Диссертация (793200), страница 45
Текст из файла (страница 45)
Задача России и ЕАЭС в преддверии новых раундов этого противостояния — не только преодолеть проблему замедлившегося экономического развития, но и сформировать собственную нормативную силу, позволяющую поддержать по- настоящему жизнеспособный и привлекательный проект интеграции, выходящий за рамки изначального замысла ЕАЭС либо по институциональной глубине, либо по географическому расширению. Пе спективы сближения по хо ов России и ЕС к и ост анств об его сосе ства в словиях кон ликтогенной кон и ии.
Переход от сосуществования и совместного продвижения европейского и евразийского интеграционных проектов к их взаимоисключающей конкуренции по правилам «игры с нулевой суммой», а затем — к прямой конфронтации и тяжелейшему кризису 2014 г. состоялся по целому ряду причин, среди которых важное место занимают особенности внешней политики государств Запада, утвердившиеся после окончания холодной войны. Эти особенности были необходимы для 189 разворачивания конфликта в том смысле, что при принятии Западом более кооперативного подхода, но с сохранением той же политики Москвы, отношения не дошли бы до настолько же глубокого кризиса.
Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос, являлись ли эти особенности достаточными для перехода к конфликту, то есть состоялся бы этот конфликт в любом случае, даже при выборе Россией другой внешнеполитической стратегии, или же политика Москвы только повлияла на промежуточный исход конкуренции интеграционных проектов и контуры пролегшей между ними «линии раздела», но сам факт перехода к конфронтации был предопределен позиционированием Запада, В рамках нашего подхода именно постановка второго вопроса позволяет описать конфликтогенный характер политической асимметрии, сложившейся в отношениях России и Запада.
Эта асимметрия приобрела структурный, не поддающийся простому изменению характер уже к концу 90-х годов. В результате с этого времени сложилась ситуация, в которой любая ответная стратегия России не позволила бы избежать кризиса: даже односторонняя сдача всех своих позиций все равно бы оказывалась недостаточно быстрой, чтобы избежать усиления критики и нарастания давления. Как уже говорилось, по мнению ряда исследователей24', формирование такой структуры международных отношений можно отнести к началу 90-х годов, когда победа в холодной войне и односторонняя готовность Москвы к подчинению гегемонии Запада, в совокупности с распространенной тогда концепцией «конца истории», позволили развиться в западной политике триумфализму и стремлению к насильственному распространению принятых на Западе норм в окружающее пространство.
Присоединяясь к этой оценке, заметим вместе с тем, что сам по себе триумфализм не дает объяснения того, что стремление к одностороннему диктату сохраняется десятилетия спустя окончания холодной войны, несмотря на разразившийся кризис и очевидный е" См. например Работязкев, Н.В.
Украинский кризис между политикой идентичности и геополитикой. / Н.В. Работяжсв. Э.Г. Соловьев Л Россия и новыс государства Евразии. — 2017. — № 3. — С. 9 — 28. 190 срыв изначальных планов «триумфатора». Если многократное очевидное несоответствие между проводимыми в жизнь планами и реальным развитием событий не вызывает пересмотра стратегии, значит, речь идет о более устойчивом явлении, чем комплекс триумфатора. При этом в ряде случаев страны Запада продолжает свою конфронтационную стратегию даже тогда, когда это очевидно противоречит интересам этих стран, а попытки России указать на несоответствие политики партнеров их интересам не встречают понимания.
По нашему мнению, структурное качество политики западных стран, играющее решающую роль, можно охарактеризовать, прибегая к психологической терминологии, как эгопентриз1ь Подчеркнем, речь идет не об эл>из.пс — целенаправленном преследовании своих интересов в ущерб другим,— но об эго11ентризче — неспособности не только учесть чужие интересы, но и признать наличие у других субъектов своей картины мира, которая заставит их действовать, исходя из нее.
В рамках эгоцентрического подхода возмо>кно поведение в ущерб своим интересам, если того требует устоявшаяся картина мира, построенного по лекалам данного субъекта; возможны учет и принятие чужих интересов, если они признаются законными и обоснованными в рамках устоявшейся картины мира, но невозможен учет интересов и поведения других субъектов, выходящих за рамки приписанным им в эгоцентричной модели места и роли.
Сам по себе эгоцентризм Запада сформировался как продукт торжества либерально-демократических ценностей, принятие которых основным противником — советским лагерем — было проинтерпретировано в западных обществах как сигнал абсолютной правоты. Последовавшая за демонтажом СССР «реципиентная» позиция России и других постсоветских республик только укрепила это ощущение. Далее, ввиду инерции нацеленности пропагандистского аппарата на апелляцию к либерально-демократическим ценностям все последующие конфликты, в которых Запад принимал военное или политическое участие (не только войны против Югославии, Ирака и Ливии, 191 но также более отдаленные конфликты в Руанде, Либерии и др.) автоматически интерпретировались пропагандистским аппаратом Запада как следствие отказа отдельных «диктаторов», политических элит или группировок от ценностей либеральной демократии, результат злостного преследования ими элементарных прав и свобод человека и т.д.
Соответственно, военная победа над неугодными режимами и приветствие «освободителей» частями обществ этих стран, подпавшими под влияние западной риторики и вдохновленными ожидаемыми переменами, воспринималось на Западе как очередное подтверждение не просто универсального характера объявленных ценностей, а их полноты, то есть достаточности рассмотрения любых спорных вопросов в рамках устоявшейся идеологии, без привлечения альтернативных моделей.
Таким образом, на рубеже тысячелетий на Западе сформировался политический контекст, который привел к односторонним требованиям распространения выработанных на Западе норм на окружающий мир. Наполнение этих требований в каждом конкретном случае могло варьироваться в зависимости от политической целесообразности: никто не требовал от Саудовской Аравии моментального переустройства по стандартам либеральной демократии, и в таких случаях общее пожелание о распространении западных норм носит абстрактный характер. Однако в случае постсоветских республик, представляющих обшность, которая полностью признала в 90-х годах приоритет западных норм и большей частью ориентировалась на западную версию европейской идентичности, включая принятие идущих с Запада оценок, делалось исключение.
«Реципиентная» позиция постсоветского пространства в 90-е послужила приглашением для нормативной экспансии ЕС не в абстрактном будущем (как это имеет место с Саудовской Аравией), а в течение каденции одного-двух поколений европейских политиков. С этого момента попытки России разъяснить европейским партнерам проблемы, возникаюшие в сценарии одностороннего расширения нормативной зоны ЕС, уже не могли встретить понимания, поскольку ущерб для экономических и культурных взаимосвязей, ущерб от притеснения русского 192 населения и других негативных явлений на постсоветском пространстве, связанных с нормативным расширением ЕС, не оценивался со стороны европейского общества как значимый, как подлежащий учету на фоне тех преимуществ, которые якобы несло нормативное расширение Европейского союза.
Это, в частности, проявилось в восприятии Евросоюзом постсоветского пространства как набора неинтегрированных между собой, заведомо разных государств, которые не несли и не обязаны были нести обязательств друг по отношению к другу в плане учета практической взаимозависимости, уважения этнических и языковых групп и т,д. Так, когда Москва выдвигала сугубо экономические аргументы относительно негативных эффектов от создания зон свободной торговли ЕС со странами восточного соседства, указывая на необходимость принимать во внимание взаимосвязь экономик стран СНГ, ее доводы игнорировались или открыто квалифицировались как политически мотивированные и не имеющие под собой объективных оснований.
Именно по этой причине, после окончательного становления внешнеполитического эгоцентризма на Западе, установилась конфликтогенная конфигурация на пространстве общего соседства, затруднявшая кооперативный подход в интеграционных вопросах для новых независимых государств. Совмещение европейского и евразийского интеграционных проектов в неконфликтном формате, если и было возможным, только на основе полного принятия евразийским проектом основных политических, ценностных и экономических норм ЕС, с параллельной ускоренной самостоятельной интеграцией в каких-то других измерениях. Таким образом, начиная примерно с конца 90-х годов на Западе утвердился полностью эгоцентрический подход к основным направлениям внешней политики, в приложении к сосуществованию европейского и евразийского интеграционных проектов не предусматривавший кооперативного взаимодействия с Россией, но поощрявший практику одностороннего диктата и диффамации попыток другой стороны обсудить происходящее в рамках своей 193 картины мира.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
