Диссертация (1098185), страница 25
Текст из файла (страница 25)
С целью показа психологической сложности персонажа Томасиспользует стратегии двойничества (Мария – Магда; Лиза – Мадам Р; Лиза –Вера), лейтмотивы зеркала, сюжетный параллелизм, аллюзивность.Отметим, что все эти приемы активно задействованы в практикепсихоанализа. В этом отношении любопытны разборы романа, предложенныеД. Ковартом и Р.
Кроссом. Так, к примеру, история психоанализа знает несколькоАнн. Это известные клинические случаи Анны О. и Анны, сестры Человекаволка. Подобно тому, как это происходит при работе с пациентом, при анализероманахудожественныйинехудожественныйинтертекстыоказываютсясплавлены: они включают и образ Донны Анны (фрагмент «Дон Жуан»), и имядочери Фрейда, и возможную отсылку к Антигоне в трактовке Фрейда.
Кросссмело ассоциирует Анну с героиней Льва Толстого и Анной Ахматовой (Анной Г.(Горенко)). Не Фрейд, а сам Томас играет с образом Ахматовой, считаетисследователь: как переводчик двухтомника стихов поэтессы на английский язык,Томас хорошо знает ее биографию и дает ее фрагменты в биографии фиктивнойАнны Г. (Лизы Эрдман)254.Концепции Фрейда и Юнга (который также эпизодически «появляется» вромане Томаса) создают аналитическую возможность для толкования истерииЛизы. И такие трактовки возникают: героиня сопоставляется с мифологическимиобразами Цереры, Венеры, Медузы, Дафны, Кибелы255, а любимый запах соснысвязывается с сюжетом превращения Дафны в дерево. Если в мифе это лаврКрита, то в тексте Томаса – сосна Палестины, именно туда душа Лизы прибываетпосле смерти.Cross R.
The Soul is a Far Country: D. M. Thomas and «The White Hotel» // Journal of Modern Literature. 1992. Vol.18. № 1. Pp. 19-27, 31.255Cowart D. History and the Contemporary Novel. Carbondale and Edwardsville: Southern Illinois University Press,1989. Pp. 156-57.254110Так, «инструментальность» самого процесса анализа опыта любопытнымобразом соотнесена с поэтическим воображением; оно становится своего родасценой – «Белым отелем», в котором может развернуться любое театральноедейство.
Предчувствуемая рассказчицей «реальная рана», в отличие отфрейдистской психологической травмы, данной Томасом в вариативномпостмодернистском ключе, представлена посредством вторжения в сознаниегероини образов-двойников и рядом лейтмотивных цепочек, находящих свойсвязный нарратив в интерпретациях и растворяющих ее реальный опыт.Но от чего бежит Лиза? Что прорывается в ее сознание осколками образов?Что становится текстом к музыкальной партитуре ее боли? Напомним, опернаяпевица Элиза пишет свою поэму между строк «Дон Жуана».Именно память о реальном опыте, а не «воля к рассказу» выступает какальтернативныйконструирующиймеханизм,неизменновозвращающийговорящего к эмоциональным переживаниям этического регистра.
Ситуациистыда и вины, воскрешаемые памятью, связывают фрагменты сознанияговорящего в единый личный сюжет с неизменно высоким этическим градусом.Здесь равно важно и то, что память возвращает нас к реально пережитому опыту вединстве всех чувственных переживаний, и то, что память оказывается своегорода творческой лабораторией, в которой феномены сознания неизменноподвергаются отбору и помещению в особый сюжет о травме. В случае с Лизой,возможно, это отзвуки музыки апокалипсиса, первые такты которой ужезапечатлелись в ее сознании. Так, М.
Брэдбери видит в истории любви и смертиЛизы иносказание о европейском и русском опыте истории XX века среволюционным насилием и еврейскими погромами, достаточно подробноописанными в одесском эпизоде романа.Возможно ли, что все это знаки будущего Холокоста? Крещатик, морестарых чемоданов, обещание новой жизни, поезд, смертельный звездный ливеньпуль надо рвом, падение, удар в грудь, Дантов ад... А далее, как известно, телапогребли (лавина), сожгли (пожар) и, наконец, затопили ров (озеро).111Вэтомотношенииуместныидеифрейдистскогопсихоанализавинтерпретации Деррида, среди которых понятие последействия (Nachträglichkeit).Следы опыта не могут быть опознаны и осмыслены в их непосредственнойданности, они выявляют свой смысл только в ожидании / переживании возврата,повтора этого опыта в будущем.
При этом прошлый опыт, как следствие,выступает и поводом для нарративизации, и артефактом, и бесконечноизменчивым образом сознания. Возможно, это ноты судьбы, которые Лиза, –оперная певица, постоянно что-то репетирующая, – с нетерпением вычитывает напротяжении четырех актов-глав.Любопытно,нопостмодернистской256интерпретациятрактовкой«Постмодернистскиймонографииэтаромана,спектакль»согласуетсяпредложенной(«PostmodernисрадикальнойА.
Ливразделеperformance»)своей, но и она не лишена трагического осознания героинейзавершенности своей судьбы. Репетирующая Лиза ждет само действо: расстрел вглаве 5 и финальные поклоны в главе 6.Напомним, что понятия избегающих определения травмы, следа, события исубъекта в текстах Деррида оказываются в связях друг с другом. Деструктивноесобытиеопознаетсясуществованияикак«рана»,определяетего«разрыв»вопытесущность.Дляиндивидуальногороманапримечателеннастойчивый мотив нетранзитивности страдания, сопротивления травматическогоопыта привычному вербальному означиванию.
«Белый отель» становитсяпостмодернистским аналогом мелвилловских философских рефлексий «о белизнекита», демонстрируя пропасть между словом и опытом жизни, остающейсянепознанной в ее ужасающем величии и равнодушии насилия над человеком. Вэтом отношении, возможно, не случайно присутствие в романе лейтмотивногоряда образов, связанных с китом.«Душа человека – это далекая страна, к которой нельзя приблизиться икоторую невозможно исследовать.
Большинство мертвых были бедны инеграмотны. Но каждому из них снились сны, каждому являлись видения, каждый256Lee A. Realism and Power: Postmodern British Fiction. NY: Routledge, 1990. 176 p.112обладал неповторимым опытом <…>. Если бы Зигмунд Фрейд выслушивал изаписывал человеческие истории со времен Адама, он все равно еще неисследовал бы полностью <…> ни одного человека»257. Лиза, переставшая веритьв воскрешение Иисуса, Лиза в Раю с незаживающими ранами (они не перестаюткровоточить) чувствует «непостижимую тревогу» и «счастье», расслышав ввоздухе ее новой жизни сосновый запах. Мотивная организация романа, так илииначе, соотносится с внутренним опытом героини в поисках «Я».
Так,интеллектуальный опыт оказывается бессильным против опыта боли. В сущности«Фрейдом» становится любой из читателей, ищущий в трансформированныхсловесных образах источник и объяснение невыносимых болей героини, но (и вэтом ирония) способных объяснить их только постфактум. В странной«перевернутой» логике романа единственным источником страданий становитсяличный, индивидуальный опыт, недоступный «Другому» и недостижимый дляслов.Таким образом, роман Д.М. Томаса «Белый отель» представляет собойлюбопытный пример романа, в котором жанровые элементы классическогоисповедально-философского романа представлены в гиперфункции и заметно:– Личный и субъективный отчет об опыте, чувствах, состояниях ума, тела идуши,являющийсяосновойисповеди,предлагаетсячитателювшокирующих подробностях «самообнажения» эротического характера, нопри этом недоступным для понимания.
Болезненные признания ЛизыЭрдман зафиксированы в бессвязных текстах написанной ею поэмы,сюрреалистическом дневнике, отдельных фрагментах переписки, а сборка«исповедального» сюжета о травме, вине, утрате, проявлениях эроса ивлечения к смерти «перепоручена» «Фрейду», «Юнгу», читателю. И сборка,и предлагаемая аналитическая рамка (психоаналитическая в разныхвариациях,феноменологическая,историко-культурная,игровая-репетиционная и пр.) преподносятся как модели конструирования «Я»Лизы, «инструментальные» методы анализа и постановки «спектаклей257Томас Д.М. Белый отель.
М.: Эксмо, 2002. С. 271.113сознания» героини. В этом отношении любопытен характер как фантомныхболей героини (возможно, результат игр с памятью в творческойлабораторииеесознания),такифантомныхинтерпретаций,подвергающихся постоянной редактуре и «переписыванию».– Болезненныйопыт,экзистенциальногосопряженныйрегистра,всглубокимироманепереживаниямиприближаетсякопытутрансгрессивному, более того, опыту страшного физического насилия.НекоммуникабельностьреальногоопытапреподноситсяТомасомвострополемическом ключе.