Диссертация (1168796), страница 33
Текст из файла (страница 33)
Лизавета Александровна вдвадцать лет была выдана за человека, который был старше ее, рационалиста,стремящегося «хитро овладеть... ее умом, волей, подчинить ее вкус и нравсвоему» [I, 303]. Сердце не участвовало в его любви к ней, и это оскорблялоЛизавету Александровну. Именно про такие неравные браки размышлялАлександр Адуев : «Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же?видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка... <…> подле кого же?подле пожилого человека, по большей части некрасивого, который ужутратил блеск молодости. Он или бросает на нее взоры оскорбительныхжеланий, или холодно осматривает ее с головы до ног, а сам думает, кажется:“хороша ты, да, чай, с блажью в голове: любовь да розы, — я уйму эту дурь,это — глупости! У меня полно вздыхать, да мечтать, а веди себя пристойно”,или еще хуже — мечтает об ее имении» [I, 244].Лизавета Александровна и Татьяна устали от светской жизни: «А мне,Онегин, пышность эта, / Постылой жизни мишура, / Мои успехи в вихресвета, / Мой модный дом и вечера, / Что в них? [Пушкин: IV, 176].
ЕслиТатьяна выходит в свет, то Адуева пребывает в дорогом, но замкнутом мире:«Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделкисвоего будуара – и весь этот комфорт, которым у других заботливая рукалюбящего человека окружает любимую женщину, показался ей холоднойнасмешкой над истинным счастьем» [I, 315].
Словом, жизнь ЛизаветыАлександровны«положительного»можнотипаназватьтакаяоднообразной.ситуация158можетВозможно,показатьсядлявполненормальной, но Лизавета Александровна — другая. Подобные мыслиприводят ее в ужас. Гончаров показал «идеальную» женскую натуру, котораяпоставленав«обыкновенные»обстоятельства,однакостараетсянепримиряться с ними.Автор «Обыкновенной истории» предлагает читателю современныйконтекст, в котором могли бы реализовать себя те начала женскойидеальности, что были несколько ранее описаны Пушкиным, применительнок своему времени. Это был общий для русской литературы 1840-х годоввектор не то чтобы пересмотра пушкинских антропологических идей, ноосмысление их в новом времени и в новой реальности.
Подобная тенденциявиднаивтворчествеИ. С. Тургенева,который,поутверждениюИ. А. Беляевой, практически во всех стихотворных повестях травестировал«именно “возможный” сюжет “Онегина”», и «многие из этих произведенийбыли своего рода продолжениями пушкинского романа»1. Однако еслиТургенев в своих сочинениях 1840-х годов высветил исключительноиронически ту высокую идеальность женщины, которая со всей полнотойраскрывалась у Пушкина в «возможном» сюжете и прежде всего в линииТатьяны, то у Гончарова ее «продолжение» будет в высшей степенидраматическим или даже трагическим. У Тургенева за иронией такжескрывается высокий драматизм и катастрофичность бытия, но Гончаровпредлагает взглянуть на ситуацию не только исходя из неизбежногоснижения и примирения идеала к жизни.
Он готов как травестироватьидеальное — в образе Юлии Тафаевой, так и трагически его возвеличить.Иначе, чем это было у Пушкина, но именно возвеличить — в образеЛизаветы Александровны. Гончаров согласен, что идеал и современностьплохо согласуются между собой, однако он видит не только комическиеметаморфозы идеальности, но и способность идеала не терять своих высоких1Беляева И. А.
«Онегинская» традиция в творчестве И. С. Тургенева // Спасскийвестник. Вып. 15. Тула, 2008. С. 32.159смыслов, даже если он оказывается перед бездной и пребывает в обыденнойповседневности.Душевная драма мало-помалу сломила тонкую натуру героиниГончарова: «В ее безжизненно-матовых глазах, в лице, лишенном игрыживой мысли и чувств, в ее ленивой позе и медленных движениях он (ПетрИваныч. — А. С.) прочитал причину того равнодушия, о котором боялсяспросить» [I, 459].
Такой предстает перед читателем Лизавета Александровнав эпилоге романа. Однако она, скорее, сломлена и слаба физически, нежелидушевно. Ее тихое равнодушие к жизни — не знак того, что она готоваподчинить свое сердце обстоятельствам и полностью принимает для себя тулогику жизни, что исповедует ее супруг. Внутренне тетушка Александраостается прежней, хотя ее ум и сердце едва ли реализовали себя в ееискренней привязанности к мужу и желании любить.
Но все эти качествамогли быть реализованы ею. И подобная тенденция как «возможный» сюжетее судьбы, который в тексте романа не сложился, ввиду жизненныхобстоятельств, но мог бы сложиться (как и в случае с пушкинской Татьяной),свидетельствует о высоком значении женской идеальности у Гончарова. Вотличие от Тургенева 1840-х годов, он не готов признать ее полногопоражения: пошлость, даже если и торжествует, а «обыкновенная история»,даже если и всегда случается так, как написано в романе, не всесильны —они имеют свои пределы. А вот красота женской души, ее способность к«самобытностиисамодеятельности»,еетворческаясущность—непреложны, хотя страдают и даже гибнут под властью обстоятельств, какэто практически и происходит с Лизаветой Александровной.***Итак, Гончаров считал, что все женские образы русской литературыберут свое начало от Ольги и Татьяны Лариных, созданных Пушкиным. Приэтом, по нашему глубокому убеждению, принцип «положительное —идеальное», по которому Гончаров разделил и сопоставил пушкинскихгероинь, можно с уверенностью применить к его романной трилогии, в160которой образуются парадигмы женских персонажей, так или иначе несущихв себе «положительные» и «идеальные» черты.В отличие от Пушкина, Гончаров принимает и поэтизирует с добройиронией такой тип героини, как Ольга Ларина, назвав его «положительным».Женские персонажи данного типа способны быть великолепными хозяйками,матерями и любящими женами.
Несмотря на то, что они — пассивноевыражение своего времени, в них отражаются все лучшие качества эпохи.«Положительный» тип невозможно не полюбить. Пушкин не видел в Ольгеглубины, а ее юношеская резвость и беспечность показана, скорее, сотрицательной стороны. Гончаров же считает, что в данном типе героинь нетничегоплохого. Уписателя«осколки» илиархетипическиегранипушкинской Ольги можно обнаружить в образах Марфиньки, АгафьиПшеницыной, Софьи («Обыкновенная история»), матушки АлександраАдуева, отчасти Надиньки, а также во всех жительницах Обломовки.Героини «идеального» типа во многом сильнее мужчины, часто бываютмудрее его, ведь им свойственна верность своему чувству и убеждению.Женщина всегда была для любого большого художника великой тайной.Такой, например, была Вера для Райского.
Гончаров, подобно Пушкину,выразил в своей идеальной героине «чувство тайны: тайны бытия, тайнычеловека, тайны России; в ней он воплотил свою мечту об идеальном,прекрасном человеке»1. Черты, восходящие к пушкинской Татьяне уГончарова можно обнаружить в образах Веры, Ольги Ильинской, такжеНадиньки, совмещающей в себе два начала — положительное и идеальное,Лизаветы Александровны. Однако Гончаров не упускает возможности ивзглянуть на пушкинский и свой идеал иронически. Примером служит образЮлии Тафаевой. При этом писатель убежден, что идеальное женское началоне теряет своей идеальности от столкновения с житейской обыденностью,однако немало страдает от этого.1Непомнящий В. С. Да ведают потомки православных.
Пушкин. Россия. Мы. М.:Сестричество во имя преподобномученицы великой княгини Елизаветы, 2001. С. 290.1612.3Логико-психологический комплекс любящей женщины-тени: Вераиз романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» в рецепцииГончароваВ противоположность тому, как Гончаров пламенно высказывался оПушкине и без сомнения признавал влияние поэта на свое творчество и нарусскую литературу в целом, Лермонтова он оценивал довольно сухо,«видимо не чувствуя здесь живой и личной преемственности»1, как полагаетА. Г. Цейтлин. При этом отметим, что в представлении Гончарова Лермонтов— фигура колоссальная, хотя во многом «производная» от Пушкина.
Он«весь, как старший сын в отца, вылился в Пушкина. Он ступал, так сказать, вего следы. Его Пророк и Демон, поэзия Кавказа и Востока и его романы —все это развитие тех образцов поэзии и идеалов, какие дал Пушкин»2. «И уПушкина и у Лермонтова веет один родственный дух, слышится один общийстрой лиры, иногда являются будто одни образы, — у Лермонтова, можетбыть, более мощные и глубокие, но зато менее совершенные и блестящие поформе, — чем у Пушкина... Вся разница в моменте времени. Лермонтов ушелдальше временем, вступил в новый период развития мысли, нового движенияевропейской и русской жизни и опередил Пушкина глубиною мысли,смелостью и новизной идей и полета»3.О влиянии Лермонтова на творчество Гончарова в исследовательскойлитературе сказано не так много.
Сошлемся на работы уже цитированногонами выше А. Г. Цейтлина4, В. И. Мельника5, О. Г. Постнова6.1Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького.М.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 389.2Гончаров И. А. Лучше поздно, чем никогда: (Критические заметки) //Гончаров И.
А. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1952–1955. С. 217.3Там же. С. 218.4Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького.М.: Изд-во АН СССР, 1950. 492 с.5Мельник В. И. Гончаров и православие. Духовный мир писателя. М.: Из-во«Даръ», 2008. 544 с.6Постнов О. Г. Эстетика И. А.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
