Т.А. Иванова. Избранные труды (774560), страница 48
Текст из файла (страница 48)
В. Ягич, обобщение номинативиого окончания «и им. мн. зовища, бояра вызвали формы ловищамь, боярал~ь; ловищакь, бояр«ха. Появление флексии -алш в творительном падеже является позднейшей стадией в процессе унификации форм множественного числа и представляет собой уже результат «непосредственного взаимодействия с парадигмой основы на -а» (с.
1! О). Однако некоторые положения, высказанные В. М. Марковым, представляются нам либо спорными, либо малоубедительными. К последним относится объяснение именительного падежа множественного числа мужского рода на ударное -а: города, леса. Вряд ли можно согласиться с автором, что эти формы возникли под влиянием форм косвенных падежей на -ам, -ами, -ах. Ведь в ту эпоху, когда именительный на -й уже получил отражение в письменности (конец ХЧ- 172 ХЧ1 в.), всегда консервативной в отношении новобразований вообще и данного в частности, формы косвенных падежей не были унифицированы ни морфологически, что хорошо показано самим В.
М. Марковым, ни акцентологически'. Нам кажется, что при обьяснении данных форм следует исходить из того факта, что это специфически русское новообразование, и пытаться найти такой морфологический процесс, который в одном направлении протекал в русском языке и в другом — в украинском и белорусском языках, Точка зрения В, М. Маркова оказывается справедливой лишь для эпохи интенсификации форм на -а в русском языке (ХЧН1 в.), когда прежние семантико-морфологические отношения оказались нарушенными'. Весьма бегло на с. 22 говорится о формировании в русском языке категории одушевленности, которая, по словам В. М.
Маркова, отличается «очевидной непоследовательностью выражения и смыкается с рядом явлений, касающихся грамматической специфики имен со значением лица». В чем выражается эта «очевидная непоследовательность» и что это за «ряд явлений», сближающих категорию одушевленности с категорией личных имен, для читателя остается неясным, хотя грамматические особенности последней категории очерчены автором достаточно полно (с. 22 — 23). Укажем еще ряд мелких неточностей и спорных объяснений, замеченных нами в книге В.
М. Маркова. Так, иа с. 13 утверждается, что имена с суффиксом -щель первоначально были женского рода, выражая типовое значение действия (доброделгель), и лишь позднее на это значение наслоилось «вторичное, производное значение деятеля» (благоделгель). Вряд ли это соответствует действительности: все древнейшие имена с этим суффиксом были именами лиц мужского рода: губитель, делатель, жситель, лгучитель, учитечь и т.
д. Примеры же, приведенные В. М. Марковым, являются поздними заимствованиями (кальками) из греческого языка и никак не могут служить убедительным подтверждением высказанного им весьма спорного предположения. На с. 44 звательная форма типа 7ялгофее объясняется как новообразование под влиянием твердой разновидности склонения с основой на -о.
Однако подобные формы засвидетельствованы только в именах собственных греческого происхождения (см., например, еще Василие— «Успенский сборник», 14 б, 15). Нам представляется, что подобные формы являются буквальной передачей греческого вокатива. Такого же происхождения и звательная форма авва (авъва); рассматривать ее как пример «усвоения номинативными образованиями функции вокатива» не представляется возможным.
На с. 100 в качестве одного из ранних примеров появления формы -ахь в местном падеже множественного числа приведена форма вуаггге- ' Колесов В. В. История русского ударения. Л., 1972. С. 149 — 157. ' Иванова. Из истории именного склонения. С. 50 — 58. 173 лияхь («Успенский сборник», 234а). Однако вряд ли этот пример может быть показателен: Е. Ш. Мирочник в специальной статье описал известное ряду древнейших славянских памятников колебание в роде !средний — женский) у этого слова, заимствованного из греческого языка'.
На с. 103 утверждается, что «гласные в окончаниях дательного и предложного падежей совпадали» (угодьеиь — угодьехь). Однако это утверждение противоречит тому, что читатель находит на других страницах книги В. М. Маркова. Так, в парадигме на с. 27 приведена только форма на -ихьс плачихь, муозсихь, гвоздиихь; на с. 65 — ихь (ать).
Однако здесь и далее последний вариант никак не иллюстрируется, а возникновение его остается неясным. Кроме этих фактических неточностей в книге В. М. Маркова, к сожалению, имеются недостатки и методического характера. К числу их мы относим те «реальные», как определяет их сам автор, парадигмы, которые приведены в первом разделе книги 1с. 25-36). «Реальными» эти парадигмы можно назвать лишь в том смысле, что все формы, включенные в образцы, действительно засвидетельствованы в памятниках, написанных на Руси. Но, во-первых, одни из них отражают собственно древнерусские образования, другие же являются заимствованными из старославянского языка. Таковы, вероятно, формы творительного падежа с флексией -омь, -емь !все примеры взяты из «Остромирова евангелия» и «Путятиной минеи») и, несомненно, формы на -а из «е носового» в ряде падежей основ на -а и -о.
Однако о старославянском влиянии на древнерусское именное склонение в книге, являющейся учебным пособием, ничего не говорится. Во-вторых, вариантные формы, возникшие уже в самом русском языке (новообразования, которым посвящены последующие части книги), не имеют количественной характеристики.
А из примеров, какими иллюстрируются парадигмы, неопытный читатель может сделать вывод, что вариантные формы в русском языке Х1-ХП! вв. количественно были равноправны. Вместе с тем, как показывают данные «Успенского сборника», из которого в основном взяты примеры, новобразованные формы в тот период были еще единичны. Так, например, в «Успенском сборнике» архаичная форма беси 1им. мн.) засвидетельствована 14 раз, а новообразования бесове — 2 раза; архаичный род. мн. ангель — 21 раз, а ангеловь — 1 раз и т.
п. Несмотря на ряд сделанных замечаний, мы считаем, что учебное пособие В. М. Маркова будет встречено с интересом не только студентами филологических факультетов, которым оно непосредственно адресовано, но и научными работниками и преподавателями средних школ, стремящимися к более углубленному знанию своего предмета. Впервые опубликовано: РЯШ. 1975. зЗья 2. С. 118 — П9.
' Мнрочник Е. Ш. Об одной субстантианой форме я «Изборнике 1073 г» В Вопросы русского и общего языкознания. Ташкент, 1973. С. 111-115. 174 К ВОПРОСУ О СЛАВЯНО-РУСИЗМАХ В ДРЕВНЕРУССКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ (союз дабы) В докладе на АЧ Международном съезде славистов В. В. Виноградов, подчеркивая значение старославянского наследия в формировании книжного типа древнерусского литературного языка, высказал принципиально важную мысль о необходимости разграничения собственно старославянизмов и книжных славяио-русизмов, которые свидетельствуют «о своеобразной акклиматизации или ассимиляции старославянского языка на русской почве». «Можно думать, — говорил В.
В. Виноградов, — что старославянизмы, вливаясь в речь не только древнерусского духовенства, но и других грамотных слоев древнерусского общества, здесь создавали модели для образования новых слов из восточнославянского лексического материала. Морфологические элементы, восходящие к старославянскому языку, могли вступать в новые сочетания с чисто русскими морфемами.
Таким образом возникали разряды славяно-русизмов»'. Естественно предположить, что славяно-русизмы могли возникать не только на лексическом уровне. Собственно, об этом сказано и В. В. Виноградовым в том же докладе 1Ч сьезду славистов, когда он одной из важнейших задач истории древнерусского литературного языка назвал «изучение сложных процессов фонетической, грамматической и лексико-семантической ассимиляции или акклиматизации старославянского языка у восточных славян и путей дальнейшего творческого развития его в качестве книжно-славянского типа древнерусского литературного языка»'.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
