viktor_frankl_osnovy_logoterapii (855235), страница 31
Текст из файла (страница 31)
Один за другим умирали члены маленького сообщества нашего барака. Каждый из насмог с большой точностью рассчитать, чья очередь будет следующая икогда придет его собственная. После многих наблюдений мы хорошознали симптомы, которые делали правильность наших прогнозов вполне определенной. «Он не протянет долго», или «Этот будет следующим», - шептали мы друг другу, и когда во время нашей ежедневнойловли паразитов мы видели по вечерам наши голые тела, мы думали:«Это тело, мое тело, фактически уже труп. Что стало из меня? Я сталвсего лишь маленькой порцией серой массы человеческой плоти...Массы за колючей проволокой, собранной в нескольких глиняныхбараках, массы, определенная часть которой каждый день начинаетгнить, потому что становится безжизненной».Я упоминал выше о том, сколь неизбежными были мысли о еде илюбимых кушаниях, которые навязчиво возникали в сознании узников, как только выпадал момент свободного времени.
Возможно, таким образом, будет понятно, что даже самые сильные из нас тосковалипо тому времени, когда снова можно будет вдоволь поесть вкусной пищи,но не ради самой хорошей пищи, а ради реализации в сознании того,что нечеловеческое существование, которое делало нас неспособнымидумать о чем-либо другом, кроме пищи, наконец-то кончится.Те, кто не прошли через подобные переживания, едва ли могутпредставить себе разрушающие душу и силу воли психологическиеконфликты, которые переживает голодный человек. Им трудно будетпонять, что это значит стоять в траншее и копать землю, слушая, когда прозвучит сирена, означающая небольшой перерыв, когда будутраспределяться маленькие порции хлеба (когда это еще было возмож137Основы логотерапиино), спрашивая вновь и вновь десятника (если это был доброжелательный человек) о времени; нежно ощупывать кусок хлеба в кармане, сперва поглаживать его замерзшими пальцами, потом отломитькрошку и положить ее в рот, потом последним усилием воли дать себеобещание сохранить этот кусок хлеба на полдник.Мы могли вести бесконечные дебаты о том, как лучше всего поступить с маленькой порцией хлеба, которая в последнее время нашего заключения выдавалась только один раз в день.
Было два направления мысли. Одно выступало за то, чтобы съесть хлеб немедленно. Этот способ имел двоякую выгоду: уменьшение самых тяжелых мучений голода на очень короткое время, по крайней мере одинраз в день, и исключение возможной кражи или потери этой порциихлеба. Другая группа, выступавшая в пользу разделения порции,приводила иные аргументы. Я в конечном счете присоединился кэтой группе.Самым ужасным моментом из двадцати четырех часов лагернойжизни было пробуждение, когда в еще ночной час три резких свисткабезжалостно вырывали нас из тяжелого сна и томлений наших сновидений.
Потом мы начинали бороться с нашей мокрой обувью, с трудом втискивая в нее изъязвленные и распухшие от болезни ноги. Раздаются привычные стоны и вздохи по поводу мелких неприятностей,вроде лопнувшей проволоки, заменявшей шнурки для ботинок. Однажды утром я услышал, как один заключенный, которого я знал каксильного и мужественного человека, плакал как ребенок, потому чтоон должен был идти на работу голыми ногами по снегу, так как егоботинки стали слишком малы для него, и он не мог их обуть. В этиужасные минуты я находил маленькую поддержку - небольшой кусочек хлеба, который я доставал из кармана и жевал с сосредоточеннымнаслаждением.Недоеданием, помимо того что оно служило причиной общейсосредоточенности внимания на еде, вероятно, объясняется факт отсутствия сексуального влечения. Если не считать эффекта состоянияшока во время первой фазы психических реакций, это представляется единственным объяснением феномена, который психологам приходилось наблюдать в этих условиях: в отличие от всех других строгомужских учреждений, например армейских казарм, здесь было малослучаев сексуальных перверсий.
Даже в сновидениях узников сексу138Человек в поисках смысла: введение в логотерапиюальное влечение, по-видимому, не давало о себе знать, хотя их фрустрированные эмоции и более тонкие и высокие чувства находили вних определенное отражение.У большинства заключенных примитивность жизни и сосредоточенность всех усилий на стремлении спасти свою жизнь вели к полному игнорированию всего, что не служило этой цели, и были причиной полного отсутствия чувствительности.
Я отчетливо осознал этово время переброски нас из Освенцима в лагерь, близко связанный сДахау. Поезд, который вез нас - около 2000 узников, проходил черезВену. Около полуночи поезд подошел к одному из венских вокзалов.Затем нас везли через улицу, на которой стоял дом, в котором я родился и прожил много лет моей жизни, фактически до того момента, когда я стал узником.Нас было пятьдесят человек в тюремной машине, в которой былодва маленьких зарешеченных глазка. На полу хватало места сидетьна корточках лишь для небольшой группы людей, остальные, вынужденные часами стоять на ногах, сгрудились около глазков.
Поднимаясь на цыпочки и глядя через головы других через решетку глазка, яловил мимолетные образы моего родного города. Мы все чувствовали себя скорее мертвыми, нежели живыми, так как мы думали, чтонас везут в Маутхаузен и нам остается жить одну-две недели. У менябыло отчетливое чувство, что я вижу улицы, площади и дома моегодетства глазами мертвого человека, который вернулся с того света исмотрит на призрачный город.Молодые парни, у которых за спиной было несколько лет лагернойжизни и для которых такая поездка была большим событием, напряженно смотрели через глазки. Я стал просить, умолять их позволить мневстать впереди только на один момент. Я пытался объяснить им, как многозначило для меня посмотреть через этот глазок именно теперь.
Мне отказали в моей просьбе грубо и цинично: «Ты жил здесь многие годы?Прекрасно, значит ты достаточно насмотрелся на все это!».В общем была также в лагере и «культурная спячка». Исключениесоставляли две темы: политика и религия. О политике говорили повсюду и почти постоянно; обсуждения основывались главным образом на слухах, которые моментально подхватывались и быстро распространялись.
Слухи о военном положении обычно были противоречивыми. Они быстро сменяли один другой и лишь подогревали вой139Основы логотерапиину нервов, которая кипела в уме каждого узника. Много раз надеждына скорое окончание войны, которые освежались оптимистическимислухами, сменялись разочарованием. Некоторые из узников теряливсякую надежду, а неисправимые оптимисты были теми, кто большевсего раздражал товарищей. Религиозный интерес у заключенных,возникнув и развившись, становился необычайно искренним. Глубина и сила религиозной веры часто удивляла и трогала вновь прибывающих заключенных. Наибольшее впечатление в этой связи производили импровизированные молитвы и службы в углу барака или в темноте крытого грузовика, на котором нас везли в лагерь с отдаленныхрабочих участков, уставших, голодных и замерзших в нашей изодранной одежде.Зимой и весной 1945 г.
свирепствовала эпидемия тифа, которымзаразились почти все узники. Велика была смертность среди слабых, которые должны были оставаться на своей тяжелой работе такдолго, как могли. Бараки для больных были совершенно необорудованными, практически не было ни лекарств, ни обслуживающего персонала. Некоторые из симптомов болезни были крайне неприятными: непреодолимое отвращение даже к кусочку пищи (что было дополнительной опасностью для жизни) и ужасные приступы бреда.Самым тяжелым делирием страдал мой друг, который думал, чтоумирает, и хотел молиться.
В состоянии делирия он не мог найтислов для того, чтобы молиться. Чтобы спастись от приступов делирия, я, как и многие другие, старался не засыпать большую частьночи. Часами я мысленно сочинял речи. Фактически я начал восстанавливать рукопись, утраченную в дезинфекционной камере в Освенциме, записывая стенографически ключевые слова на маленьких клочках бумаги.Время от времени в лагере вспыхивали научные дебаты. Однажды мне довелось быть свидетелем такого действа, с каким никогдаранее сталкиваться не приходилось даже в нормальной жизни, хотяоно и было где-то близко моим собственным профессиональным интересам: спиритического сеанса.
Меня пригласил принять участие всеансе лагерный доктор (тоже заключенный), который знал, что мояспециальность —психиатрия. Сеанс состоялся в его маленькой комнатке в больничном бараке. Собрался небольшой кружок, и даже, совершенно незаконно, явился офицер из санитарной команды.140Человек в поисках смысла: введение в логотерапиюОдин из участников начал вызывать духов посредством некоегорода молитвы.
Лагерный писарь сидел перед чистым листом бумагибезо всякого сознательного намерения писать. В течение ближайшихдесяти минут (по прошествии которых сеанс был окончен по причине неспособности медиума вызвать дух) его карандаш чертил на бумаге линии, образовавшие вполне разборчивое «vae v». Утверждалось, что он никогда не учил латынь и никогда не слышал слов «vaevictis» - горе побежденному. Я думаю, что он слышал эти слова когда-то раньше, но забыл их, и они оказались доступными «духу» (духуего подсознательной психики) в это время, за несколько месяцев перед окончанием войны и нашим освобождением.Вопреки вынужденной физической и психической примитивности лагерной жизни, можно было наблюдать углубление духовной жизни. Сенситивные люди, привычные к богатой интеллектуальной жизни, сильно страдали от боли (часто они были деликатной конституции), но нарушение их внутренней «самости» было меньше.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
