Диссертация (1168736), страница 14
Текст из файла (страница 14)
5].Создается кольцевая композиция,семантика круга актуализируется также в повторах, лексических, синтаксических,скрепляющих два эпизода в локусе кафе «Каштан», расположенных в начале иконце произведения: “it was the lonely hour of fifteen” [14, с. 342]. Финальный эпизодромана связан во временном пласте как с первым эпизодом («апрель»), так и сэпизодом «Уинстон смотритна осужденных партийцев» («пятнадцать часов»).Время для Уинстона, таким образом, замыкается, трехмерность исчезает, он отнынеживет в неподлинном времени.В топосе кафе пересекаются пространство воспоминаний Уинстона ипространство Океании.
Происходит конфронтация двух противостоящих друг другупространств: колоссального пространства захваченного войной мира и крохотного,обреченного пространства дома.Субстантивно очерченной точкой соединения становится одинокий лучсолнцав пространстве кафе, который вступает в отношения параллелизма сосвечой, освещающей комнату Уинстона в детстве, в его последний счастливыйдень. Важно отметить, что луч солнца появляется на пыльном столе. Образ пыли66возникает в первом эпизоде романа: облако зернистой пыли (“gritty dust”) входит вдом вместе с Уинстоном.
Пыль становится символом влияния Партии на личность.В дальнейшем пыль приобретает контекстуальную сему «смерть» (взрыв ракеты вЛондоне, убивший несколько человек, осыпает Уинстона пылью). В финальномэпизоде происходит совмещение солнечного луча, символа последнего счастливогодня Уинстона, и пыли, хтонического символа романа. (Отметим, что угасающийсвет, представленный одиноким лучом или свечой, как в романе Дж. Оруэлла«1984», или стираемым с неба светом звезд, погасшим сигнальным костром, как вромане У. Голдинга «Повелитель мух», является одним из ключевых дляантиутопических текстов образов-доминант.)Центральным образом онейрического пространства Уинстона становитсяигрушка, картонная коробка (“dice-box”), кодирующая последний счастливый деньмаленького Уинстона.
На пространственном уровне коробка вступает в оппозициюшахматной доске, центральном пространственном знаке топоса кафе, неслучайноУинстон, отказывая воспоминанию о детстве в реальности, тянется к шахматнойдоске. Два предмета с геометрической формой квадрата, кроме того, объединенысемантикой игры. Уинстон отказывается от воспоминаний об игрушке, текстуальносвязанной с образом матери, тепла и смеха, и выбирает шахматы с контекстуальнойсемантикой холода, обусловленной также колоронимами «черный» и «белый»,нагруженными в тексте отрицательной коннотацией.ВкафеокончательноуничтожаетсяпространствовоспоминанийУинстона, последнее противостоящее пространству Партии.
Неслучайно именновслед за этимтелекран объявляет о всесокрушающей победе Старшего Брата.Пространство Партии расширяется как на географическом, так и ментальномуровнях. Примечательно, что пространство Партии в финальной микрогруппе вновьрезко сужается до пространства коридора (“he was walking down the corridor” [14, с.354]). Вертикальная ориентация пространства (“down”) соотносится как срасположением под землей Комнаты 101, так и с предлогом с пространственнойсемантикой “under”, фигурирующим в тексте песни «Под развесистым каштаном».67Наравне с сужением и ориентацией на хтоническое местоположениепространство Партии в финальной микрогруппе характеризуется беззвучием,притягивающем метафизический смысл.
Звук выстрела (“bang”), сопровождавшийранее в воображении Уинстона его смерть, в этой микрогруппе исчезает.Пространственно-аудиальныйкодрепрезентируетразрушениеуниверсумаперсонажа.Мысленно Уинстон выбегает на улицу, громко, победно кричит (“cheeringhimself deaf”[11, с. 353]).Звук победного крикаотносится к онейрическомупространству, этот звук лишен реальности, в пространстве кафе Уинстонпродолжаетхранитьмолчание,чемуглубляетсясемантикаиллюзорностипроисходящего.Фразой “cheering himself deaf” также формируется сложный образ звука,лишающего слуха, оглушающего. Уинстон теряет способность слышать; так нааудиальном уровне кодируется темадеформации персонажа.
Затем Уинстонумолкает в онейрическом пространстве, как и в реальном (“he was not cheering anylonger” [14, с. 354]). Пространственно-аудиальный код «кафе — беззвучие», такимобразом, распространяется и на онейрическое и на реальное пространство.В финале романа «1984» антиутопическое пространство (Комната 101)одерживает победу, альтернативные пространства (пространство леса, онейрическоепространство воспоминаний Уинстона, дневника и коралла, пространство комнатынад лавкой и пространство исчезнувшего Лондона) захвачены, или уничтоженыфизически.
В альтернативных пространствах появляется и доминирует семантикасмерти, так, локус парка сменяет локус леса и распространяет на последнийсемантику разрушения.В пространстве сознания Уинстона еще сохраняется последнее счастливоевоспоминание (игра с матерью и сестрой дождливым днем), но и ему геройотказывает в подлинности (“it was a false memory”[14, с. 354]), тем самым уничтожаяего.682.3. Пространственно-аудиальный код и музыкальный экфрасисМузыкальный экфрасис в романе «1984» изоморфен содержательносмысловой структуре текста, а звукообраз колокольного звона, представленный какв музыкальном экфрасисе (песне), так и в стихотворении о колоколах Лондона,семантизирует ключевую тему романа — борьбу жизни и смерти.Ванализируемомроманеналичествуютдватипапространств,формирующих бинарную оппозицию.
Антиутопическим, враждебным человеку,агрессивным и тотально контролируемым пространствам противопоставленыпространства свободы, гармонии и мира. Соответственно, бинарную оппозициюформируют и аудиальные наполнения вышеуказанных пространств, ключевую рольсредикоторыхальтернативногоиграетконцепт«пение»,антиутопическомуявляющийсяпространства,чтобазовыммаркеромэксплицируетсявафористичной форме главным героем: “The birds sang. The proles sang. The Party didnot sing” [14, с.
264].Звуковое наполнениепространств тоталитарного режима (Партии)характеризуется такими чертами, как повышенная, на пределе выносимости,громкость, резкость, какофония (“the sound of the telescreen bruised him” [14, с. 94])Звук телекрана способен даже наносить Уинстону телесные повреждения. В текствводятся образы дисгармонии, агрессии: “the next moment a hideous, grinding speech,as of some monstrous machine running without oil, burst from the big telescreen”[14, с.17]. В данном звукообразе совмещаются бестиарный и техногенный коды,результирующим является образ механического чудовища (предвосхищающийроман-антиутопию Р. Брэдбери «451° по Фаренгейту» [9] и образ МеханическойГончей, подробно рассмотренный в исследовании Н.В.
Маркиной [73]).Техногенный аудиальный подкод доминирует также в описаниицентрального пространства части III исследуемого романа. Ключевым звукообразомпространства Министерства Любви является негромкий гудящий звук(“ a lowsteady humming” [14, с.269]). В звуковой детали на передний план выступает мотивмонотонности (“steady”), коррелирующий с манифестируемыми в Песне ненависти69мотивами однообразия.
Уинстон отмечает, что этот звук (“ a low steady humming”)связан с вентиляцией (“it had something to do with air supply” [14, с.269]).Формируется единство негромкого гудящего звука и воздуха в пространствеМинистерства Любви. Если звук утихнет, то подача воздуха прекратится. Образподчеркивает как семантическую сверхнагрузку звуковых деталей в исследуемомромане (звук связан с кислородом), так и базовую искаженность антиутопическогопространства (оно лишено воздуха).Важным семантическим узлом аудиального кода антиутопическогопространства в исследуемом произведении является Песня Ненависти, музыкальныйэкфрасис которой представлензнаками ритмического уровня: “it had a savagebarking rhythm that could hardly be called music but resembled the beating of a drum”[14, с.
182]. Ритмическая модель Песнипаузы—строго заданное чередование звука иформирует определенную параллель сo звукообразом боя часов,—являющимся важным семантическим узлом анализируемого романа.. В звукообразеПесни Ненависти данная модель приобретает дополнительную семантику собачьеголая (“barking rhythm”). Эпитет «лающий» (“barking”) является рекуррентным дляаудиального кода Партии (голос инструктора физкультуры [14, с.
46], голостелекрана [14, с. 276]).Песня Ненависти вступает в противостояние песне cоседки-прола “It wasan `opeless fancy” [14, с. 182]). Данное противостояние эксплицируется Уинстоном,отмечающим, что на улицах Лондона эти песни конкурировали между собой(“competed” [14, с. 182]).Примечательно, что в эпизоде ареста Уинстона и Джулии полициеймысли, одном из центральных эпизодов произведения, противостояние ПесниНенависти и песни пролов “It was an ’opeless fancy” возникает вновь, но уже внесколькотрансформированномвиде.Первоеситуациюконкуренциипесен.Противостояниеобеихпротивостояниевмоделируетэпизодеарестаперекодируется Уинстоном, отмечающим, что песня соседки пережила ПеснюНенависти (“it had outlived the Hate Song” [14, с.
260]). Ситуация победы песни “It70was an ’opeless fancy” над Песней Ненависти, таким образом,встраивается вцентральную для произведения оппозицию «жизнь — смерть».Примечательно, что текст песни “It was an ’opeless fancy” содержит в себемотив воспоминаний’eart-stringsyet”——“but the smiles and the tears across the years, they twist myявляющуюся одним из основных эмоциональных лейтмотивовУинстона (память о матери и сестре сохраняется в нем даже в финале, когдаДжулия.
например, уже ничего для него не значит).Необходимо отметить, что Уинстон отказывает Песне Ненависти в статусепесни, отмечая, что Партия не поет. (“The Party does not sing”). Следовательно, вмузыкальном экфрасисе Песни Ненависти проступает семантика лжи, фальши, чтопревращает Песню в емкий символ неподлинности.
Семантика неподлинности,актуализирующаяся в произведении пространственным кодом (иллюзорность лавкиЧаррингтона и мира, заключенного в коралл), кодируется также и на аудиальномуровне в образе музыки, лишеннойее базовых свойств.(Данное явление мынаблюдали также в антиутопии О. Хаксли «Дивный новый мир» в экфрасисезапаховой музыки, лишенной музыкальных элементов, о чем подробнеебудетсказано в главе 3.)Аудиальный код доминирует в описании ночной демонстрации налондонской площади, своеобразном апофеозе ненависти и ярости.