Диссертация (1101446), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Утром я не видал Колосова, хоть он и заходил ко мне. День был осенний,серый, но тихий и теплый. Желтые тонкие былинки грустно качались над побледневшей травой; по темно-бурым, обнаженным сучьям орешника попрыгивали проворные синицы; запоздалые жаворонки торопливо бегали по дорожкам;кой-где по зеленям осторожно пробирался заяц; стадо лениво бродило по жнивью. Я нашел Варю в саду, под яблоней, на скамейке; на ней было темное, немного измятое платье; в ее усталом взгляде, в небрежной прическе волос высказывалась неподдельная горесть» (IV, 22).Этот пейзаж заставляет вспомнить уже упоминавшееся тютчевское стихотворение «Есть в осени первоначальной…» («желтые тонкие былинки» здесь129выступают в функции «паутины тонкого волоса») и одновременно лирику самого Тургенева.
Тот факт, что рассказчик так внимательно замечает все, чтовидит вокруг, может говорить как о том, что он фиксирует в природе все«осеннее», печальное потому, что готов разделить скорбь Вари, так, напротив,и о том, что он сосредоточен не только на Варе, что его внимание поглощено ивсем тем, что он видит вовне, в окружающем мире. Столь же отчетливо, как исиниц и зайцев, он запоминает измятое платье и усталый взгляд Вари, и эти детали придают образу ту опасную реалистичность, которая губительна для романтических отношений. В то же время внешнее, природное определяет внутренний мир человека, например, усиливает ощущение безысходности, как вследующей сцене:«"Варя! неужели ж ты меня не полюбишь... никогда?.. никогда?.."Вот какие речи произносил ваш покорнейший слуга в столичном градеМоскве, лета тысяча восемьсот тридцать третьего, в доме своего почтенногонаставника.
Я плакал... я замирал... Погода была скверная... мелкий дождь супорным, тонким скрипом струился по стеклам; влажные, темно-серые тучинедвижно висели над городом. Я наскоро пообедал, не отвечал на заботливыерасспросы доброй немки, которая сама расхныкалась при виде моих красных,опухших глаз (немки — известное дело — всегда рады поплакать); обошелсявесьма немилостиво с наставником... и тотчас после обеда отправился к ИвануСеменычу... » (IV, 26).Хотя здесь рассказчик видит в природе продолжение своей собственнойскорби, общее ощущение безнадежности, которое производят две эти сцены,может наводить читателя на совсем другую мысль.
Возможно, здесь (особеннов первой сцене), несмотря на внутреннюю убежденность рассказчика в том, чтоон готов посвятить себя счастью Вари, Тургенев вновь намекает читателю наразвитие событий, на то, что Варя скоро перестанет занимать Николая, что егочувство «отцветет», «поблекнет», как сказали бы герои Гончарова. Метафоруувядания — чувства отцветают так же, как яблоневый цвет — разовьет в текстесам Колосов, что рассказчику покажется крайним цинизмом:«Колосов молчал и курил трубку. "Ты сидел с ней под яблоней в саду?— проговорил он, наконец.— Помнится, в мае и я сидел с ней на этой скамей130ке... Яблонь была в цвету, изредка падали на нас свежие белые цветочки, я держал обе руки Вари... мы были счастливы тогда... Теперь яблонь отцвела, да ияблоки на ней кислые"» (IV, 24).Сцена разговора в саду это подтверждает, даже если рассказчик сам пока не готов этого признать и пылает благородным негодованием на Колосова.Интересно, что данная метафора будет обыгрываться в тексте еще раз, и комический эффект ей придаст тот факт, что на этот раз говорящий о яблоках не будет ощущать того метафорического смысла, который в его словах увидит проницательный читатель.
Вырвавшееся у рассказчика признание заставляет его впорыве чувств выбегать от Вари, и в этот момент он сталкивается с ее отцом(очевидно, желающим сосватать дочь):«С этими словами я бросился вон из комнаты. В передней встретил меняИван Семеныч и не только не удивился моему посещению, но даже с приятнойулыбкой предложил мне яблоко. Такая неожиданная любезность до того поразила меня, что я просто остолбенел. "Возьмите ж яблочко, хорошее яблочко,право!" — твердил Иван Семеныч. Я машинально взял, наконец, яблоко и доехал с ним до дома» (IV, 28–29).Это «машинально» взятое яблоко, отсылая к колосовской метафоре, одновременно характеризует и отношение рассказчика к Варе, к которой, пообещав жениться, он, тем не менее, уже не вернется.
Пейзаж в этом рассказе, таким образом, выполняет множество функций при всей своей, на первый взгляд,незначительности. Он образует особый символический сюжет, который предвосхищает развитие основного сюжета, создавая ощущение драматичности, которой эта «обыкновенная» история сама по себе скорее лишена. Драматизм тутможет быть именно чем-то подспудным, каким-то «вторым голосом», потомучто, по сути, ему, конечно, в повести нет места — Тургенев хочет рассказатьздесь именно о нормальности, естественности происходящего.
Пейзаж, вовторых, задает чувства героев (так, осень ведет к расставанию), то есть в какойто степени выполняет ту функцию, которую он традиционно имел в натуральной школе (материальное, «природное» здесь первично по отношению к душевному миру).1312.2. «Бретер»И в этой повести пейзаж несет дополнительную смысловую (а не толькочисто «изобразительную») нагрузку: поскольку Тургеневу как художнику вообще свойственно воздерживается от авторских комментариев, от вынесенияприговоров своим героям, пейзаж принимает на себя часть задачи по донесению до читателя авторского взгляда на мир.
Это не значит, что пейзаж тут получает ту философскую «оркестрирующую» роль, о которой писал Пумпянский:здесь пока еще нет собственно «философии» природы, она изображена сугубореалистично, но параллельно с развитием сюжета раскрывает драматическийхарактер действия.Как мы уже неоднократно видели у Тургенева, пейзаж занимает существенную часть экспозиции. Не просто те явления живого мира, которые здесьописываются, но и сама последовательность их подачи заставляют вспомнить ипоэмы, и другие повести Тургенева, что придает открывающему повесть пейзажу налет «типичности», которой не скрывает и сам автор:«..ий кирасирский полк квартировал в 1829 году в селе Кириллове, Кской губернии.
Это село с своими избушками и скирдами, зелеными конопляниками и тощими ракитами издали казалось островом среди необозримого моря распаханных черноземных полей. Посреди села находился небольшой пруд,вечно покрытый гусиным пухом, с грязными, изрытыми берегами; во ста шагахот пруда, на другой стороне дороги, высился господский деревянный дом, давно пустой и печально подавшийся набок; за домом тянулся заброшенный сад; всаду росли старые, бесплодные яблони, высокие березы, усеянные вороньимигнездами; на конце главной аллеи, в маленьком домишке (бывшей господскойбане) жил дряхлый дворецкий и, покрехтывая да покашливая, каждое утро, постарой привычке, тащился через сад в барские покои, хотя в них нечего былостеречь, кроме дюжины белых кресел, обитых полинялым штофом, двух пузатых комодов на кривых ножках, с медными ручками, четырех дырявых картини одного черного арапа из алебастра с отбитым носом.
Владелец этого дома,молодой и беспечный человек, жил то в Петербурге, то за границей — и совершенно позабыл о своем поместье» (IV, 34).132Взгляд автора перемещается от общего к частному, он словно медленно«наводит объектив» на будущее место действия. Подробности, указание на которые сопровождает описание местности (не просто пруд, а покрытый «гусиным пухом», не просто березы, а «усеянные вороньими гнездами»), характеризуют не необычность, а, напротив, обыкновенность, повсеместность подобныхусадьб (это тот род типизации через индивидуализирующий признак, о которомписал Манн применительно к «Мертвым душам»). Тем самым автор незаметноподводит нас к мысли о том, что и жизнь нынешних обитателей усадьбы должна быть заурядной, не отличающейся яркостью и новизной.
И хотя затем авторпереходит к описанию одного из главных действующих лиц — бретера Лучкова, претендующего на экставагантность и загадочность, предвосхищающий егопортрет пейзаж уже позволяет нам поставить под сомнение исключительностьгероя, увидеть в ней ту же провинциальность, дикость. Пейзаж, таким образом,вновь с самого начала опережает действие, задает характер его прочтения читателем.Затем пейзаж исчезает из текста (как мы видели и раньше, для Тургенева значим скорее портрет, «живая правда людской физиономии») и вновь появляется только при вводе в повествование другой усадьбы, где и развернутсяосновные события повести:«Однажды тройка сытых и резвых лошадок примчала его к дому г-наПерекатова.
День был летний, душный и знойный. Нигде ни облака. Синева неба по краям сгущалась до того, что глаз принимал ее за грозовую тучу. Дом,построенный г-м Перекатовым на летнее жительство с обыкновенной степнойпредусмотрительностию, был обращен окнами прямо на солнце. Ненила Макарьевна с утра велела затворить все ставни. Кистер вошел в гостиную, прохладную и полумрачную» (IV, 45).Эта картина знойного летнего дня нам также уже знакома. Она контрастирует с описанной выше, подчеркивает различие двух миров — того, в котором живут офицеры, включая Кистера и Лучкова, и того, в котором живет Маша, которую полюбит Кистер и которой не сможет добиться Лучков.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
