Диссертация (1101976), страница 26
Текст из файла (страница 26)
“Человек — деспот от природы, и любит быть мучителем”, – говоритГлазков, подобно герою “Записок из подполья”, который находил “жгучеенаслажденье оскорблять”. Вполне понятно, что люди этого типа остаются совершенноодиноки, тяготятся этим и жизнь становится для них настолько отвратительною иневыносимою, что насильственный исход неизбежен» [Южаков 1900, с.
424].На наш взгляд, Петр Николаевич Глазков – яркий представитель типа«подпольного человека», а психиатрический этюд «День итога» написан под1Авторское определение жанра.113очевиднымвлиянием«Записокизподполья»идругихпроизведенийФ. М. Достоевского.Петр Николаевич Глазков – не окончивший курса студент без определенныхзанятий. Рассказ начинается диалогом героя с неким воображаемым «мучителем»,явно заимствованным из романа «Братья Карамазовы». Этот «мучитель» периодическивозникает на протяжении всего произведения, чтобы издеваться и насмехаться надГлазковым.
Напряженный внутренний диалог в голове героя – это следствиеболезненно развитого «усиленного сознания», на которое жаловался герой «Записок изподполья». Вот как в «Дне итога» описана эта внутренняя работа: «За стеной, у хозяев,какой-то шепот и маятник однообразно стукает… А безмолвная, ожесточенная,самолюбивая и самоуслаждающаяся грызня идет себе в нем своим чередом…»[Альбов 1888, с.
52. Курсив наш – К. К.].Герой «Дня итога» нелюдим, ведет крайне замкнутый образ жизни, чем дажевызывает подозрения у своей квартирной хозяйки Домны Ивановны. Глазков часто сголовойуходитвсебя,переставаязамечатьокружающуюегореальнуюдействительность. Позже мы узнаем, что он окончательно замкнулся в «подполье»после произошедшей с ним личной драмы: неудачного сватовства к Варе Охотской:«Он тогда сладостно-злобно начал порывать все старые связи, при встречах сознакомыми переставал даже кланяться. То было какое-то смутное метанье в пустыне.Каждая квартира скоро делалась ему ненавистна, он менял их одну за другойбеспрестанно, лежал по целым часам, не шелохнувшись, как труп. Минутами ему дажеказалось, что он сходит с ума… Тогда он уходил и таскался по улицам» [Альбов 1888,с.
17].Впрочем, Глазков и раньше был не слишком заинтересован в обществе. В гостяху Вари он всегда стоял в стороне, «с полуунылой, с полуленивой усмешкой» [Альбов1888, с. 51], наблюдая за забавами молодежи. Но высокомерный, скучающий вид – этолишь маска, прикрывающая зависть к веселью окружающих и неуверенность в себе:«О, как часто хотелось ему суметь вести себя с нею, как все! Вон они тамзабавляются… Варенька среди молодежи (…) Они ее потешают, ей с ними весело, вних жизнь кипит молодая и в ней самой находит отзвук себе, они милы, остроумны…О, конечно, они не то, совсем не то, что он, молчаливый, неостроумный тюфяк! В этовремя он страшно себя ненавидел! Отчего он не такой, как они? Глупее он их? Что,114если подойти, присоединиться к их обществу, сбросить свою маску напускноговеличия и вступить в состязание? Не может он этого, нет в нем той горячей струи,которая кипит ключом в каждом из них» [Альбов 1888, с. 51.
Курсив Альбова – К. К.]– в этих чувствах героя выражается тоска «подпольного человека» по «живой жизни»,которая манит его и которой он лишен. Попытки Глазкова влиться в толпу смеющейсямолодежи выглядят нелепо и карикатурно: «Пары дрогнули, рассыпались и с визгом ихохотом побежали, и его соседка, длинная барышня, побежала, и он сам тоже побежал,– побежал степенно, еле семеня ногами, сохраняя на лице ту же снисходительнуюусмешку» [Альбов 1888, с. 50]. Отношения с возлюбленной, Варенькой Охотской,тоже не задались: «Говорил он с ней мало и никогда наедине.
Он усвоил в этихслучаях с нею деланный, саркастический тон, которым окружил себя как щитом икоторый должен был исключать всякий задушевный порыв, всякий взгляд любованья.С нею он был солиден, церемонен и холоден» [Альбов 1888, с. 49].
Холодность,угрюмое молчание, высокомерие – все это в полной мере присуще «подпольным»людям в отношениях с любимой женщиной, несмотря на то что в своих мечтах онимогут считать себя недостойными поцеловать край платья своей возлюбленной.Вспомним ростовщика из повести «Кроткая», его упорное молчание, ледянуюхолодность, убивающую всякий душевный порыв молодой жены. Такое «воспитаниечувств» должно, по мнению «подпольного» человека, способствовать формированию вдуше возлюбленной уважения и почтения к его персоне.В жизни Глазкова, кроме прекрасной и недоступной Вари Охотской, существуетеще одна женщина – кроткая и преданная Катя Ершова, на беду свою всем сердцемполюбившая «подпольного» героя «Дня итога».
В отношениях с ней тирания и эгоизм,присущие этому литературному типу, разворачиваются во всей своей красе. Сначаламежду молодыми людьми происходит короткое сближение, они начинают житьвместе. Глазков с первых же дней сожалеет о возникшей близости. Вторжение другогов пространство личного «подполья» героя воспринимается им крайне болезненно: «Онвдруг очутился в положении человека, который создал в себе свой собственныйобособленный мир, ревниво оберегал его от посторонних влияний и с ужасом видиттеперь вторжение враждебных ему элементов» [Альбов 1888, с.
19]. За нежность изаботу Глазков платит Кате злобным, угрюмым молчанием и затаенной ненавистью и,решив разорвать эту тягостную связь, в один из дней спасается бегством (съезжает с115квартиры, которую они вдвоем занимали). Поступая так, герой руководствуетсятипично «подпольным» принципом «чем хуже – тем лучше»: «Истерзал и надул, удравворовским, подлым образом!.. И отлично! чем подлей – тем лучше! Она теперь, может,мучится… Превосходно! Пусть это покажет ей, с кем она дело имела… Это будетлекарством» [Альбов1888, с. 21. Курсив наш – К.
К.] – эти мысли буквальноповторяют рассуждения Парадоксалиста после жестокого поступка с Лизой: «И нелучше ль, не лучше ль будет, — фантазировал я уже дома, после, заглушая фантазиямиживую сердечную боль, не лучше ль будет, если она навеки унесет теперь с собойоскорбление? Оскорбление, — да ведь это очищение; это самое едкое и больноесознание! Завтра же я бы загрязнил собой ее душу и утомил ее сердце. А оскорблениене замрет в ней теперь никогда, и как бы ни была гадка грязь, которая ее ожидает, —оскорбление возвысит и очистит ее... ненавистью... гм...
может, и прощением...» [5,с. 177–178].Однако на бегстве Глазкова история их отношений с Катей Ершовой незаканчивается. Переехав на новую квартиру, герой только и думает о том «придет онаили нет» (совсем как Парадоксалист о Лизе) и не может решить, хочет он этого или нехочет. Катя, конечно, приходит, и ее появление вызывает у Глазкова целую гамму«подпольных» эмоций: «Она говорила несмело, с запинкой, точно теряясь и извиняясьперед ним за приход. А он слушал и чувствовал, как жгучий стыд поднимается в нем –стыд за себя, и злость в то же время, злость на Катю, что она вот так робко сидит исловно прощение просит! О, как все это и глупо, и дико, и скверно!!! Он отвечал, цедяслова сквозь зубы, с натугой, точно выдавливая их из себя, и в то же время чувствовал,как все его лицо горит со стыда» [Альбов 1888, с.
22]. Сочетание стыда и злости(прежде всего на себя, а во вторую очередь на человека, который заставляетстыдиться) характерно не только для героя «Записок из подполья», но и для всехостальных представителей этого литературного типа в творчестве Достоевского: и дляИпполита, и для Аркадия, и для закладчика из «Кроткой».И опять Катя наказывается за свой приход гнетущим молчанием, которымсопровождается эта тягостная встреча. Казалось бы, между ними все кончено, ноГлазков не выдерживает.
Встретив девушку случайно на улице, он, поддавшисьвнезапному порыву, умоляет ее забыть обо всех унижениях и вернуться к нему(впрочем, через несколько минут герой уже сожалеет о сказанном и «проклинает себя116за слабость» [Альбов 1888, с. 26]). И вновь для Глазкова начинается пытка ожиданияприхода нелюбимой женщины: «Он бы похож на больного, который, ожидаямучительной операции, хочет отдалить минуты страдания и в то же время терзаетсятем, что они не приходят» [Альбов 1888, с. 26–27], и снова повторяется сцена,удивительно напоминающая разговор Лизы и Подпольного в его квартире.