Диссертация (793200), страница 27
Текст из файла (страница 27)
Евразийская цивилизационная идентичность как мировоззренческое основание нового объединения Евразии / С.М. Журавлева, А.В. Иванов д Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. — 201б.— № 1. — С. 7 — 20.; Лепсшсв, Д.В. Евразийская цивилизационная идентичность: к определению понятия / Д.В. Лепешев Л Наука и бизнес; пути развития. — 2014. — № 4 (34). — С. 28 — 32.
104 об уникальности и самостоятельной российской идентичности, которую нельзя вписать в те или иные более широкие цивилизационные рамки'86. Имя «евразиец» не создает основы для общей идентичности, по меньшей мере, иа данном историческом этапе. Соответственно, отсутствует общественный запрос на то, чтобы примкнуть к Евразии, или массово проявляемое индивидуальное стремление стать евразийцем (ие приверженцем политического течения А. Дугина, а активным гражданином Евразии и носителем ее идентичности). Одним словом, евразийская идентичность продолжает оставаться сугубо номинальной величиной и ие имеет устойчивого смыслового наполнения как в политическом, так и в социокультурном плане.
Это лишает евразийскую интеграцию ценностного измерения — возможности апеллировать к общим ценностям, общему историческому наследию и общей стратегической перспективе для обоснования интеграционного продвижения, оставляя для этой цели лишь сугубо рациональные экономические мотивы'"'. Сам по себе этот недостаток не является фатальным. В конце концов, далеко не все процессы региональной экономической интеграции сопровождаются становлением общей идентичности, и это не мешает им успешно развивать интеграционную динамику.
Однако в ситуации конкуренции с альтернативными проектами ЕС слабость общей идентичности выступает серьезным гандикапом ЕАЭС. В то время как евразийский проект позиционируется как сугубо экономическое объединение, а его лидеры в почти оправдательном тоне доказывают, что их проект не направлен на воссоздание прежних имперских исторических форм, Европейский союз опирается на сильную и политически артикулированную европейскую идентичность, наполненную как политическим, так и ценностным содержанием.
Монополизировав дискурс о европейской идентичности, органы и '"сМм. например Сурков. В.Ю. Одиночество полукровки / В.Ю. Сурков д Россия в глобальной политике. — 2018. — 9 апреля. 1Электронньгй ресурс! / Электрон. дан. — Режим доступа; Мгр//ичтщ.81оЬа1айа!гв.щ/81оЬа1- ргосеааея/Ог1!пос1геягво-ро1п1ггот1а-14-19477 — Загл. с экрана (дата обращения: 15.04.2018) "'Саяег, т. 1депййея апд! п1аяея ог" Сощрсйг!оп га 1Ьс Оуег1арр1п8 Ь!с181гьопг1юодя Ноте Е13 апд Впав!ап Гоге!8п Ро!!с!св 1п1ещсг / т. Саясг // Бесппгу !и Яагер 1чс181гьопг1юопя Роге18п Ро1!су ор йпвя!а, Тпгйсу апд 1Ье Е1!.— Вая!пяя1о1ге: Ра!ягат е Масщ!11ап, 2010.
— Р. 27. 105 функционеры Евросоюза активно эксплуатируют ее в своей внешнеполитической деятельности, увязывая проекцию европейской идентичности с теми или иными политическими и практическими уступками со стороны стран-партндров. При этом, поскольку европейская идентичность, кроме всего прочего, ассоциируется с определенной эффективной моделью управления, ЕС получает возможность оказывать влияние на управленческие системы стран, декларирующих свою принадлежность к европейской цивилизации, и даже выступать арбитром в их внутриполитических процессах. Основанное же на общей идентичности ценностное измерение евроинтеграции позволяет ЕС выступать в качестве морального авторитета и «нормативного игрока», мотивированного не только соображениями экономической выгоды, но и стремлением к утверждению определсанного круга «европейских ценностей»'"".
Наряду с этим евразийская идентичность нередко используется противниками евразийской интеграции в качестве конститутивного антипода, так называемого «значимого Иного», на противопоставлении которому выстраивается положительный образ европейской стороны. То есть, не имея четкого собственного смыслового наполнения, евразийская идентичность получает такое наполнение в риторике ее соперников, приобретая негативную коннотацию и представая естественным извечным антагонистом Европы. Подобный искусственный антагонизм крайне контрпродуктивен для ЕАЭС как для потенциального второго центра силы на европейском континенте, на роль которого он изначально претендовал, поскольку невозможно стать вторым центром в Европе, находясь в то же время в смысловой оппозиции к ней.
По этой причине, одного только конструирования евразийской идентичности вряд ли достаточно для успешной конкуренции с ЕС в идентификационной плоскости. Необходимо также оспорить монополию ЕС на европейскую идентичность и задействовать ее для легитимизации '"' Пахолкин, Д.А. Сильныс и слабые стороны ЕАЭС в конкуренции с европейскими интетрационными форматами на пространстве СНГ! Д.А. Пахолкин Д Вестник МГОУ. Серия: История и политические науки.— 2018, — Мв 5. — С. 290 — 307. 106 евразийских интеграционных процессов как взаимодополняюших, а не противодействующих евроинтеграции как таковой. 2. Слабость общей идентичности является составляющей более широкой проблемы слабости гголг~тггческогг субьектностгг ЕАЭС. При всем стремлении к тому, чтобы превратить евразийское объединение во второй центр силы на континенте, архитекторы ЕАЭС, и в первую очередь Россия, не смогли создать отделяемого от государств-членов условного субъекта, который бы олицетворял весь интеграционный проект в целом и от имени которого его представители могли обращаться к внешнему миру.
Для евроинтеграции таким виртуальным макросубъектом вполне естественно выступала «единая Европа», из географического наименования превращенная, с одной стороны, в воображаемый политический субъект со своими интересами и ценностями, а с другой — в символ, ассоциируемый с главными достижениями современной человеческой цивилизации и наиболее эффективной моделью политического управления. Длительная историческая традиция европейской идентификации также подкрепляла этот субъект, укореняя его в исторической «общности судеб» и общем наследии европейской культуры, что само по себе служило мощнейшим инструментом, повышающим привлекательность европейского интеграционного проекта.
В то же время, понятие «Евразия» никогда ранее не использовалось как обозначение единого политического субъекта, воплощением которого является евразийская интеграция. Собственно, использовать его в подобном качестве весьма проблематично, прежде всего, из-за географического масштаба, выходящего далеко за рамки пространства СНГ.
К тому же, за «Евразией» нет сколь-нибудь длительной исторической традиции, которая бы находила непосредственный отклик в обшествах государств-членов ЕАЭС, за исключением, возможно, Казахстана. Помимо сугубо символической стороны вопроса, у ЕАЭС наблюдается дефицит признаков, позволяющих позиционировать его в качестве самостоятельного целостного субъекта. Его медийное присутствие весьма 107 пунктирно и, как правило, привязано к проведению заседаний на высшем уровне. Также в силу институциональных особенностей ЕАЭС у него нет должностного лица, способного олицетворять его субъектность хотя бы так, как это делает глава Еврокомиссии или верховный представитель по внешней политике ЕС. В какой-то мере эта функция может быть возложена на председателя Коллегии Евразийской экономической комиссии, и пока этот пост занимал В. Христенко (2012-2016 гг.), он в какой-то мере действительно выступал «лицом» ЕАЭС и обеспечивал некоторую узнаваемость проекта.
Нынешний председатель Коллегии Тигран Саркисян несколько менее активен в публичном пространстве, что непосредственным образом сказывается на политическом позиционировании ЕАЭС. Очевидно, что эта особенность является не только следствием просчетов и упущений архитекторов евразийской интеграции, но, главным образом, следствием подходов к интеграционному процессу, доминирующих у партнеров России по евразийскому проекту.
Многие из них не разделяют цель формирования на основе ЕАЭС второго центра силы на европейском континенте и целенаправленно блокируют любые инициативы, способные придать этому проекту хотя бы видимость политического объединения. Однако даже с учетом этих сложностей продвижение на ключевые посты в ЕАЭС ранговых политических фигур и надлежащее медийное освещение их деятельности могло бы существенно повысить политический профиль евразийской интеграции и ее восприятие в обществе, что, в свою очередь, могло бы повлиять и на позицию руководства стран-партнеров РФ по евразийской интеграции.
В контексте интеграционной конкуренции с ЕС эта особенность также имеет немалое значение. Во-первых, она затрудняет постановку вопроса о прямом диалоге между ЕАЭС и ЕС. На сегодняшний день в ЕАЭС просто нет сопоставимых фигур, с которыми ЕС мог бы установить публичный политический контакт, поэтому даже те европейские политики, которые благожелательно относятся к идее диалога с ЕАЭС, говорят максимум о 108 возможности проведения технических консультаций между двумя объединениями1~'. А, во-вторых, дефицит собственной субъектности ЕАЭС позволяет его оппонентам изображать весь проект в негативном ключе как исключительно проекцию воли Кремля и его стремления удержать свою зону влияния в СНГ, не имеющую под собой никаких рациональных экономических оснований и являющуюся сугубо геополитическим проектом. В такой интерпретации евразийская интеграция представляется уже не объективной потребностью, обусловленной поддержанием доставшейся в наследство взаимозависимости, а исключительно средством фиксации российской гегемонии и, как следствие, подрыва государственности новых независимых стран.
3. Еще одной имманентной проблематичной особенностью евразийского проекта является его полипгическия ас1тлктрия, когда масштаб и потенциал одного участника значительно превышает ресурсы других. Для Европейского союза баланс между крупными и малыми государствами также представляет немалую политическую проблему, однако она смягчалась тем, что крупные государства Западной Европы были готовы в той или иной степени принимать интеграционные ограничения и наднациональные механизмы управления в силу высокой заинтересованности в продвижении интеграции как таковой. Кроме того, среди стран-участниц ЕС, есть несколько сопоставимых крупных стран с большим весом в принятии решений, что автоматически уменьшает восприятие происходящего процесса как гегемонии только одного участника.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
