Диссертация (1098132), страница 54
Текст из файла (страница 54)
до н. э. Рассмотрению этих двух проблем ипосвящена оставшаяся часть диссертации.Последующий анализ разделяется на две главы, расположенных вхронологическомлувийскогоипорядке.хеттскогоВданнойязыковвглаверассматриваетсяанатолийскихстатусгосударственныхобразованиях, предшествовавших созданию империи Хаттусы. Письменныеисточники неравномерно предоставляют информацию об анализируемомздесь длительном временном промежутке. Поэтому наше обсуждениеотдельных пространственно-временных промежутков будет основано наэмпирических данных определенного типа, которые могут и не иметьпараллелей в случае других пространственно-временных промежутков.Используемыеподходыисследованиелексическихвключаютпросопографическийзаимствований,переключенияанализ,кодовиструктурной интерференции, прямую оценку исторической информации ианализакронимическихзначенийанатолийскихиероглифическихсиллабограмм.
Напротив, рассмотрение социолингвистической ситуации вимперии Хаттусы может опираться на одновременное использование260нескольких подходов, дающих сопоставимые результаты. Этот периодподробно проанализирован в Главе 5.Настоящая глава организована следующим образом. В разделе 4.2представлены ономастические свидетельства в пользу языковых контактовмежду хеттским и лувийским языками в период существования ассирийскихфакторий.Внебольшомразделе4.3критикуютсядоводыпротивестественной передачи хеттского языка в Хаттусе и демонстрируется ихнеубедительность.
Раздел 4.4 посвящен анализу ранних лексическихзаимствований из лувийского в хеттский, которые могут пролить свет насоциолингвистический статус двух языков в начале II тыс. до н. э. Выводы израздела 4.4 рассматриваются в разделе 4.5, где обсуждается вероятноерасположение страны Лувия, упомянутой в Хеттских законах.
В разделе 4.6используется сочетание исторических и лингвистических свидетельств дляоценки распространения и статуса лувийского языка в Древнем царствеХаттусы, тогда как в разделе 4.7 аналогичная задача выполняется дляраннего периода раннего Нового царства. В разделе 4.8 предпринята попыткареконструкции социолингвистической ситуации в княжестве Киццувадна, атакже обсуждается происхождение ритуалов из Киццувадны, обнаруженныхв царских архивах Хаттусы. Раздел 4.9 посвящен социолингвистическомуконтекстуизобретенияанатолийскихиероглифов.Вразделе4.10резюмируются выводы из данной главы.4.2 Лувийцы в староассирийских источникахСамые ранние письменные памятники Анатолии относятся к периодуинтенсивной ассирийской торговли с данным регионом (XX–XVIII вв.
дон. э.). Канешская фактория ассирийцев была центром международнойторговли в Малой Азии в течение данного периода, хотя и в другиханатолийских городах были созданы более мелкие ассирийские торговые261центры260. Единственным письменным языком, использовавшимся в МалойАзии в то время, был староассирийский диалект аккадского, вне зависимостиот того, являлся ли автором текста ассирийский купец или местный торговец.Однако можно собрать некоторую информацию о местных говорах изанализа многочисленных туземных личных имен и более редких лексическихзаимствований, встречающихся в данных документах261. В работе [Garelli1963] предпринята попытка систематически рассмотреть этнические группы,засвидетельствованные в анатолийских полисах этого периода, опираясь наанализ местной ономастики262.
Одним из выводов автора являетсяограниченное число лувийских имен в документах староассирийскогопериода.Со времени выхода работы Гарелли многое изменилось. Кромебольшого числа новых текстов, опубликованных в последние 45 лет,необходимо особенно подчеркнуть прогресс в исследовании анатолийскихязыков. Лучшее понимание фонологических изменений, отделяющиххеттский и лувийский языки от праанатолийского, позволяет разграничитьанатолийские архаизмы и диалектные инновации внутри нашего корпуса. Вчастности, Гарелли [Garelli 1963: 139] характеризует ономастическийэлемент nan(i)- ‘брат’ как «хетто-лувийский», хотя сейчас известно, чтохеттским обозначением для брата было слово negna- [CHD, L-N: 428-431].Более того, можно реконструировать праанат.
*neg’no- ‘брат’, регулярнымирефлексами которого были хетт. negna- и лув. nan(i)- [ср. Melchert 2012b:260Все рассмотренные ниже лувоидные имена, исключая одно (Hutarla), встречаются на табличках, которыепроисходят из области Канеша. Данное заключение, разумеется, гипотетично в отношении фрагментов,обнаруженных в результате нерегулярных раскопок, однако единственным местом, где явно осуществляласьнезаконная охота за староассирийскими табличками, является Кюльтепе.261Новейший список анатолийских лексических заимствований в староассирийских текстах см. у [Dercksen2007]. Большинство из этих заимствований, похоже, являются хеттскими, однако имеются такжеhinissannum (сосуд), kulitannum (сосуд), upatinnum ‘поместье, ленный надел’ и targumannum ‘толкователь,переводчик’, которые могут иметь лувийское происхождение.
См. 5.2.5, где показывается правдоподобностьлувийского происхождения хетт. hanissa(nni)- (сосуд), и 4.4, где приводятся анатолийские когнаты акк.upatinnum. О лувийском происхождении аккадского parzillu- ‘железо’, впервые зафиксированного встароассирийских текстах, см. [Valério, Yakubovich 2010].262За кратким изложением истории изучения анатолийской ономастики можно обратиться к работе [Carruba1983: 84–87].
Уместно также отметить вклад Лароша [Laroche 1966], поскольку в его работе содержитсясамый большой письменный корпус анатолийских имен, зафиксированных в староассирийской передаче,который доступен на данный момент. К сожалению, анализ les noms kanisiens в изложении Лароша неосновывается на систематическом разграничении хеттских и лувийских компонентов данного пласта.262256]. Следовательно, если в нашем корпусе действительно фиксируетсялексема nan(i)- со значением ‘брат’, то ее необходимо рассматривать каклувийскую диалектную форму.
Возможность применить более совершенныйлингвистический анализ к большей группе личных имен побуждает меняпредпринять новое корпусное исследование.С другой стороны, даже беглого взгляда на недавний каталогстароассирийских текстов [Michel 2003] достаточно, чтобы понять, чтополный анализ ономастических материалов, содержащихся в данныхисточниках, в данный момент нереален. В то время как почти все из 5 тыс.документов, хранящихся в европейских и американских собраниях,опубликованы в клинописном виде, а многие из них также представлены втранслитерации, большая часть из 17–18 тыс. табличек, извлекаемых припостоянных раскопках в Кюльтепе, остаются неопубликованными.
Рядассириологов, включая тех, кто занимается публикацией табличек изКюльтепе, установили взаимное сотрудничество и сделали предварительныеверсии своих текстов, готовящихся к публикации, доступными друг длядруга. Ян Дерксен, один из участников данного проекта, создал базу данныхличных имен, которые встречаются в находящихся в его распоряжениистароассирийских источниках, и любезно предоставил мне доступ к этомуфайлу.
Несмотря на то что эта благоприятная возможность существеннорасширила набор доступных мне материалов, она в то же время привела кбольшим сложностям для точного определения границ рассматриваемогокорпуса. Поэтому анализируемые ниже имена должны рассматриваться какпоказательная выборка лувической ономастики из документов kārum, а некак исчерпывающее множество.Очевидная сложность в изучении личных имен, зафиксированных впередаче на чужом языке, заключается в невозможности установить нанезависимых основаниях язык, к которому относился определенныйлексический элемент. Это создает ситуацию, при которой чьи-либоаприорные предпочтения по поводу происхождения определенных личных263имен могут влиять на их интерпретацию. Единственный способ разорватьэтот порочный круг заключается в том, чтобы исследовать ономастическийкорпус определенного периода как систему.
Так, знаток специалист полувийскому языку имеет соблазн вывести гипокористическую форму Im-ra-a/Imrāya/ (MAH 16552.13) из Immara-ziti или подобного теофорного имени,включающего значение ‘степной бог-защитник’ (*Immara-Kruntiya-). Однакоанализ документов kārum показывает, что ни один из Imra-композитов,зафиксированных в данном корпусе, не характеризуется явным вторымкомпонентом лувического происхождения, в то время как имя Im-ri-mu-ša(AKT 1 7.27) может быть сопоставлено с E-wa-ri-mu-ša (напр., TC 1 109.6,12)и E-[r]a-mu-ša (Kt 94/k 959).
Три последних имени могут интерпретироватьсякак альтернативные попытки записи хурритского /Evri-muža/ ‘Господинсправедлив’.Крометого, Гарелли[Garelli1963:156]справедливоанализирует Im-ri-a-ri как /Evri-ari/ ‘Господин дал’. Следовательно, весьмавероятно, что Im-ra-a представляет собой вторичную гипокористическуюформу на базе хурритского композита с элементом /evri/ ‘господин’.Другой пример такой же неоднозначности — это княжеское имя Ha-arpá-ti-wa (о просопографическом аспекте которого см.
[Kryszat 2008: 164]).Лувические теофорные имена, содержащие элемент Tiwa(d)- ‘бог солнца’,засвидетельствованывстароассирийскихисточниках,ахеттскоедолжностное лицо Yaratiwa известно из писем из Машата (HKM 103.2).Однако хурритская этимология все же выглядит более предпочтительной.Первая часть формы Ha-ar-pá-tí-wa, вероятно, содержит ссылку намесопотамского бога Хараба, который иногда появляется в хурритскихтеофорных именах из Нузи, но не в лувийской ономастике. Следовательно,данное имя лучше читать как Harba-tiwe слово ‘Хараба’, предполагая, чтовторая часть этого композита — хуррит. tiwe ‘слово, вещь’ [Richter 2012:455]. Другой пример хурритского имени из староассирийского корпуса,которое содержит тот же теоним, — это Ha-ar-pá-tal (Kt c/k 1055.20), котороеследует анализировать как Harb-adal ‘Хараб силен’.264В свете этих трудностей уместно разделить обсуждаемые лувоидныеимена на несколько групп263.
Первая группа включает те формы, чьелувическое происхождение, по моему мнению, является достоверным. Чтобыбытьотнесеннойкэтойгруппе,именнаяформадолжналибохарактеризоваться фонетической инновацией, специфичной для лувическойподгруппы, либо содержать два корня, которые встречаются в лувийском, ноне в хеттском. В дополнение к этому мы должны быть способны объяснитькаждую морфему данного имени в контексте лувийской грамматики. Другоежелательноеусловие,котороесложнееподвергнутьформализации,заключается в наличии параллелей к данному имени внутри лувическогоономастического корпуса264.Следующие корни и основы, представленные в нижеприведеннойтаблице, характеризуются специфическими лувическими фонетическимипереходами Gulza- ‘(персонифицированная) судьба’ (ср.
хетт. Gulsa- ‘id.’),Tiwad- ‘бог солнца’ (ср. и.-е. *dyew- ‘дневное небо’ и хетт. siu(n)- ‘бог’),nan(i)- ‘брат’ (или nann(i)- ‘господин’)265, waw(i)- ‘бык’ (ср. и.-е. *gwou- ‘id.’),Ru(wa)ntiya- ‘бог-защитник’ (ср. аккадографическое kurunta [Hawkins 2005b:290])266.
Типично лувийские (но не хеттские) корни — это haw(i)- ‘овца’263Прилагательное «лувоидный» используется в данном случае в отношении анатолийских имен в значении‘имеющий лувийский вид’, поскольку, как будет показано ниже, лувический характер многих из них можетутверждаться лишь с некоторой долей вероятности.264Все таблицы, содержащие лувийские имена, зафиксированные в староассирийских источниках,организованы по одному принципу. Первый столбец включает имя в транслитерации, а второй —информацию о человеке, которому принадлежало данное имя, согласно документу, где онозасвидетельствовано.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
