» [8, с. 343]Мучительная невозможность разрешить эти вопросы приводит героя к«подпольному» желанию мучить других самому – Ипполит признается: «Меняпостоянно слушались, и никто не смел войти ко мне, кроме как в определенный часубрать комнату и принести обедать. Мать трепетала перед моими приказаниями идаже не смела передо мною нюнить, когда я решался иногда впускать ее к себе.
Детейона постоянно за меня колотила, чтобы не шумели и меня не беспокоили; я таки частона их крик жаловался; то-то, должно быть, они меня теперь любят! “Верного Колю”,как я его прозвал, я тоже, думаю, мучил порядочно» [8, с. 328].Но меняется ли характер и поведение Ипполита после подобных признаний?Ничуть не бывало. Признал свой недостаток – разобрал его по косточкам – покаялся –и можно продолжать точно так же мучить окружающих, насмешничать, злобствовать,сплетничать. Индульгенция на будущие грехи уже получена.Теперь необходимо сказать несколько слов о форме построения исповедиИпполита. Основное отличие ее от исповедей Парадоксалиста и Аркадия в том, что уИпполита есть реальные слушатели и герой вынужден откликаться на подлинную, а невыдуманную реакцию. Впрочем, это не мешает ему строить свой рассказ вдиалогически-монологической манере (окружающие слушают молча, не перебивая, агерой сам конструирует их реплики и возражения).
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
