Диссертация (1098185), страница 24
Текст из файла (страница 24)
Но прежде чем показать трагическуюнеопровержимость этой истины, Барнс с блестящим остроумием играет на граняхиронии: «Самой загадочной и волнующей должна быть неоконченная книга. Напамять сразу же приходят две: ―Бувар и Пекюше‖, в которой Флобер пыталсяобнажить и заклеймить все изъяны окружающего его мира, все устремлениячеловека и его пороки.
В книге ―Идиот в семье‖ Сартру тоже захотелось обнажитьТам же. С. 175.Там же. С. 178.244Барнс Дж. Попугай Флобера. М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. С. 181.242243104и принизить Флобера, великого писателя и великого буржуа, ―грозу‖ общества,его врага и его мудреца. Но апоплексический удар помешал первому закончитьсвой роман, а слепота не позволила второму завершить задуманное эссе»245. Изромана мы узнаем, что Флобер мечтал понравиться Жорж Санд, он с надеждойждал ее живого отклика на «Простую душу», но Санд умерла.Джеффри Брэтуэйт на страницах своего расследования-исповеди о смертиневерной жены между делом вспоминает знаменитую карикатуру Лемо, накоторой Флобер препарирует Эмму Бовари: «На ней показано, как писательпобедоносноразмахиваетогромнымивилами,накончикекоторых–кровоточащее сердце, только что вынутое из рассеченной груди героини егоромана.
Он хвастается им, словно редкой хирургической удачей <…>. Писатель вроли мясника, писатель – насильник с чувствительной душой»246. Утрированнаяхолодность карикатурного образа Флобера, прославившегося как утонченныйстилист, вступает в противоречие с его знаменитым признанием: «Мадам Бовари– это я». В своих романах Барнс опровергает эту мнимую противоречивость,доказывая,чтоиронияискусстванеубиваетчеловеческойболи.Этораспространяется и на искусство Барнса, классического постмодерниста,пишущего о любви, смерти и безответном вопрошании в слове о жизни как опытеутрат.В творчестве Барнса исповедально-философское начало предстает в теснойсвязи с постмодернистской эпистемологической неуверенностью.
Однако, какпредставляется, она находит себя не в привычной эмблеме «смерти автора», а в«воскрешении субъекта», недостижимого для нарративного конструирования.Исповедально-философское прочтение Барнса акцентирует ряд художественных имировоззренческих позиций, многие из которых писатель разделяет со своимисовременниками – И. Макьюэном, М. Эмисом, Г. Свифтом, К. Исигуро. Заостримвнимание на тех, что характеризуют Барнса в первую очередь:245246Там же. С.
9.Там же. С. 13.105– Страдание,разлученностьслюбимым,отсутствиевзаимности,невосполнимость утраты лежат в основе психологической коллизиироманов Барнса. При этом в концепции исповедального героя Барнсамаксимально заострена принципиальная недостижимость его «завершения»в слове, утверждение непрозрачности «Я» для языка «чистой» исповеди(ироничная игра «готовыми» интерпретациями в постмодернистскомключе; открытое сомнение в возможности собрать воедино всю цепочкучувств и мотивов, составляющих единство личности живого человека, а ненарративного конструкта; использование элементов «реактивной исповеди»«Я»; осознание исключительности личного опыта в противоречивостилюбви и утраты, неожиданных гранях самообнаружения «Я» в постижении«Другого»; эскапизм от боли посредством смены различных «масок»откровенности, непрямого говорения о себе).– Недостижимость индивидуального «Я» для слова и искусства, однако, неотменяетспособностьискусстванаходитьформывыраженияэкзистенциальной ситуации «Я» (мотивы безответного вопрошания, знанияокрахенадежд,хрупкостиинтимнойсторонывзаимоотношений,непостижимости «Другого», невосполнимости утрат и неизбежностисмерти).1.3 Опыт и нарратив в романе Д.М.
Томаса «Белый отель»Рассказ? Нет, никаких рассказов, ни в коем случае.М. Бланшо. Безумие дняВ своей работе «Чувственное восприятие в британском романе 19801990 гг.» («Sense Perception in the British Novel of the 1980s and 1990s», 2005)106Р. Хертель справедливо указывает на то, что интерес к перцептивной сфере,возникший в английской литературе 1980-1990 гг., связан с реакцией наизбыточностьинтерпретационныхвозможностей,педалируемыхпостмодернистской литературой предыдущего поколения247.
Более того, телесныйи чувственный опыт, действительно становящийся одним из фокусов романа1980-1990 гг., на наш взгляд, обращен к популярной теме травмы, к обнаженнойранимости рассказчика, к переживаемой им экзистенциальной ситуации. Так,эпизодически возникающие знаки страдания (кашель или лучевая болезнь героевроманов М. Эмиса, фантомные боли героини Д.М. Томаса, звуки музыки вроманах К. Исигуро) становятся и предметом интеллектуальной рефлексии, ирепрезентацией сопротивляющегося всякой нарративизации экзистенциальногоопыта.В центре романа Д.М. Томаса «Белый отель» («The White Hotel», 1981)анализ опыта страдания. Текст произведения включает переписку героини романаЛизы Эрдман и «Фрейда», поэму, записи бесед, несколько вариантовпсихоаналитическойстатьи,сюрреалистическийдневник,имитациюдокументальной прозы и пр.
Все представленные формы наррации отсылают кглавной романной интриге, которая связана с попыткой «Фрейда» раскрытьпсихопатологическую основу странных фантомных болей, мучающих егопациентку. Анна Г., под таким именем фигурирует в записях психоаналитика1919 года Лиза Эрдман, точно указывает место болей – левая грудь и область таза,но на этом определенность заканчивается. Беседы с пациенткой, анализ еепереполненных шокирующими эротическими сюжетами записей позволили«Фрейду» написать блестящее исследование, в котором он прозревает основысобственной теории о связи Эроса и Танатоса. Но боли и повторяющиеся образыиз снов и фантазий продолжают преследовать героиню, в финале романа находясвой источник в ударах штыка, – пятидесятилетняя Элиза завершает свою жизньво рву Бабьего Яра.247Hertel R.
Making Sense: Sense Perception in the British Novel of the 1980s and 1990s. Amsterdam / New York:Rodopi, 2005. P. 16.107Именно проблематизация возможности перевода болезненного опыта всвязный нарратив, являющаяся одной из центральных тем «Белого отеля» Томаса,спровоцировала и острую полемику вокруг романа248. Сумма критическихоткликов, представленных в монографии С. Вайс «Роман о Холокосте»(«Holocaust Novel», 2000), определяет деструктивный характер текста Томаса всвязи с разрушением основных ценностных парадигм.
Включение в книгу эпизодарасстрела в Бабьем Яру позволило причислить роман Томаса к текстам,называемым Holocaust Fiction, среди которых «Раскрашенная птица» («ThePainted Bird», 1965) Е. Косинского, «Выбор Софи»(«Sofie‘s Choice», 1979)У. Стайрона, «Стрела времени» М. Эмиса, «Ковчег Шиндлера» («Schindler‘s Ark»,1982) Т. Кенилли и др.
Но именно этот факт оказывается несовместим соткровеннымиэротическимиифантазийнымифрагментамиразвернутойпсихобиографии героини. С одной стороны, роман недопустимым образомсовмещает исторический и порнографический дискурсы (С. Капплер), с другойстороны,преподноситкакравнозначныефантазийно-символическийидокументально-реалистический эпизоды истории Лизы (Л. Таннер)249.Как представляется, и эстетический, и этический пафос шокирующегоромана Томаса кроется в философской идее постижения полноты опытареального переживания «Я» – идее, скорее отсылающей к сочинениям Ж. Батая,М. Бланшо и М. Фуко. Эротический язык фантазий героини, ее реальный ипоэтический опыт оказываются опытом предела, трансгрессией, соотносимой спознанием «Я» и познанием его конечности: «Может быть, язык определяет топространство опыта, где субъект, который говорит, вместо того, чтобы выражатьсебя, себя выставляет, идет навстречу своей собственной конечности и в каждомслове посылает себя к своей собственной смерти» 250 .
Значит ли это, что248Это, однако, не помешало ему стать одним из фаворитов «Букера» 1981 года; уступив первенство лишь «Детямполуночи» С. Рушди, роман Томаса был издан огромными тиражами в 22 странах мира.249Vice S. Holocaust Fiction. London and New York: Routledge, 2000. Pp. 39-53.
Скандальность романа связана такжес подозрением в плагиате (документальный роман А. Кузнецова «Бабий Яр» (1966) был опубликован в Лондоне в1970 году) и обвинением в намеренной игре с фактами особо трагических событий, произошедших в истории XXвека.250Фуко М. О трансгрессии // Танатография эроса.
Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб.:Мифрил, 1994. С. 131.108невыносимая жестокость убийства Лизы немецким солдатом перестает бытьневыносимой,переводитсявразрядэстетезированныхфилософиейразмышлений? Отнюдь. По-видимому, трагедия в том, что жизнь Лизыскладывается избесчисленного множества индивидуально переживаемыхфрагментов внутреннего опыта, в число которых входит и опыт насилия, которыйона разделяет с другими жертвами чудовищного XX века 251 .
И массовостьзаклания не отменяет ее личного опыта.Существенно, что в тексте романа есть размышления о принципиальнойнекоммуникабельности страдания, идее весьма популярной в современныхTrauma Studies: «Это просто моя жизнь, понимаете! – перебила она несколькораздраженно, как бы желая вместе с Шарко сказать: ―Ca n‘empeche pasd‘exister‖»252. Фрагменты внутреннего опыта репрезентируют единство «Я» Лизы,при этом не составляя связного нарратива.Поезд,белыйотель,молоко,белыйкорабль,падающиезвезды(парашютисты, трупы), звездный ливень, кленовый лист, пожар, озеро, корсет,матка, сосновый запах, ветер, несущий потоки роз, дикие лебеди, древесноесуществование, чемодан, книга, Данте, партитура, новая жизнь, ад, падение слестницы,зонт,лавина,фуникулер,зубнаящетка,близнецы,зеркала,апельсиновые рощи, распятие, удаленная грудь… Что означают лейтмотивныевозвращения этих образов в романе?Аналитическая рамка вводится внутрь повествования.
«Белая комната вчастномотелеозначалаПсихоаналитическиечревотрактовки,еематери…»данные253«Фрейдом»–ипишет«Фрейд».егоучеником,предполагают утрату райской благости, произошедшей в связи со смертью материЛизы. Потоп и пожар символически представляют травматическое прошлоегероини, в особенности те события, которые были связаны с неверностью истрашной смертью матери. Тема белизны, в данном случае амбивалентности251Cowart D. History and the Contemporary Novel.
Carbondale and Edwardsville: Southern Illinois University Press,1989. P. 164.252Томас Д.М. Белый отель. М.: Эксмо, 2002. С. 136.253Там же. С. 136.109чистоты и распутства, бесконечно обыгрывается Томасом: мать Лизы носит имяМарии, в то время как ее сестра-близнец именуется Магдой. Библейскиеассоциации, возникающие здесь, создают двойственность и двуединость святостии порока.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
