Диссертация (1098185), страница 26
Текст из файла (страница 26)
Вместе с тем именно здесь пролегаетфилософская идея романа: любой фрагмент опыта человека самоценен инедоступен для завершенного и связного нарратива, гиперрефлексиябеспомощнапередускользающимот«собирания»«Я»(комплекслейтмотивов, связанных с сознанием Лизы; жизнь героини после смерти).1.4 Воображаемая реальность «Другого» в романах Иэна МакьюэнаТы не можешь быть жесток к другому, потому что тызнаешь, каково это – быть человеком, быть ―Я‖.
Инымисловами, жестокость – это своего рода изъян воображения.И. МакьюэнВ автобиографической статье «Родной язык» («Mother Tongue», 2001) ИэнМакьюэн вспоминает, что мог говорить свободно только будучи с кем-то наедине:«Интимностьосвободиламойязык»258.Исповедальноевоспоминание,сопряженное с чувством стыда и вины, лежит в основе нескольких романовписателя («Черные собаки» («Black Dogs», 1992), «На берегу» («On Chesil Beach»,2007), «Искупление» («Atonement», 2001)). Более того, катастрофичностьMcEwan I. Mother Tongue [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.ianmcewan.com/bib/articles /mothertongue.html.258114жизненного опыта находит свой предел в «Другом» (смерть родителей в«Цементном садике» («The Cement Garden», 1978); потеря дочери в «Дитя вовремени» («A Child in Time», 1987); фатальная случайность в «Невыносимойлюбви» и «Субботе» («Saturday», 2005); насилие в «Невинном» («The Innocent»,1990) и «Утешении странников» и пр.).
Писатель утверждает, что, только желаянайти свой язык с «Другим», ты можешь найти свой собственный, и этотмаленький словарь слов, разделенных с кем-то в опыте и страдании, совсем непохож на книгу универсальных моральных императивов.Макьюэн уверяет, что в его романах нет никакой тематической заданности:«Я просто следую за сюжетом, – говорит он. – Я представляю, что, скорее всего,получится, но твердить себе, что я пишу роман о прощении, для менябессмысленно. Вообще, я совсем не нуждаюсь в абстрактных существительных».Писатель не раз говорит о своем недоверии к языку принятых понятий. Напротив,инструментом насилия становится мерка, шаблон, в который вгоняется человек.Трудно понять детей, похоронивших мать в подвале собственного дома.
Почтиневозможно принять их инцест или сочувствовать герою, который пытаетсяоставить два чемодана с трупом мужа любимой женщины в камере хранения навокзале. Но, по Макьюэну, «катастрофичность» бытия, случайностью смертилишающая жизнь человека всякого провиденциального смысла, диктует ему иновую мораль.Философский абсурд случайности и смерти обнажает хрупкость человека иделает ее очевидной для читателя. В романе «Суббота» есть две сценыобнажения. Первой открывается роман: известный нейрохирург, вкусивший всехжизненных благ и настоящей любви к близким, встав ранним субботним утром спостели, подходит к окну.
Перед ним в небе – зарево падающего самолета, знакпотенциальной катастрофы, перед которой беззащитен каждый. Позже, тем жеднем, Пероун случайно столкнется с преступником, который подвергнетопасности всю его семью и заставит обнажиться его беременную дочь. Только вобстоятельствах, взывающих к сопереживанию, по Макьюэну, герои и читатель115способны постичь себя в экзистенциальном пограничье 259 . Романы Макьюэнанебанально развивают магистральный сюжет трагической неспособности кэмпатии. При этом бесчувственность трактуется писателем подчас в прямомзначении этого слова – его герою недоступен травматический опыт «Другого».Так, все болезненные сюжеты Макьюэна, сопряженные со стыдом, виной иутратой, соотносимы с проблематизацией «Я», неспособного существовать безкоммуникации с «Другим»260.
Тогда окажется, что для осиротевших подростковмир продолжает существовать лишь в счастливом инцесте их сочувствующейдруг другу любви («Цементный садик»), что любящим достаточно одногопонимающего взгляда над трупом, чтобы страшной ценой спасти друг друга(«Невинный»); что глубоко несчастен и даже опасен тот, кто в своейотъединенности не слышит другого («Невыносимая любовь»).У Макьюэна меняет очертание и само понятие насилия: как и любовь, оноопознается только двумя. Леонард из романа «Невинный» невинен, когдаметодично членит труп случайно убитого им мужа возлюбленной Марии, ивиновен, когда полагает приятной мысль об игре в сексуальное насилие с ней.Привычный для писателя перевертыш, игра и реальность, меняются местами: играунижает Марию, заставляет ее вспомнить о тяжелом опыте времен оккупации, астрашная реальность, предстающая в разрезанном на части теле Отто, даетсяМакьюэном не как насилие над человечностью, а как несчастный случай,подобный другим катастрофическим событиям.
В романе «Невыносимая любовь»Джед Перри получает мистическое откровение о скрытой в тайных знаках любвимежду ним и прежде незнакомым ему Джо. Джед болен, у него навязчивая идея,синдром Клерамбо. Гомоэротическая одержимость с религиозным подтекстомДжеда, прописывающая роль для «Другого», опасна и разрушительна. Она едвали не приводит к настоящему насилию: на Джо организовано покушение. БолезньЕще одна любопытная реплика Макьюэна по поводу событий 11 сентября, кстати, печального повода длянаписания вышеупомянутого романа: «Безопасность мы находим друг в друге, но она не может спасти нас отвнешнего мира» (Noakes J.
Interview with Ian McEwan (Oxford: 21 September 2001) / J. Noakes, M. Reynolds // IanMcEwan. The Essential Guide to Contemporary Literature. London: Vintage, 2002. P. 12).260Весьма значимо, что в пору начала писательской деятельности из произведших на него впечатление романовсоотечественников он выделяет экзистенциально-психологический роман Мердок, Грина и Уилсона, а такжеамериканский роман Беллоу, Рота, Апдайка, Мейлера.259116Джеда в каком-то смысле становится метафорой любви без подлинногопонимания «Другого», бесчувственной в своем эгоцентрическом насилии.Эмпатия, способность отчуждаться от себя и от социальных норм в почтисакральном у Макьюэна акте сочувствия «Другому» оказывается подлиннойлюбовью.
Неспособность к эмпатии – всегда насилие. «Любовь очень хрупка, еетрудно достичь и сохранить, поэтому она еще более дорога», – говорит писатель винтервью. В камерном романе Макьюэна «На берегу» ситуация непониманиямаксимально обострена. В центре сюжета всего одна ночь 1963 года – перваябрачная ночь молодоженов. Фатальное для героев непонимание, по Макьюэну,лежит и в неспособности Эдуарда принять индивидуальную природу Флоренс(она испытывает отвращение к физической любви), и в глухоте к ее великодушию(Флоренс предлагает ему быть свободным в сексуальных связях).
В порывенегодования Эдуард говорит о «гнусности» предложения Флоренс, упрекает ее втом, что она нарушила обещание, данное прилюдно в церкви. Условная моральдля него важнее, возможно, нетипичной, но искренней любви Флоренс, выше ее«попытки самопожертвования, которой он не смог понять»261. Герои не встретятсябольше, но, возвращаясь мыслями к той ночи на берегу, семидесятилетнийЭдуард поймет, что «ее [Флоренс] смиренное предложение не играло никакойроли, единственное, что ей было нужно, – уверенность в его любви <…>. Он незнал или не хотел знать, что, убегая от него в отчаянии, в уверенности, что теряетего, она никогда не любила его сильнее или безнадежнее, и звук его голоса былбы спасением, она вернулась бы»262.Эгоцентричное погружение в себя чревато непоправимыми ошибками, дажеесли это уход в мир детства («Дитя во времени») или литературные шаблоны(«Искупление»).
Оглушенное, зацикленное на себе «Я» становится для Макьюэнаопасным знаком сознания, потенциально дозволяющего всякое унижение,разрушающего судьбы263. При кажущейся простоте и формульности этого тезисаМакьюэн И. На берегу. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2008. С. 207.Там же. С. 214.263Сцена насилия из раннего рассказа «По-домашнему» («Homemade», 1975) – свидетельство одержимостилибидо; сладострастное убийство в финале «Утешения странников» дано глазами одурманенной наркотиками261262117Макьюэн никогда не повторяет фабульные решения.
Так, выход к «Другому»,символическое рождение героя из романа «Дитя во времени», связан споразительным феноменологическим удваиванием: герой оказывается способенуслышать мысли своей матери, которая приняла решение уберечь от аборта его,еще не родившегося.
И только тогда он обретет способность принять саму жизньв неизбывности ее опыта (в романе это потеря ребенка и вторые роды жены).Одна из катастрофических сцен рисует героя, которого извлекают из потерпевшейаварию машины. Ситуация сознательно уподобляется рождению ребенка. К томуже сам Макьюэн в одном из интервью подчеркнул значение полного периодабеременности, почти полностью совпадающего с хронологией романногодействия264.Не свойственный Макьюэну аллегоризм проглядывает в «Черных собаках»и «Невыносимой любви» («Enduring Love», 1997).
Образ полумистическихчерных собак, якобы оставшихся от эсесовцев, воплощает в одноименном романеквинтэссенциюзла,животногонасилия,присущегоприродечеловека.Ассоциации с нацизмом в романе не случайны. Рассказчик вспоминает, как когдатопобывалвсохранившемсвидетельствастрашногопрошлогоконцентрационном лагере Майданек. Вместе с тестем он видит падениеБерлинской стены и ввязывается в опасную потасовку со скинхедами. Черныесобаки неожиданно возникнут и в целом ряде других, будто бытовых эпизодов,каждый раз выдвигая на первый план один и тот же сюжет: отрицание «Другого»– это путь к насилию, уничтожению человеческого. Изменение рассказчика, всущности, его рождение как героя маркируется началом и концом романа, гдеупомянуты «черные собаки».
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
