Диссертация (Мотивный комплекс прозы Татьяны Толстой), страница 11

Мотивныйкомплекс, ранее у Толстой связанный с образом главной героини (героя), вданном случае раздваивается, членится на две линии, кажется, не только непересекающиеся друг с другом, но и противоречащие одна другой. Ада —1См.: Альтман М. С. Гоголевские традиции в творчестве Достоевского // Slavia. 1961.Т. 30. Вып. 3; Бахтин М.

М. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1989.53змея, враг, противник. Однако Толстой удается вобрать в сложноепротиворечиереальнойжизнимотивы,спорящиедругсдругом,взаимоисключающие, в тексте рассказа в конечном итоге порождающиеподлинность, реалистичность, психологическую объемность.Ассоциативная и фонетическая перекличка слова ад и имени Адапозволяет буквально понять выражение «почта от Ады», т.е. «адская почта»,что еще более усиливается словосочетанием «адский планчик» (с. 132).«Адские детали» постепенно выстраивают мотивный ряд, обретающийсобственную сущность и воплощающий идею двусоставности мира: ад и рай,Бог и Дьявол.

В результате Ада становится своего рода посланником тогосвета как неизбежной составляющей представления о сложном и емкоммире в целом. Мотив двусоставного («дуального») мира, явленный в первомрассказе через со- и противо-поставление взрослого и детского миров,мечты-сказки и жизни-реальности, прошлого и настоящего, в этом рассказереализуется как антитеза противопоставленных мотивов мира живых имертвых, настоящего и вымышленного — в конечном счете порождающих всвоем диалектическом единстве цельность и подлинность реальности.Так, мотив причастности Ады-Николая к «потустороннему» мируоборачивается своей противоположностью: Ада-враг оказывается Николаемвозлюбленным Сони.

И так же, как это было прослежено в рассказе «Назолотом крыльце сидели», невидимая отсылка к мотиву жениха из «другогомира» (условно-фольклорного «мертвого жениха»1) вновь обнаруживаетглубины создаваемого Толстой художественного мира: спираль времениуводит героев в фольклоризированное и мифологизированное прошлое,смыкая тогда и теперь, расширяя пределы вселенной, в которой существуютперсонажи. Обращение Толстой к мотиву взаимодействия разных мировпозволяет говорить о попытке прозаика совместить бестелесный мир мечты(иллюзии) с миром реальной действительности (жизни), о стирании границ1Рассказы о мертвецах // Афанасьев А. Н.

Русские народные сказки. М., 1985. Т. 3. С. 60–70.54между видимым и невидимым. Ада — реальность, Николай — вымысел, ноони суть одно и то же. Толстая говорит о том, что Ада так активновключается в игру, так вживается в роль Николая, что сама едва ли непревращается в него: «порой в зеркале при вечернем освещении ей <Аде>мерещились усы на ее смугло-розовом личике» (с. 136). А по ходу развитиясюжета (блокадные эпизоды) Ада попросту вытесняется Николаем,действительно превращается в него. Рассказчик воспринимает Аду глазамиСони и уже прямо называет ее Николаем, описывает ее как лицо мужскогопола: «Николай лежал» (с.

138); «гладко побритый» (с. 139); «Соняприжалась к его глазам», «напоила его» (с. 139).Обращение Ады в Николая актуализирует в рассказе мифологическийпо своей природе мотив умирания и перерождения — «оборотничества»,который соотносится с архаической концепцией «двойственности» и«взаимооборачиваемости», т.е. взаимопроникновения различных сторондействительности друг в друга. Эта идея отражает мысль писателя:кажущееся истинным может быть ложным, а ложное может оказатьсяпоистине подлинным, реальное выдуманным — и наоборот.

Мотивоборотничества (обращения), не «материализованный» в тексте посредством«предметных» деталей, становится «непрописанным», но зримым мотивом,бросающим отсвет на отношения реальной возлюбленной и вымышленноговозлюбленного.Амбивалентные мотивы формируют художественный мир рассказаТолстой.

Шутка-выдумка Ады незаметно превращается для нее же в её«каторжное ядро» (с. 136). Выдуманный роман становится бременем, котороеей приходится нести. Выдуманный фантом становится частью ее жизни(мужское истощенное голодом тело, «проступающие» усики). Первоначальножестокая и всевластная, Ада сначала в письмах, а потом и в жизнипревращается в совсем иной характер-образ. Независимая и гордая, в днивойны и блокады она обращается в существо беспомощное и слабое,неспособное бороться за собственную жизнь: «съела все, что было можно»55(с. 137), похоронила отца, потом брата, написала Соне, что все было ложью,и легла на диван умирать.

Заметим, что еще одно (последнее) письмо к Сонестоит в ряду самых важных событий в жизни Ады, точнее — жизни и смертиАды. Любовь Николая (и ненависть Ады) к Соне становится частьюсущности героини. Мотив «эпистолярной» любви Николая становитсяважной слагаемой противоречивой духовной сущности Ады.Совершенно иначе в финале рассказа предстает главная героиня —Соня.Изнаивной,нелепой,романтичнойдевушки/женщиныСоняпревращается в истинного «героя», способного пожертвовать своимблагополучием (по сути — пожертвовать жизнью, последними остаткамиеды) ради другого (любимого) человека.

У казавшейся абсолютнобесхарактерной героини-дуры обнаруживается по-настоящему стойкий ирешительныйхарактер.Мотивюродства«оборачивается»мотивомподвижничества, мотив благодушия — мотивом жертвенности: Соня безсомнения берет последнюю «баночку довоенного томатного сока <…> cокатам было ровно на одну жизнь» (с. 138) и отправляется через весь городспасать свою любовь и мечту — Николая1.Мотив жертвенности и подвижничества — отдать жизнь за любимого,за свою мечту — становится высшим воплощением мотива святости июродства,проявляющимправедностьчистой(наивно-детской)душигероини2. Неслучайно в рассказе постоянным мотивом, сопровождающим1Можно предположить, что сок в рассказе становится заместителем «священной воды»,символом очищения и средством приобщения к духовному началу. В некоторой степени вэтом эпизоде обнаруживается и соединение мифологических мотивов «мертвого жениха»и «живой воды», возвращающей жениха к жизни.2Существенным в этой связи кажется и настойчивое напоминание о чертах лошади вовнешности героини: «Сонины лошадиные черты» (с.

127), «голова как у лошадиПржевальского» (с. 129), «обнажая костяные лошадиные зубы» (с. 136); «Соня — стараядура и лошадь» (с. 137). Как известно, в христианском искусстве конь выступаетсимволом отваги, смелости, благородства, щедрости, а также нередко становитсяолицетворением победы мучеников над грешным миром. Неслучайно конь выступаетпостоянным спутником святых — к примеру, св.

Георгия, Виктора, Маврикия, Мартина идр. Интересным оказывается и тот факт, что Ада неоднократно в рассказе сравнивается со«змеей» (с. 132), «острая, худая, по-змеиному элегантная» (с. 139) и др., т.е.противостояние героинь отчасти сопоставимо с архаическим мотивом «змееборчества»56образ Сони, становится образ-мотив голубя — «белого эмалевого голубка»(с. 130), который героиня никогда не снимала. Эмалевый голубоквоспринимается символом духовной высоты Сони, ее «голубиного духа», асама героиня — земным воплощением, «заместителем» «Святого Духа».Образ-символ «белого голубя» в рассказе воскрешает мотив райского сада,сада Эдема, идиллического пространства, прослеженного в рассказе «Назолотом крыльце сидели», и указывает на связь различных рассказовТолстой, единство их проблематики и близость мотивной системы.

Сонядура — персонаж с детской душой, подобно героиням первого рассказаписателя,воплощаетчерты«неотмирности»,наивностиичистоты,доверчивости и открытости свойственных детству. За образом Сони вновьпрочитываются мотивы утраченного человечеством рая, единичности иобреченности повзрослевших душ.Мотивы умирания и возрождения, рождения и взросления детскойдуши вновь возникают в тексте рассказа Толстой. Фраза «Жил человек — инет его.

Только имя осталось» (с. 126), открывающая повествование,порождает мотив памяти в рассказе, который в конечном итоге перерастает(«оборачивается») в мотив бессмертия главной героини1. О Сониной брошкеголубке Толстая метафорически говорит: «…голубков огонь не берет»(с. 140).(см.: Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 2002. С. 203). Обархаическом мотиве змееборчества см., напр.: Афанасьев А. Н.

Поэтические воззренияславян на природу. М., 1995. Т. 2; Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки.СПб., 1996; и др.Кроме того лошадиные черты внешности героини Толстой, кажется, возможноинтерпретировать иначе. Учитывая некоторые отсылки в образе Сони к сказочномуИвану-дураку, который, по мнению исследователей фольклора и мифологии, связан скосмологической символикой и сам может быть понят как своего рода «первочеловек»,соотносимый с мировым древом и его атрибутами, важным становится и ещё один мотив.В ряде сказок в ветвях древа Иван-дурак пасёт своего коня (ср.: мотив «конь у мировогодерева» / «конь мирового дерева») (см., напр.: Иванов Вяч., Топоров В. Н. Иван Дурак //Мифологический словарь / под ред.

Е. М. Мелетинского. М.: Советская энциклопедия,1990. С. 226). У Толстой Соня совмещает в себе черты и дурака, и лошади и как будтоудваивает космологическую символику, становится «первочеловеком» в квадрате.1Мотив памяти поддерживается в тексте указанием на то, что главная героиня быламузейным работником, музейным хранителем. Образная мотивика «музей // память».57В целом образ Сони может быть соотнесен с мифологическимимотивами, формирующими увиденный еще в первом рассказе писателя образперсонажа-«первочеловека», который прошел через смерть и обрел новуюжизнь в памяти окружающих (детей, друзей, врагов). Толстая (особенно вфинале рассказа) фокусирует внимание прежде всего на нравственнойсоставляющей образа Сони, ее духе, провозглашая величие и мужество душиодинокого, по-детски наивного «маленького» героя1.Мотивы памяти, мечты, святости, жертвенности главной героини Сони,мудрой душой, в конечном счете оказывают влияние и на образ ее врага,змеи-Ады.

Ада в финале рассказа из «адской» выдумщицы и по-своемужестокой фурии превращается в героиню более сложную и психологическиемкую — задумчивую, таинственную, внутренне скрытую, хранящуюСонины письма (и эмалевого голубка) и как будто понявшую нечто важное.Мотив беспамятства, связанный с образом Ады, накладывается на мотивпамятливости,связанныйсобразомСони,мотивненавиститрансформируется на основе ее образа в мотив любви — не только любвимужчины и женщины, но человеческой любви, почти библейской: «возлюбиближнего как самого себя».