Реале Дж._ Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. 3 том (1184483), страница 65
Текст из файла (страница 65)
В акустике он предлагаетприменить полученные результаты о колебаниях маятника.Во второй день от сопротивления твердых тел он переходит к системам и комбинациям рычагов. Так,новая наука (которой обязаны «сверхчеловеку Архимеду, о ком я не могу не упомянуть безвосхищения»), а именно статика, позволяет Галилею показать «достоинства» и эффективность геометриипри изучении физической природы (а также биологической: природа полых костей, пропорции частейтела гигантов и т. д.). «Ну что, господин Симплиций? — говорит Сагредо. — Не стоит ли признатьдостоинства геометрии как мощного инструмента для заточки ума в его размышлениях и наблюдениях ине прав ли был Платон, который хотел, чтобы его ученики прежде всего имели хорошую подготовку вматематике? Я очень хорошо понял возможности рычага и как можно, увеличивая и уменьшая его длину,увеличивать или уменьшать силу и сопротивляемость».
«Я действительно начинаю понимать, чтологика, будучи мощным инструментом нашего рассуждения, в том, что касается догадок и открытий ума,во многом уступает отличающейся своей остротой геометрии», — добавляет Симплиций.Третий и четвертый дни посвящены второй науке, динамике. Сальвиати читает трактат о движении,написанный на латинском языке, принадлежащий перу его друга Академа (читай: Галилея).
Третий деньпосвящен классическим законам равномерного прямолинейного движения, движения с естественнымускорением и движения с ускорением и замедлением. Галилей начинает с «абстрактных» определенийдвижений, а затем выводит их характеристики.В ответ на возражения Сагредо и Симплиция о необходимости экспериментов Галилей (устамиСальвиати) рассказывает о знаменитом опыте с наклонными плоскостями. «На планке из дерева длинойоколо 12 локтей, шириной около половины локтя и толщиной в три пяди была выдолблена ложбинка,чуть шире одной пяди, очень прямая и для гладкости изнутри оклеенная отполированным перга230 Научная революцияментом.
В нее опущен гладкий бронзовый шарик; планка была установлена с наклоном, для чего одинее конец приподнят на один или два локтя; по мере того как скатывался шарик, засекалось время,необходимое для его прохождения по всей ложбинке, и так много раз, с целью получить абсолютноидентичные результаты, которые не отличались бы один от другого даже на десятую часть удара пульса.После окончания этой операции шарик спускался с четвертой части всей длины ложбинки: тщательнозамеряемое время всегда оказывалось при этом вполовину меньше результата в предыдущем опыте.Опыты с другими частями ложбинки и соотношение времени прохождения всего пути с временем,необходимым для половины, двух третей, трех четвертей и любой другой части показали, что отношениепроходимых расстояний равно соотношению квадратов времени, и это — при любых наклонахповерхности, т.
е. ложбинки, по которой скатывался шарик; мы также заметили, что время спуска приразных наклонах сохраняет эту пропорцию, указанную Автором. Что же касается времени, то былоподвешено на высоте большое ведро с водой, стекавшей по узенькой трубочке, приваренной к днищу, вмаленький стакан в течение того времени, пока шарик спускался по ложбинке или по какой-то ее части;затем вода, собранная таким образом, каждый раз взвешивалась на точных весах, что давало намвозможность установить различия и пропорции между данными веса и данными времени; и все этодостигалось многократным повторением операций, до абсолютного совпадения данных».Как хорошо видно, это не голое наблюдение, оторванное от теории: опыт дан не извне, онконструируется.
Он создается так, как того требует теория. Опыт не есть данность, простое наблюдение;это — эксперимент. «Факт» эксперимента становится данностью только после того, как он проделан.Эксперимент насквозь пронизан теорией. Понятия бесконечного и бесконечно малого заметны вдискуссиях третьего дня, понятие предела существенно для идей начальной скорости и ускорения.Сегодня подобные вещи нам кажутся простыми, но Галилею был незнаком расчет бесконечно малыхвеличин, который сделан позже Ньютоном и Лейбницем. Во всяком случае, Галилей говорит о«бесконечных степенях торможения».
В четвертый день обсуждаются траектории снарядовпараболической формы. Анализ основывается на законе сложения моментов движения.«Беседы» изданы в Голландии, куда были доставлены тайно. Они являют собой наиболее зрелый иоригинальный вклад Галилея в историю научных идей.Галилео Галилей 231Галилеевский образ наукиТак каков же в точности образ науки в представлении Галилея? Какие ее характеристики можноизвлечь из опытов и философско-методологических размышлений Галилея?1. Прежде всего наука, по Галилею, уже не знание на службе у веры; у них различные задачи иД. Антисери и Дж. Реале.
Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта - СПетербург, «Пневма», 2002, 880 с, с ил.Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru124основы. Священное Писание несет послание о спасении души, и в его функции не входит определять«устройство небес и звезд».
«Как попасть на небо», знает верующий. «Чувствующий опыт инеобходимые доказательства» выявляет, «как перемещается небо». На основе разных целей (спасениедуши — для веры, познание — для науки) и различия в способах формулирования и восприятия (дляверы — авторитет Писания и ответ человека на открывшееся ему послание; для науки — чувственныйопыт и необходимые доказательства) Галилей разделяет научные суждения и суждения веры. «Мнекажется, что в размышлениях о природе оно [Писание] не играет важной роли».2. Если наука независима от веры, тем более она должна быть независима от всех тех земных оков,которые — как вера в Аристотеля и слепая привязанность к его высказываниям — мешают ее развитию.«И что может быть постыднее, — говорит Сальвиати в «Диалоге о двух главнейших системах», — чемслышать во время публичных диспутов, как один зажимает рот другому, когда идет речь о доказанныхзаключениях, текстом, нередко написанным по совсем другому поводу.
<...> Но, господин Симплиций,выдвигайте доказательства, ваши или Аристотеля, а не цитаты и не голые авторитеты, потому что нашидиспуты касаются мира чувственного, а не бумажного».3. Наука независима от веры, она не имеет ничего общего с догмой, представленной аристотелевскойтрадицией. Это, однако, не означает для Галилея, что традиция опасна сама по себе.
Она опасна, когдавырастает до догмы, неконтролируемой, а следовательно, неприкосновенной. «Я не говорю, что не надослушать Аристотеля, наоборот, я приветствую обращение к этому учению и его тщательное изучение илишь осуждаю слепое принятие любого его высказывания, без каких бы то ни было попыток найтидругие объяснения, принятие его как нерушимого установления; такая крайность влечет за собой другуюкрайность, отбивает стремление понять силу доказательств». Именно так случилось с однимпоследователем Аристотеля, который (зная из текстов Аристотеля, что нервы исходят из232 Научная революциясердца) при одном анатомическом вскрытии, устроенном, чтобы опровергнуть эту теорию, вздохнул:«Вы показали мне это столь очевидно, что, если бы Аристотель не утверждал обратного, а именно чтонервы растут из сердца, пришлось бы признать увиденное верным».Галилей против догматизма, слепого преклонения перед авторитетом (Ipse dixit — «Сам сказал»),против «голого авторитета», а не против доказательств, которые и сегодня можно обнаружить, например,у Аристотеля: «Но, господин Симплиций, выдвигайте доказательства, ваши или Аристотеля...» У истинымы не требуем свидетельства о рождении, доказательства могут браться откуда угодно; важно показать,что они имеют силу, а не просто написаны в книгах Аристотеля.
В своем споре с догматиками,бумажными последователями Аристотеля, Галилей обращается именно к Аристотелю: «сам» Аристотель«противопоставляет чувственный опыт всем рассуждениям»: «Я не сомневаюсь, что, если бы Аристотельжил в наше время, он переменил бы мнение. Это с очевидностью проявляется в самом ходе егорассуждений: когда он пишет, что считает небеса неизменными и т. д., потому что не видно, чтобыкакая-нибудь новая вещь возникла там или отделилась от старых, тем самым он неявно дает нам понять,что если бы он увидел какое-то из этих явлений, то имел бы противоположное мнение и предпочел быданные чувственного опыта привычному рассуждению».
Галилей хочет очистить дорогу молодой наукеот авторитаризма удушающей традиции как эпистемологического препятствия, блокирующей развитиенауки. Это «похороны... псевдофилософии», но не похороны традиции как таковой. И это настольковерно, что, хотя и с оговорками, можно сказать, что он является последователем Платона в философии иАристотеля в методе.4.
Независимую от веры, в отличие от догматического знания, науку Галилей воспринимает в духереализма. Как и Коперник, Галилей рассуждает не как «чистый математик», а как физик; он более«философ» (т. е. «физик»), нежели математик. Другими словами, наука, по мнению Галилея, — не наборинструментов, полезных для составления прогнозов; она, скорее, дает истинное описаниедействительности: сообщает нам, «как перемещается небо». Как говорилось выше, суть конфликтамежду Галилеем и Церковью коренится главным образом именно в реалистской концепции науки.5. Но наука может дать достоверное описание действительности, достигать объектов и, такимобразом, быть объективной только приГалилео Галилей 233условии, что она в состоянии проводить фундаментальное различие между объективными исубъективными качествами тел, иными словами, при условии, что наука описывает объективныекачества тел как количественные и поддающиеся измерению (доступные общественному контролю) иисключает человека с его субъективными свойствами.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
