⁶ Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака. М., 1990. С. 5.

неполных изображений, которое воссоздает целостность картины (впрочем, никогда не являющуюся окончательной). В качестве примера можно привести разнообразные оценки современниками «Сестры моей жизни», многие из которых сохраняют актуальность и по сей день, среди которых, однако, только единожды делается акцент на разных оттенках комического в книге Пастернака (Я.З.Черняк). Сегодня это одна из актуальных филологических концепций, развиваемых французской славистикой, возглавляемой М.Окутюрье.

Названный аспект определяет особую актуальность исследования. Несомненно, актуальным оказывается и вопрос о влиянии критики на формирование творческого сознания поэта, изменение его поэтической манеры. Кроме названного, стоит заметить, что литературный процесс, исторически неоднороден. Та его часть, которую составляют произведения первостепенной ценности, при жизни автора воспринимаемые как классика отечественной словесности, несомненно, остается в памяти потомков и может подвергаться исследованию на разных уровнях. Однако ниша, занимаемая литературно-художественной критикой, не обладает такими потенциями. Критика устаревает, поскольку она органически связана с текущим моментом исторического и социального развития страны, вкусами и приоритетами читающей аудитории. Критика, всегда ориентированная на «сегодняшний день», остро заинтересованная в постижении, анализе и оценке представляющей современность референтной писательской группы, – устаревает. Таким образом, стремление современной науки получить объективное представление об эпохе 1920-х годов выливается в необходимость детального изучения литературного процесса этого времени, и как одной из важнейших составляющих его – критической массы, которую порой даже трудно восстановить в полном объеме. Без решения этой проблемы наше представление о литературе и культуре прошлого будет катастрофически однобоким.

Исследование внедряет новую тотальную, синхронно-диахронную методологию, позволяющую выявить все этапы развития литературно- критических идей в их исторической динамике, взаимосвязях и противоречиях. Наглядно и объективно при таком подходе предстают субъекты литературного процесса 1920-х годов, главную роль в котором играли не писательские, а именно профессиональные группировки критиков, однако материалом становятся не их теоретические манифесты, а практическое поле их деятельности – анализ и оценка творчества современного поэта. Метод «сквозного прочтения» дает представление не только об исторической рецепции творчества Пастернака, но позволяет на материале поэзии Пастернака проследить процессы, протекавшие в русской журналистике этого периода: степень вовлеченности критиков в политические и социальные перемены, их способность к самоидентификации на фоне постепенного превращения советской критики в один из механизмов идеологической государственной системы, и – параллельно с этим – активно развивающихся в эмигрантской Европе процессов партийного размежевания. Основываясь на восприятии критиками пастернаковской поэзии, можно детально разглядеть, как в начале 1920-х годов происходило отпадении «диаспоры» от «метрополии», и как подчас идеологические приоритеты заставляли критиков менять свои оценочные суждения, отказываясь от скрупулезного литературного анализа произведений. «Сквозное прочтение» такого гигантского объема критического материала дает возможность также посмотреть на него как на единый текст, проанализировать его тематику, мотивные ходы, стилистические средства, воссоздать скрытые диалогические ходы.

Материалом для исследования послужили все рецензии, заметки и аналитические статьи, в которых имя Пастернака и его произведения подвергаются более или менее детальному обсуждению. Мы старались привлекать даже те публикации, в которых разговор о творчестве Пастернака служит только лишь отправной точкой для рассуждения

критика о текущей литературе вообще или в которых поэтика Пастернака становится фоном для оценки творчества его современников, анализа литературного процесса. Также в качестве материала привлекались и само творчество Пастернака, и авторская саморефлексия, отраженная в эпистолярии и других документах. Фигура Пастернака для критики 1920-х годов оказалась во многом знаковой: находящийся в самом центре литературного процесса в СССР, однако не претендующий ни на должность «буревестника революции», ни на роль реформатора русского стиха, Пастернак невольно поляризовал литературную критику. Представители цеха в зависимости от их личной или партийной вовлеченности в общественные процессы либо концентрировались на особенностях пастернаковской поэтики (С.Парнок, Ю.Тынянов, Ин.Оксенов, Б.Бухштаб), либо были вынуждены уходить от нее в сторону идеологических обобщений (В.Перцов, Г.Лелевич), либо выбирали срединный путь – контаминацию обеих линий, попытку объяснить социальную позицию Пастернака особенностями его поэтики и наоборот (В.Правдухин, В.Красильников, А.Лежнев, Я.Эльсберг). Такую точку притяжения и отталкивания представляла фигура Пастернака и для зарубежной критики, в которой к 1923 г. начался процесс размежевания по отношению ко всему советскому, к советской литературе в частности. Пастернак как сознательно выбравший возвращение в СССР, присоединившийся к группе Маяковского и ЛЕФу, для многих представителей зарубежья совпал с образом советского поэта. Попытку увидеть за этими жизненными выборами Пастернака его литературную позицию, разглядеть специфику поэтической деятельности хотели далеко не все. Свою роль в этом процессе играла идеологическая неоднородность критики зарубежья, представленная на разных полюсах В.Ф.Ходасевичем и Д.П.Святополком-Мирским.

Подход к материалу, казалось бы, предопределен сложившейся еще при жизни Пастернака периодизацией его творчества, отчетливая

дискретность которого не допускает споров и расхождения мнений: 1922- 1923 («Сестра моя жизнь», «Темы и вариации»), 1924-1930 (эпическое творчество «Высокая болезнь», «905 год», «Лейтенант Шмидт»).

Однако традиционной хронологией пользоваться для исследования исторической рецепции (а не творчества) Пастернака весьма затруднительно. Проблема заключается в том, что «Сестра моя жизнь» и

«Темы и вариации», впервые изданные в России и Германии (изд-во Гржебина, Геликон) в 1922 и 23 годах и вызвавшие волну критических выступлений как за границей, так и в советской России, были перепечатаны через четыре года в Москве («Две книги», 1927), и только недавно затихший интерес к поэзии Пастернака (самые поздние отзывы на

«Сестру мою жизнь» и «Темы и вариации» были помечены 1924 годом) пережил новый подъем. Через два года, в 1929-м в ГИЗе вышло переиздание ранних книг Пастернака, почти полностью им переписанных («Поверх барьеров. Стихи разных лет»), что тоже не осталось без внимания. В 1927 г. выходят две революционные поэмы, которые частично уже печатались в журналах («Новый мир», 1926, №2; «Версты», 1926, №1),

• «905-й год» и «Лейтенант Шмидт», объединенные под одной обложкой (ГИЗ, 1927). Вслед за ними в 1928 г. выходит вторая, значительно переделанная автором, редакция «Высокой болезни» (первая – «Леф», 1924). Рождение пастернаковского эпоса, к которому сам поэт относился весьма амбивалентно, было встречено овациями в советской России и всплеском критических высказываний за рубежом. Пожалуй, именно 1927 и 1928 годы стали переломными в оценке Пастернака – о нем обзорными аналитическими статьями, учитывающими все разнообразие жанров его творчества, отозвались такие знаковые фигуры литературного процесса как В.Вейдле, Д.Святополк-Мирский, Н.Оцуп, А.Лежнев, И.Поступальский, В.Красильников, В.Перцов, Ин.Оксенов и др. Революционные поэмы, обеспечившие такую бурную реакцию критики, и впоследствии не были забыты ею. В СССР фактически до конца 1930-х годов они вспоминались в

каждой статье, в которой только речь заходила о Пастернаке, как несомненная вершина его поэзии, когда была преодолена характерная для него сосредоточенность на своем внутреннем мире и, по выражению А.Лежнева, «общественность ворвалась широким потоком в его творчество» ⁷. В то же время разговор об эпических произведениях, мощно реформировавших творчество Пастернака, редко обходился без упоминания и краткого анализа его предшествующего пути, в котором важнейшее место по-прежнему отводилось двум книгам: «Сестра моя жизнь» и «Темы и вариации». Таким образом, неминуемые нарушения хронологии высказываний в пользу тематического принципа в этой книге неизбежны.

В диссертации мы не задаемся целью представить анализ творческого пути Пастернака или его поэтики. Центром исследования также нигде не оказывается в чистом виде политический аспект, а также сложные отношения, в которых находились Пастернак и власть в 20-е годы. Хотя все это не может быть совершенно исключено из поля нашего внимания. Особое влияние на постановку вопроса о рецепции творчества Пастернака

• и за это хотелось бы выразить искреннюю благодарность автору – оказала недавно изданная книга Л.С.Флейшмана «Встреча русской эмиграции с “Доктором Живаго”» ⁸ («Борис Пастернак и Нобелевская премия» ⁹), методология которой представляется нам чрезвычайно продуктивной, а выводы исключительными по значимости. В любом случае предшествующий опыт Л.Флейшмана¹⁰, А.Галушкина¹¹,

⁷ Лежнев А. Русская художественная литература революционного десятилетия // Сибирские огни. Новосибирск, январь-февраль, 1928. С. 214.

⁸ Флейшман Л. С. Встреча русской эмиграции с «Доктором Живаго»: Борис Пастернак и «холодная война». Stanford Slavic Studies, vol.38. Stanford, 2009.

⁹ 2-е дополненное и исправленное издание книги вышло в России в издательстве «Азбуковник» — М.,

2013.

¹⁰ Флейшман Л. С. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003. Флейшман Л.С. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005.

¹¹ Галушкин А. Ю. Сталин читает Пастернака // В кругу Живаго: Пастернаковский сборник. Stanford Slavic Studies. Vol.22. Stanford, 2000. C.38-66.

Н.Богомолова¹², Дж.Малмстеда¹³, А.Жолковского¹⁴, Б.Гаспарова¹⁵ и других исследователей, внесших несомненный вклад в реальное пастернаковедение, был нами по возможности учтен и использован. Однако нам представляется, что на сегодняшний день не существует ни одной работы, которая предлагала бы комплексный анализ журналистики, центрированной вокруг литературно и общественно значимой фигуры Пастернака, на протяжении решающего этапа российской истории 1920-х годов. Этим определяется принципиальная новизна нашего исследования.

Поскольку история критики неминуемо связана с политической историей, идеологией, социальной жизнью, то все эти сферы также входят в сферу нашего исследования, образуя его необходимый фон, на котором проявляется комплексный портрет эпохи, а, вернее, ее литературное лицо.

Материал, подвергнутый анализу в этой книге, был предварительно обработан и представлен в двухтомной антологии «Pro et contra: Борис Пастернак» (СПб: РХГА, 2012, 2013).

¹² Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века, Томск, 1999; Богомолов Н.А. Ходасевич и Пастернак: ранние пересечения// Богомолов Н.А. Сопряжение далековатых: О Вячеславе Иванове и Владиславе Ходасевиче. М., 2011. С. 169-175.

¹³ Малмстед Дж. Единство противоположностей// Литературное обозрение. М., 1990. № 2. С. 51-59.

¹⁴ Жолковский А. К. Поэтика Пастернака: Инварианты, структуры, интертексты. М., 2011.

¹⁵ Гаспаров Б. М. Борис Пастернак: По ту сторону поэтики. М., 2013.

Глава 1. Две книги в литературной критике

1.1.«Сестра моя жизнь» как замысел

В самом конце 1916 года, готовясь к выходу в свет своей второй поэтической книги «Поверх барьеров», Пастернак фактически уже жил предощущением третьей. Это предощущение соединялось в нем с ожиданием общественных перемен, хотя в творчестве Пастернака политические мотивы преломлялись в онтологические и воспринимались не в бытовом, а в бытийном ключе. Так, в письме родителям из Тихих Гор он сообщал: «Пробегая газеты, я часто содрогаюсь при мысли о том конце и о той пропасти, которая разверзается между дешевой политикой дня и тем, что – при дверях. Первое связано привычкой жить в эпоху войны и с ней считаться; – второе, квартируя не в человеческих мозгах, принадлежит уже к новой эре, которая, думаю, скоро за первой воспоследует» ¹⁶. Разница между искаженно воспринимающим происходящее человеческим сознанием и высшим смыслом истории с очевидностью выражена Пастернаком. Далее – об ощущении, с которым поэт встречает наступающую «новую эру»: «Иными словами: я не ищу просвета в длящемся еще сейчас мраке потому, что просвета не будет, потому, что будет сразу свет. Искать его сейчас в том, что нам известно, нет возможности и смысла: он сам ищет и нащупывает нас и завтра или послезавтра нас собою обольет» ¹⁷. О таком же восприятии Пастернаком уже после Февральской революции событий эпохи свидетельствует К.Г.Локс в своих воспоминаниях: «Подумайте, – сказал он мне при первой же встрече, – когда море крови и грязи начинает выделять свет» ¹⁸. По замечанию Е.Б.Пастернака, «этот подъем стал импульсом создания

¹⁶ Письмо родителям от 9 декабря 1916// Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: В 11 т. М., 2003- 2005. Т. 7. С. 290 (в дальнейшем будет указываться: ПСС, том и страница).

¹⁷ Там же.

¹⁸ Локс К.Г. Повесть об одном десятилетии // ПСС. Т.11. С.56.