Диссертация (1098185), страница 63
Текст из файла (страница 63)
2003. Vol. 11. № 1. Pp. 93-109; Rimmon-Kenan S.Narrative Fiction. Contemporary Poetics. London and New York: Methuen, 1986. 173 p.; Yacobi T. Package Deals inFictional Narrative: The Case of the Narrator's Unreliability // Narrative. 2001. № 9. Pp. 223-229; Zerweck B. HistoricizingUnreliable Narration: Unreliability and Cultural Discourse in Narrative Fiction // Style.
2001. № 35. Pp. 151-178.668См.: Riggan W. Pícaros, Madmen, Naïfs, and Clowns: The Unreliable First-person Narrator. Norman: University ofOklahoma Press, 1981. 206 p.669Zerweck B. Historicizing Unreliable Narration: Unreliability and Cultural Discourse in Narrative Fiction // Style. 2001.№ 35. Pp. 151-178.; Nünning A. ‗Unreliable Narration‘ zur Einfuehrung / A. Nünning; ass. eds.
C. Suhrkamp, B. Zerweck// Unreliable Narration: Studien zur Theorie und Praxis unglaubwürdigen Erzählens in der englischsprachigen277Инымисловами,драматическаяиронияположенияненадежногоповествователя (А. Нюннинг) в первом случае заключается в том, что он не знаетвсей правды, о которой знают имплицитный автор и имплицитный читатель, а вовтором случае повествователь намеренно искажает интерпретацию событий,руководствуясь недостойными моральными принципами.В этом контексте особенно интересен исследуемый нами феноменисповедальногорассказчика,который,напротяжениивсегороманногоповествования вновь и вновь возвращаясь к эпизодам, сопряженным со стыдом,виной, отчаянием, постепенно раскрывает правду о себе.
Предложенная вышемодель позволяет высветить специфику исповедальной ненадежности, ибо неработает по ряду причин. Остановимся на ключевых.«Исповедь с оглядкой» не может быть наивной: это всегда «сговор» ссовестью, подчас запрятанной так глубоко, что болезненные открытияпроступают снами, фантазиями, навязчивыми фабульными повторами. Но именно«сговор» с совестью отличает исповедального рассказчика от авантюриста,сумасшедшего, клоуна или морального извращенца – последние по разнымпричинам не имеют поводов, чтобы совеститься.Искажение, умалчивание, любые трансформации событий в изложенииисповедальным повествователем часто имеют истоком стыд, вину, отчаяние, но вакте самораскрытия повествователь обретает шанс обнажить как уязвимостьсвоей нравственной позиции, так и экзистенциальную подлинность в самомшироком смысле слова.
Иначе говоря, как правило, ненадежный повествователь висповедальном романе вынужден медленно, с многочисленными эскапистскимирецидивами, двигаться к признанию полноты правды о себе и о ситуации в целом–избавитьсяотэпистемологическииллюзий.иэтическиОтсюдаэффектноененадежногопротивопоставлениеповествованияоказываетсянеуместным. Правда о себе, признание болезненного личного опыта висповедальном романе тесно связаны с большой правдой (о невозможностиErzählliteratur. Trier: Wissenschaftlicher Verlag Trier, 1998. Pp.
3-39; Phelan J. Living to Tell about It. A Rhetoric andEthics of Character Narration. Ithaca: Cornell University Press, 2005. 256 p.; Rabinowitz P. Truth in Fiction: AReexamination of Audiences // Critical Inquiry. 1977. № 4. Pp. 121-141.278познать мир, об исторических иллюзиях, об утрате в современном мире былыхнравственных ориентиров, об угрозе мировой катастрофы, о ценности ихрупкости любви и т.д.).Перспективными кажутся наблюдения, сделанные Дж. Феланом в работе«Уэйн Бут, ненадежное повествование и этика ―Лолиты‖»670, в которойисследователь выделяет «остраняющее» ненадежное повествование (estrangingunreliability) и «связывающее» ненадежное повествование (bonding unreliability).Первое заставляет читателя в полной мере понять неуместность позицииповествователя, увидеть его в «остранении». Второе – самым парадоксальнымобразом эмоционально сближает читателя с ненадежным повествователемвопреки пониманию всей ошибочности его представлений.
Именно во второмслучае возникает сочувствие читателя к персонажу и возможность этическихрефлексий. Дж. Фелан выявляет шесть типов связывающего ненадежногоповествования, среди которых особо отметим пятый – «частичное изменение(ненадежного повествователя) в сторону признания правды»671.Необходимо суммировать и текстуальные маркеры, указывающие наненадежного повествователя. А. Нюннинг 672 на настоящий момент представилнаиболее полную их таксономию: явные противоречия и несообразности в речиповествователя,представленииимсобытийисобственныхпоступков;расхождения между мнением рассказчика о себе самом и мнениями о нем другихперсонажей; противоречие между проговоренными вслух комментариямирассказчика о других персонажах и его внутренней оценкой самого себя (илибезотчетное самообнажение на публике); несоответствие между фактическимотчетом о событиях и их интерпретацией повествователем; наличие меняющихобщую картину высказываний или телесных знаков со стороны других670Phelan. J.
Wayne C. Booth, Unreliable Narration, and the Ethics of Lolita / J. Phelan // Narrative. 2007. Vol. 15. № 2.Pp. 222-238.671В оригинале - «partial progress toward the norm». Мы трактуем «the norm» как «правду» по контексту: Дж. Феланприводит примеры из «Остатка дня» К. Исигуро (признание несостоятельности английской сдержанности) и«Прощай, оружие» Хемингуэя (признание власти рока).672Nünning A. ‗Unreliable Narration‘ zur Einfuehrung / A. Nünning; ass. eds.
C. Suhrkamp, B. Zerweck // UnreliableNarration: Studien zur Theorie und Praxis unglaubwürdigen Erzählens in der englischsprachigen Erzählliteratur. Trier:Wissenschaftlicher Verlag Trier, 1998. Pp. 27-28.279персонажей; полиперспективная организация в композиции сюжета с серьезнымирасхождениями трактовок одних и тех же событий; большое количествовысказываний, относящихся к собственной персоне, а также другие языковыемаркеры экспрессивности и субъективности; значительное количество обращенийк читателю и сознательное стремление вызвать его сочувствие; наличиесинтаксических маркеров, указывающих на высокий уровень эмоциональнойвовлеченности повествователя, включая восклицания, эллипсы, повторы и т.д.;открытые саморефлексивные размышления о степени доверия повествователю;признанные самим повествователем неспособность говорить правду, провалы впамяти и другие комментарии по поводу степени понимания событий;предубеждения, в которых исповедуется повествователь или которые находитпродиктованными ситуацией; паратекстуальные маркеры, такие как заглавие,подзаголовки, предисловия.Не раз отмечаемая нами эстетизация повествования (наиболее заметная встилизацияхииспользованииинтертекста)такжеможетуказыватьнаненадежного рассказчика.В подавляющем большинстве исследуемых нами романов английскихписателей 1980-2000 гг.
(в особенности К. Исигуро, Дж. Барнса, Г. Свифта,И. Макьюэна,М. Эмиса)активноиспользуетсяприемненадежногоповествования 673 . Продемонстрируем его исповедально-философский ресурс,обратившись к первому роману Кадзуо Исигуро «Там, где в дымке холмы».Парадоксальнаяпопулярностьмалособытийныхромановипочтиединодушное их признание среди профессионалов-литераторов закрепили заИсигуро репутацию писателя со своим неповторимым стилем и своей темой влитературе674.
Лаконичность художественного языка писателя во многомпредопределяет673иточновыстроенныйрядинтертекстуальныхотсылок,См. наблюдения В. Нюннинг: Nunning V. The Lack of a Stable Framework in Saturday and Arthur and George /V. Nunning; ed. by S. Onega, J-M. Ganteau // The Ethical Component in Experimental British Fiction since the 1960‘s.
–London: Cambridge Scholar Publishing, 2007. Pp. 210-231.674Connor S. ‗Outside In‘// The English Novel in History: 1950 to the Present. London: Routledge, 1995. P. 83-127; LewisB. Kazuo Ishiguro, Manchester, 2000; Petry M. Narratives of Memory and Identity: The Novels of Kazuo Ishiguro,Frankfurt, 1999; Shaffer B. Understanding Kazuo Ishiguro, Columbia, 1998; Wong S. Kazuo Ishiguro, Tavistock, 2000;Wood M. Children of Silence: Studies in Contemporary Fiction, London, 1995, p.171-181 и др.280избранных для привлечения внимания к «ненадежному рассказу» и скрытому внем подтексту.Первый роман Исигуро «Там, где в дымке холмы», имеющий, по словамодного из критиков, «удивительную завершенность замысла для дебютногоромана»675, – яркий пример, демонстрирующий элегантность, с которой Исигуровплетает в сюжетную канву значимые для понимания художественной идеитекста мотивы.Уже здесь Исигуро выступает со своей главной темой, становящейсяпсихологическим сюжетом всех его произведений, – темой борьбы рассказчика сподлинной памятью о прошлом, борьбы слова с неизлечимой болью, сознаниемошибочного экзистенциального выбора, неизбывностью одиночества.
Самписатель говорит об этом так: «Меня не интересует, что в действительностизаставляет моих персонажей сожалеть о прошлом. Мне интересно то, как онипытаются войти в ―сговор‖ с памятью»676.Подчеркнуто спокойный повествовательный темп Исигуро обманчив.Главной задачей писателя оказывается психологическая коллизия «ненадежного»рассказчика, ибо его исповедь грешит искажениями и недомолвками.
Но именноэти пустоты дают понять то главное, что так и не было рассказано. Оно ипредстает в «смутных очертаниях», искаженных и деформированных щадящейпамятью. Это дает смысловую наполненность названию романа и повод говоритьо мотиве иллюзорности как ключевом для данного романа писателя.Так, рассказчица романа – англичанка японского происхождения по имениЭцуко – начинает свою исповедь с упоминаний о приезде младшей дочери Ники вее опустевший провинциальный дом и самоубийстве старшей Кайко. Вповествование о почти ничем не отмеченных днях пребывания Ники вторгаютсявоспоминания и сны Эцуко, связанные с событиями послевоенного лета вНагасаки.
В то время Эцуко, ожидающая рождения Кайко, и ее первый мужДжиро принимают у себя его отца. Эцуко вспоминает и о недолгом знакомстве сLewis B. Kazuo Ishiguro. Manchester and New York: Manchester University Press, 2000. P. 20. Перевод цит. наш –О.Д.675676Jaggi M. Kazuo Ishiguro Talks with Maya Jaggi // Wasafiri. 1995.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
