Диссертация (1098185), страница 53
Текст из файла (страница 53)
С. 11.556233реставрации, они не вызывают разочарования и полностью соответствуютвоображаемому, почти диснеевскому, представлению о них. Роман в целом ичастностях может иллюстрировать концепцию симулякра как пустого знака,создающего лишь культурную ауру и китч: «откуда взялась ―Малиновка наснегу‖? Видимо, с классических рождественских открыток»559.Самым любопытным образом в романе обыгрывается и идея о том, чтолюбая коллективная идентичность зависит от нарративной и перформативнойконструкции «Другого»: национальная идентичность не является генетическинаследуемым элементом, а создается как повествование и репрезентацияпредставления о самих себе и «Других». При этом самоутверждение нациибазируется не столько на достоверных фактах, сколько на воображении иимперативежелания.УБарнсаэтотимперативжеланияпереведенвисключительно экономическую плоскость.Потенциальным покупателям качественного отдыха из двадцати пяти странбылопредложеносоставитьсписокизшести«КвинтэссенцийСамогоНаианглийского».
Барнс предлагает комический список из пятидесяти наиболеепопулярных стереотипов об Англии. Именно они – от пабов, шляп-котелков,теплого пива, «Манчестера Юнайтед», «Хэрродза», «Алисы в Стране Чудес» докоролевы Виктории, Черчилля, Дрейка, Шекспира и … лицемерия, снобизма,империализма,гомосексуализма,нытья,эмоциональнойфригидности–послужили отправной точкой для создания концепции парка.Барнс с иронией демонстрирует совершеннейшее безразличие современнойкультуры рынка к истории как классическому и постклассическому проекту.
ВОфициальном Историке разрабатываемой концепции парка докторе Максевозможно увидеть обобщенный образ представителя новой философии истории.Толькоэтому«ХайденуУайту»неостаетсявремениразмышлятьосимволических структурах исторического нарратива и тропах историческогомышления. Там, где Уайт говорит о метаистории, воображении образов событий иих различной эмоциональной валентности, доктор Макс «должен указывать <…>,559Там же. С. 116.234какая часть Истории уже есть у людей в головах» 560 , чтобы пиар-командавоспроизвела воображаемое пространство английского на основе всего того, чтотуристы уже знают.
Только так современный человек – homo touristicus – будетчувствовать себя в истории комфортно и, возможно, даже с наслаждением«почувствует», будто узнал больше561. Именно поэтому историк Макс позже совздохом признает: «Самый преданный друг патриотизма – невежество, а незнание»562. Национальное наследие становится сувенирной продукцией, анациональная история – еще один экивок в сторону Х. Уайта – увлекательнымнарративом. Но это будет уже не роман и не трагедия, а популярный мюзикл.Между тем, финал исповедального романа Барнса в признании опыта, а неспектакля.
При этом Барнс далек от наивности. Новое подлинное бытие Мартыимеетгипертрофированныечерты«подлинности»:внецивилизованномИнгланде, где теперь поселилась героиня, «пейзаж отмылся от химическихкрасок, цвета стали спокойнее, свет – чище; луна в отсутствии конкуренциивосходила теперь более горделиво» 563 . Именно о возможности подлинности ивозвращения в «простодушие» размышляет стареющая Марта.
Неизбежностьпопадания в оптику уже готовых стереотипов, какими бы они ни были«коммерческими»или«подлинными»,открыласьгероине,начинающейподыгрывать односельчанам, – теперь она в образе старой девы и «вроде быоказывала услугу окружающим»564. «Чем занимаются старые девы? Они одиноки,но участвуют в жизни деревни; они благовоспитанны и не выказывают нималейшего понятия об истории сексуальности; правда, иногда у них бывает какаято своя история, свое минувшее, свои потери и разочарования, о которых онипредпочитают молчать <…>; они хранят скромные сувениры, пронзительныйсмысл которых не понять чужакам; они читают газеты» 565 .
Эта новая версия«постнеклассической идентичности» Марты, как мы видим, предстает как новый560Там же. С. 98.Там же. С. 97.562Там же. С. 114.563Там же. С. 336.564Там же. С. 342.565Там же. С. 342.561235виток бегства от подлинного опыта. Но именно он, будучи вынесенным за рамкинарратива, оказывается самым проблемным участком памяти о «Я». Мартеоткрываетсятотальнаяневозможностьутратыоптикивидения,сюжетфилософско-медитативный и весьма далекий от мюзик-холльного.Таким образом, в романе Барнса попытка рассказа о подлинном «Я»неизбежно становится репрезентацией «Я», конструкцией его образа, «маской»для подлинного опыта. История Марты Кокрейн соотносится с национальнойисториейАнглии,представленнойкакнаборнарративов,симулякров,репрезентаций, экономически выгодных эстетизаций идентичности. Но кромегротеска и очевидного сатирического пафоса, текст «Англии, Англии» не лишенфилософской иронии по поводу самой возможности искреннего и полногорассказа о себе без условностей эффектной самоподачи.
Конструированиеличного образа «Я» и «Я» нации неожиданно предстает как бесконечно длящийсяпроект, всегда опосредованный «медиа».2.5 Апокалипсические откровения и их культурно-исторические истокиВы умирали с подголовником и чехольчиком на нем. Вы умиралиперед пластмассовым откидным столиком с круглой вдавленностью,чтобы ваша чашка с кофе не соскользнула. <…> Вы умирали с мягкимикреслами, предназначенными обеспечивать вам хорошее самочувствие.<…>.
Как в подобных обстоятельствах могли вы увидеть свой уход изжизни как нечто трагичное, или даже значимое, или даже осмысленное?Это будет смерть-насмешка.Дж. Барнс. Глядя на солнце566Введениевисповедально-философскийроманапокалипсическойобразности и тематики связано с контекстами как собственно историческими(угроза566ядернойкатастрофы567,развитиегеннойинженерии),такиБарнс Дж. Глядя на солнце. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. С.129-130.В 2000 году в Оксфорде было переиздано классическое исследование видного английского литературоведаФ. Кермоуда «Чувство конца» («The Sense of an Ending», 1965), один из разделов которого озаглавлен567236интеллектуальными (постмодернистские философские и историографическиерефлексии).
Символико-тематические проекции этой библейской доктрины всовременном романе красноречиво указывают на отсутствие надежды, лежащей восновании видения и откровения Св. Иоанна Богослова. Библейские аллюзии,числоваясимволика,выстраиваниеархитектоникимирапопринципуперевернутого божьего Нового Иерусалима и многое другое, вольно положенноена теории А. Эйнштейна и А. Эддингтона, становятся частью постмодернистскойигры с «большим нарративом» и его проблематизацией. «Ядерное оружие можетпретворить в жизнь ―Книгу Апокалипсиса‖ в течение нескольких часов. И,конечно, мертвые не воскреснут, и истина не провозгласит самое себя» 568. Вместес тем настойчивое возвращение к темам греха и страдания, неизбывности смерти,катастрофическихизмененийдуховногообликачеловекаиегожертвоприношения создает неизменно высокий эмоциональный и этическийградус письма.Очевидны символические оппозиции, активно используемые современнымиавторами: свершение замысла божьего (Откр.
10: 7; 21) – свершения ложногоразума человеческого; надежда (Откр. 14; 17: 14) – тотальная смерть; спасениеневинных духом (Откр. 20: 1-10) – массовое заклание, Холокост, мутация иклонирование. Творимый человеком атомный апокалипсис поразительно точноиллюстрирует библейские картины (отравление мирового океана, воздуха, гибельвсего живого, физические мучения людей – Откр. 6: 12-17; 8: 1-12; 9: 1-6; 16: 121). Он кладет конец истории, тогда как Божественный Апокалипсис открываетНовую жизнь (Откр. 22: 3-5).«Современный апокалипсис».
В эпилоге, написанном автором спустя тридцать пять лет, Кермоуд замечает, чтоапокалипсические мотивы так же вечны, как мысль человека о смерти и надежде на новую жизнь. И все же авторподчеркивает: тогда, в середине 1960-х, всем казалось, что политические «события без особого преувеличениямогут быть названы апокалипсическими. Кубинский кризис, убийство президента Кеннеди еще не стерлись изпамяти, Холодная война была еще очень холодна, и в широком ходу были слова вроде ―megadeath‖» (Kermode F.The Sense of an Ending.
Studies in the Theory of Fiction with a New Epilogue. Oxford: Oxford University Press, 2000.P. 181). Изменение политического климата существенно повлияло на символическое представление апокалипсисав современной английской литературе. На смену С. Беккету, У.Б. Йейтсу, Т.С. Элиоту и Э. Паунду, о которыхразмышляет Кермоуд, пришли М. Эмис, Г. Свифт, И. Макьюэн – авторы, рисующие атомный апокалипсис 1980-х.Они же во многом изменят отношение к теме, открыв путь провозвестникам апокалипсиса эпохи клонов имутаций.568Amis M. Einstein‘s Monsters. NY: Vintage, 1990.
P. 27.237Если И. Макьюэн отправляет своих героев на добровольную эвтаназию подзвуки бетховенской «Оды к Радости»569,создавая иронический перевертыш Плачадоктора Фаустуса из романа Манна, то М. Эмис на протяжении всего творчестванастойчиво возвращается к мотиву «ядерного дитяти»: «Первая бомба, состоящаяиз трех частей, названная «Гаджет», была поднята лебѐдкой в хитроумномприспособленииподназванием―люлька‖;вовремяобратногоотсчетарадиостанция города Лос-Аламос транслировала ―Серенаду для струнногооркестра‖ Чайковского; ученые спорили, будет ли ―Гаджет‖ ―девочкой‖ (т.е.неразорвавшимся снарядом), или ―мальчиком‖ (т.е. сможет стереть Нью-Мехико слица земли). Бомба, сброшенная на Хиросиму, называлась ―Мальчуган‖»570.Иронию по поводу «спасения мира» при помощи смертельных «чудо-детей»Эмис подкрепляет отсылкой к образу библейского Дитяти / Агнца (Откр.
12: 5). В«Откровении у огненного Озера» («Insight at Flame Lake») Эмиса повествуется одвенадцатилетнем мальчике, недавно перенесшем смерть отца и больномшизофренией. Озеро, у которого он живет, видится ему чем-то подобным ядернойбоеголовке, которая вот-вот взорвется. В интервью Д. Профьюмо Эмис называетмальчика «ядерным шизофреником»571, который несет на себе бремя вины своегоотца – ученого-атомщика.
Образ огненного озера отсылает к строкам изОткровения (20: 10): «а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное исерное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков».Озеро огненное и серное – образ, связанный с Содомом и Гоморрой, то есть сизживанием греха, а самоубийство несчастного ребенка становится избавлениемот унаследованной им греховности.Однако атомный апокалипсис представлен не только в связи с библейскимиобразами.569НеслучайнофеноменатомногоапокалипсисасопровождаетсяО связях романа «Амстердам» с интертекстом «Доктора Фаустуса» Т.
Манна см.: Джумайло О.А. Спецификаинтертекстуальных связей: Т. Манн и И. Макьюэн // Литература в диалоге культур: Материалы международнойнаучной конференции. Ростов-на-Дону, 2003. С. 80-86.570Amis M. Einstein‘s Monsters. NY: Vintage, 1990. P. 6.571Profumo D. Interview: David Profumo drops in on Martin Amis // Literary Review. 1987. № 107. Pp. 41-42.238парадоксальными размышлениями о «немыслимости» (unthinkability)572. Феноменсмерти и откровения остаются недосягаемыми для любого знака: «На болеевысоком уровне, чем код, пожалуй, оказывается одна лишь смерть» 573.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
