И.З. Серман - Русский классициз (1006452), страница 32

Просмтор этого файла доступен только зарегистрированным пользователям. Но у нас супер быстрая регистрация: достаточно только электронной почты!

Текст из файла (страница 32)

Прин­цип неограниченной самодержавной власти в связи с полити­ческой ситуацией, возникшей из дела Алексея, распространялсяотныне и на самый принцип престолонаследия, который совсемнедавно тот же Прокопович объявлял одним из самых большихдостоинств и преимуществ неограниченного монархического строяпо сравнению со всеми другими видами государственногоустройства.

Наиболее значительное произведение Прокоповича —чисто политический трактат «Правда воли монаршей во опре­делении наследника державы своей» (1722) был посвящен историко-теоретическому обоснованию этого принципа полной сво­боды выбора наследника. Феофан и в «Правде воли монаршей»пользуется в равной степени историческими, философскими ибогословскими -(«от историй св. писания») доводами, однакоместо, которое отводится аргументам «нецерковным», гораздозначительнее. С точки зрения автора, они гораздо весомее иубедительнее. Поэтому характерен даже порядок, в котором при­водит Прокопович доводы разного происхождения, способные убе­дить «роптателя»: «Узрев толикую доводов силу и толикий сви­детель облак, от естественного разума, от законов народных, отпримеров исторических, еще же и от неложного слова божия, нетокмо видит, что трудно ему аки против рожна прати, но и устамизенути отнюдь не может» («Правда воли монаршей», 1722).Как уже было отмечено исследователями, «содержащеесяв „Правде воли монаршей" политическое учение не отличаетсяоригинальностью.

Доказательства, к которым прибегает Феофандля обоснования права монарха на завещательное распоряжениепрестолом, вытекают в значительной степени, как это видно ужена первый взгляд, из общих идей школы естественного правав той их разработке, какую они получили у представителей,т. н. абсолютистского направления этой школы, т. е. у ГугоГроция, Гоббса и Пуфендорфа».3939Т.

Г у р в и ч. «Правда воли монаршей»Юрьев, 101 Г,, стр. 25.ФеофанаПрокоповича.135Указав, что в сочинениях этих создателей теории естествен­ного права происходит постепенное освобождение от доводов тео­логического происхождения, Гурвич таким образом характеризуетпозицию в этом вопросе Прокоповича: «Весь ход доказательствПрокоповича ведется параллельно: каждое положение выводитсяодновременно из священного писания и из естественного разума,„богом в сердцах человеческих написанного". Внешне оба этигетерогенных источника признаются равноправными, однаколегко заметить, что на деле центр тяжести всего трактата лежитв рационалистических доказательствах.

Изложенное в нем уче­ние осталось бы, собственно, по существу неизменным, если быотбросить всю аргументацию богословского характера».40Как указывает один из видных русских исследователей исто­рии политической мысли, Б. Н. Чичерин, «человечество вышлоиз средневекового, более или менее анархического состояния, оноотрешилось от теократии и феодализма. Надобно было воздви­гать новое здание, для которого не годился прежний материал.В этой работе невозможно было идти путем опыта, отправляясьот факта, от существующего, ибо существующим было именностарое, то, что отвергалось как несостоятельное. Оставалось,следовательно, искать в теоретических указаниях разума началдля нового порядка вещей; надобно было исследовать, в чем со­стоят рациональные основы человеческих обществ и каководолжно быть их устройство».41Верно определив предпосылки появления нового метода —изучения теории государства и нового подхода к политическойтеории вообще, Чичерин исходит при этом из абстрактно взятогополитического состояния Европы в новое время, и у него по­лучается так, что с «теократией» и «феодализмом» было совер­шенно покончено.

На самом же деле все обстояло иначе, го­раздо сложнее, и теория Гроция—Пуфендорфа в гораздо боль­шей мере являлась программой общественного устройства, чемхарактеристикойдействительногополитическогосостоянияЕвропы середины XVII в. Учение естественного права было — поотношению ко многому и особенно ко всем теократическимидеям — учением революционным, ниспровергающим, хотя,в сущности, стремилось оно оправдать и упрочить абсолютизм,а не какую-либо другую форму политического общежития.По верному указанию Чичерина, «политическая наука требуетсвободы.

Самые теории неограниченной монархии развиваютсяс большею силою и последовательностью в споре с противопо­ложными началами».424041Там же, стр. 37.Б. Н. Ч и ч е р и п. История политических учений, т. 2. СПб., 1872,стр. 5.42136Там же, стр. 7.Восприятие и насаждение теории естественного права в рус­ской политической ситуации 1710—1720-х годов оказалось воз­можным именно в силу ее антиклерикальной и антитеократиче­ской направленности.зПоследовательно применяя политические принципы естествен­ной теории права к русской истории, Сумароков и нашел в ки­евском периоде именно то, что ему было необыкновенно до­рого — этическое, а не правовое состояние мира. Из этого сле­довало, что абсолютизм й России есть явление не изначальноприсущее ее истории, а исторически сложившееся и, как всеисторически сложившееся, подверженное изменениям и рефор­мам.Безусловно разделяя пафос просвещения и борьбы с «суеве­риями», которым была исполнена деятельность Петра, Сумаро­ков не считал возможным возврат к прошлому, к героическойэпохе чести, но и абсолютная, ничем не ограниченная «воля мо­наршая» казалась ему неизбежно ведущей к тирании и деспотии:«Истинною и милосердием получают государи любовь от под­данных своих.

Не страх, но любовь народа есть ограда пре­стола и украшение величества. Взоры царствующего тирана ужа­сают подданных, слова его в трепет приводят, действия благо­получие отъемлют».43Сумароков хотел взять лучшее из наследия Петра исоединить это с высоким уровнем этического самосознания геро­ической эпохи древнерусской жизни; для него чисто правовоесознание, каким была идеология абсолютизма в петровском еговарианте, было неприемлемо, так как оно приводило к полномуподавлению личности во имя государства, индивидуума во имя це­лого.

Сумароков хотел гармонического сочетания самосознанияличности, ее абсолютно высокого этического уровня с разумнопонимаемой общей пользой равноправных граждан. Разумеется,речь у него идет о сознательных членах общества, какими онсчитал дворян.Наиболее верным путем к политически разумному и исто­рически обоснованному государственному строю Сумароков —прежде всего художник — считал путь эстетического, вернее этико-эстетического, воспитания. Все свое творчество и особеннотрагедии он считал новым для России, им созданным явлениемнациональной культуры, а себя — первооткрывателем в русскойлитературе законов русской трагедии. Обращенная к «чувстви­тельности» зрителя, к его сердцу, а не только к разуму, траге­дия Сумарокова и его учеников стократ усилила лирически-эмо43«Трудолюбивая пчела», СПб., 1759, октябрь, стр.

580—581.137циональное воздействие песен Сумарокова, присоединив к ослож­ненной драме любви политические расчеты и конфликты.Сумароковская трагедия испытала эволюцию, связаннуюс общим процессом обновления русской трагедии и появленияновых элементов в ее структуре.

О том, что проблема трагедиистала дискуссионной в середине 1770-х годов, есть прямые ука­зания в литературе эпохи. Одно из наиболее ярких свидетельствэтой борьбы — комедия Николева «Самолюбивый стихотворец»(1775), в которой, помимо обычных для комедии такого типа памфлетности и портретности в обрисовке Надмена (Сумарокова),содержится очень интересное для нас указание, что Надмен ни­каких новых трагедий не хочет признавать. Возможно, чтоименно под влиянием этих споров Сумароков видоизме­нил свою трагедийную манеру и сосредоточил художествен­ный анализ на героях временно или навсегда «отпавших»,отказавшихся следовать норме чести, провозглашенной, как из­вестно, в трагедиях Сумарокова главной этической заповедью.В поздних трагедиях он занят художественным исследованиемзла и его влияния на судьбы человеческие.То, что конфликт страсти и чести в сознании «нормальных»персонажей оканчивается большей частью победой чести, не ме­няет основного новаторского качества этого конфликта.

Страсть,в большинстве случаев любовь, совершенно равносильна чести.Утверждая непременную обязанность своего героя следовать ве­лению чести, а не призывам страсти, Сумароков рассматриваети изображает страсть как равноправную, вернее равномощную,чести силу. Собственно, если бы не было страсти, то не было быи трагедии. Поэтому современники называли Сумарокова «неж­ным», т. е. певцом, изобразителем любви, а не чести. Не стоицизмего героев, а их «чувствительность» (в особом понимании, ещесовершенно несходном с тем значением, которое сообщил этомупонятию сентиментализм), трогательность, способность вызыватьу зрителей слезы сочувствия своим страданиям — таково былооткрытие, с которым вошел Сумароков в русскую литературу,и если заявка на эту «чувствительность» была сделана им ещев песнях, то в полной мере осуществлено это было в трагедиях.Именно «нежность», т.

е. изображение любви, больше всегоценили у Сумарокова современники. Готшед, в 1753 г. оченьвысоко оценивший «Синава и Трувора», с которым ознакомилсяво французском прозаическом переводе, в изображении патетикилюбовного чувства видел основное достоинство трагедии Сума­рокова. Он писал: «Все произведение клонится к изображениюнежной любви, столь же почтительной, сколь сильной, и столь жестыдливой, сколько живой..

.».4444Цит. по статье: Г. А. Гунов с кий. Русская литература в немец­ком журнале XVTTT в., стр. 398.138В трагедийном репертуаре Сумарокова изображаются кон­фликты двоякого рода: внешние, собственно «политические», ивнутренние, «психологические», «душевные». Конфликты первогорода возникают там, где есть персонаж, полностью отпавший отнравственно-поли-тических норм, вполне предавшийся «злу» и«самолюбию», переступивший все и всяческие законы. Кон­фликты второго рода возникают уже внутри нормальных отноше­ний персонажей и порождаются столкновением на почве любви.Художественное исследование любовной страсти вольно или не­вольно превращает ее, а не честь в движущую пружину челове­ческих поступков или, во всяком случае, устанавливает их фак­тическую равновеликость.В трагедийном творчестве второго периода Сумароков ослож­няет основной конфликт тем, что делает зло или стремлениек нему таким же значительным чувством, как любовь.В трагедиях Сумарокова персонажи обладают совершенно оди­наковым уровнем понимания общей проблематики жизни, по­литики, нравственности.

Все они без всякого различия мыслятодними категориями, одними понятиями. И те, кого Сумароковсчитает «нормальными», т. е. живущими согласно определеннымэтическим и политическим нормам, и те, кто эти нормы нару­шает, делая это совершенно сознательно, — все понимают«норму», «нравственный закон» одинаково. Все герои Сумаро­кова проникнуты этическим сознанием, для них этика и поли­тика соединяются в понятие «закона», равнообязательного дляправителей и подданных, для руководителей и руководимых, дляцарей и для народа.

При этом Сумароков, так же как это позд­нее сделает Фонвизин, предпочитает показывать силу воздей­ствия закона на примерах отклонения от него, его нарушения.Его преступники, преступая закон, великолепно сами это со­знают и объясняют свои поступки не прибегая ни к какимсофизмам; они не ищут смягчающих вину обстоятельств, непридумывают благородных мотивов для оправдания подлых дел.Лицемерие им совершенно чуждо, равно как и непониманиедобра и зла. Они все понимают, но все же действуют «непра­вильно».Пармен говорит Димитрию Самозванцу:И, ежели ко злу тебя влечет природа,Преодолей ее и будь отец народа!45Зло, «злодейская душа» (слова Димитрия о самом себе)означают по Сумарокову отпадение личности от законов разума,от сознания общеобязательных этических норм. Главный конфликт«Димитрия Самозванца» — борьба злодея с истиной. Димитрийтак определяет характер своих отношений с ней:4Г)А.

Характеристики

Список файлов книги