Диссертация (Интроекция противоречий кризиса культуры в структуру личности), страница 8

Такой подход позволит нам осуществить ретроспективный взглядна вопрос о кризисных состояниях в культуре и, что значительно важнее,обратиться к проблеме кризиса современной личности на строгом социальнофилософскомматериале.Всилуэтихобстоятельствмыполагаемнеобходимым прежде всего исследовать конкретику историсофских данных39обыденного,научного,религиозного,эстетическогоифилософскогосамосознания культуры, накопленных на протяжении XIX и XX столетий.1.2. Ситуация неопределенности смысла как формакризисного сознанияСпервыхэтаповсамоидентификациясуществования,Европыкультурно-историческаяосуществляласьподвоздействиемспецифической западной рациональности[3].

Рационализм в мировоззренииисходит из той существенной предпосылки, что все вещи предстают какобъективное воплощение и исполнение некоего разумного принципа,постижение которого достигается человеком через интеллектуальноеприобщение к его законам. Перефразируя М. Мамардашвили, определим этокак классический идеал рациональности. [207]После революционных событий XVIII века во Франции, когда надеждыПросвещения на преобразующую силу разума потерпели, как казалось,сокрушительноепоражение,сформулированныенавсеосновекрупныеметафизическиерационалистичноговзглядасистемы,намир,подверглись кардинальной ревизии. Разум, пытавшийся опереться вмировоззрении на его высшие достижения – математику или логику –вызывал все меньше доверия. И дедукция Декарта, и геометрический методСпинозы, и математическая логика Лейбница оказывались под все большимисомнениямиииз-завсеболееочевидныхвнутреннихлогическихпротиворечий, и из-за сложностей соотнесения их с данными наук о природе.Тоже самое позже произошло с метафизикой Гегеля.

Вместе с этимрациональный способ видения мира начинает претерпевать кардинальную40трансформацию. Рационализм все значительнее проявляется в научнотехнической картине мира, становясь одной из основ сциентистскойидеологии. Столетием позже Э. Гуссерль скажет свои слова об этом как о«крахе рационализма», проявившегося в его «овнешнении», в воплощении втехнике, и в увлечении «натурализмом» и «объективизмом». [112].Истины «научного» разума открыли перспективу обнаружения смысламира и участия в нем далеко не всем. Начиная с Ж.Ж. Руссо, в Европепроизошло складывание романтической оппозиции прагматическому рациоцивилизации. Значительное влияние приобрели слова Новалиса [242],Шатобриана [358], Нибура [238], Гельдерлина [87].В атмосфере протеста против бездушных правил новой эпохизарождается иррационализм – парадоксальный антипод рационалистическихосновмировоззрения,всеболеередуцировавшихсяксциентизму.Иррационализм родственен романтической оппозиции начала XIX века тем,что он объясняет действительность не наделяя ее человеческим смыслом.Два практически не понятых современниками мыслителя – А.

Шопенгауэр иС. Кьеркегор – не только предчувствовали, но с поразительной точностьюназвали будущие признаки кризиса.В широко известном пессимизме Шопенгауэра уже отчетливо видно нетолько отрицание общечеловеческой веры в разум, но и в его порождение –науку, которая, по его мнению, может принести непреодолимое зло. В стиле,предписанном советской эпохой, И. Нарский отмечает: «Невозможноотрицать, что франкфуртский затворник очень метко обрисовал современнуюему буржуазную действительность, а заодно и темные стороны всейпромышленной цивилизации вообще». [235, с.20]. Но это замечаниедостаточно объективно вне зависимости от контекста его происхождения.Более того, Шопенгауэр выразил и другой, в чем-то еще более важныйлейтмотив эпохи.

Не Первоначало, не Космос, не Бог, не Разум, и уж темболее не буржуазная мораль заботы о повседневности, а мировая воля –«слепое влечение, темный, глухой позыв, вне всякой непосредственной41познаваемости» [372, с.32] – тянет мир через последовательность бесцельныхи бессмысленных событий.Нообщеизвестныйпессимизмвтрактовкемира,даннойШопенгауэром, содержит некоторую двойственность. А. Чанышев обращаетвнимание на ту часть концепции морали Шопенгауэра, в которой ониндивидуализирует связь человека с мировым духовным началом. Хотя воляк жизни и слепа, бессмысленна, бесцельна, вызванный ею к жизни человекспособен к бескорыстному состраданию, которое вовсе не являетсяискупительной жертвой.

Это сострадание к таким же бессмысленным,сострадание «само-в-себе», за него не предполагается «воздаяния» состороныпрощающейзаинтересованномвбожественнойобретениисилы.последующегоВсострадании,спасения,непроисходит«обращение» воли к жизни в ее отрицание. Оно дает искупление личнойвины за бессмысленность всеобщего существования, но не преобразует мир влучшую сторону, не обеспечивает его продвижение по ступеням к высшейнравственной цели. Такое сострадание – и моральное предназначениечеловека, и его свобода.

Или, как пишет А. Чанышев, «скрытая отнепосредственного познания сущность мира». [357, с.11]. Поэтому сам посебе моральный миропорядок открывается только в индивидуальном«обращении» воли к жизни через сострадание в ее самоотрицание.Шопенгауэр констатирует, с одной стороны, что в той частидействительности, которая открывается посредством внешнего опыта (науки)не обнаруживается ни первой причины, не конечной цели. Таковаяопределялась только раньше и только через «ненаучное» представление онекоей внеположенной миру причинности силы, «ответственной» за все цепипричинения и высшую цель.

[371; 373]. С другой стороны, «оставшийся» безконечной причины, и, следовательно, без цели мир, все же может иметь вглазах человека некоторый смысл. Его обретение возможно только в глубокоиндивидуальном опыте интуиции, направленной на отрицание воли к жизнив самом себе.

Но личностный опыт такого рода не имеет никаких42объективных критериев его «верификации». Поэтому человек оказывается всостоянии категорической непроясненности надежды на иррациональныйсмысл. Подобная непроясненность предстала у С. Кьеркегора в весьмасхожем варианте – в определении состояния «мужественного отчаяния».Смысл жизни, обнаруживаемый в сострадании, возникающим изинтуиции всеобщей бессмысленности, неизбежно ведет к разрыву междусобственной жизнью и жизнью других людей.

Он не определим логически, иникогда не может быть распространен на установки жизненных практик, внем не содержится ни одного критерия нравственного. Такой «смыслсострадания»сотканбезнадежности,тоскиизипереживанийотчужденности,бесперспективностиодиночества,будущего.ФилософияШопенгауэра стала квинтэссенцией возникающего кризисного сознания,изначальноимеющегопринципиальнуюдвойственность:переживаниебессмысленности в нем сопрягается с неизъяснимой надеждой на смысл.[371]. В этой двойственности обнаруживается главный и не имеющийисторическиханалоговпризнаккризисногосознания–тотальнаянеопределенность в отношении смысла.Специфическая двойственность изначально прослеживается и вфилософии Ф.

Ницше. При этом его темы «смерти Бога» и «переоценкиценностей» выявляют квинтэссенцию кризисного сознания еще в большейстепени, доводя переживание состояния неопределенности смысла доощущения полной бессмысленности. [355]. В некоторых случаях одна изцентральных тем философии Ницше – тема нигилизма – предстает кактребование свободы от любых смыслов. По замечанию В.

Подороги [258],Ницше – страдающее человеческое существо, которое «живет» между линийграниц жизни, в промежуточном – экстерриториальном – пространствекультуры, то есть после и до границы двух культур: уходящей и возможноидущей ей на смену. В таком контексте экстерриториальность – не толькопограничное, но и одновременно «чистое» пространство. В нем нигилизмпредстаеткакпсихологическоесостояние,вкоторомпереживание43неценности всего, что раньше было ценным, бесконечно сменяется неяснымпредчувствием, надеждой на новые ценности.Ницшеанское требование переоценки ценностей возникло именно вусловияхнеопределенности,ипоэтомусамоостаетсядоконцанеопределяемым.

Ему можно интуитивно сочувствовать, но его невозможнорационально уяснить. В психологически гипостазированном состояниисмысловой неопределенности аппарат классической философии стал дляНицше средством создания неклассической философской иллюзии, несоотносящейся с действительностью. Таковой у Ницше явилась вера в«сверхчеловека», происходящая из требования нового отношения к миру:ничего предзаданного, ничего предустановленного.Однако действительность, каковой бы ни была ее метафизическаятрактовка, вносит свои коррективы в любые спекуляции. Нигилизмнеизбежно перешел в свою следующую фазу, и обернулся крахом иллюзии,разрушающим поворотом «назад от “Бог есть истина” к фантастической вере“все ложно”» [240, с.35].

Эта мысль Ницше обозначила действительноеотрицание всех смыслов, или абсолютный пессимизм, если не для негосамого, то для многих его современников. «Чувство правдивости, высокоразвитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши иизолганности всех христианских толкований мира и истории», [240, c. 35] –эти слова вполне относятся и к иллюзии «сверхчеловека».«Сверхчеловек» оказался вынужденным решать одну из самыхсложных задач: как справиться со своей свободой от Бога.

[396]. Но вместоэтого смог только самообнаружить себя существом без всякого смысла ичеткой цели, указывающих на будущее. Отсюда не реализовавшаясяобезбоженная свобода неизбежно вывела вовсе не к утверждению «воли квласти», а к мысли о вседозволенности. В этом смысле Ницше действительноопределил один из самых болезненных нервов кризиса, чем, по всейвероятности, была предопределена его огромная популярность.