Диссертация (1168614), страница 82
Текст из файла (страница 82)
Первая реплика Герзуинд – о свободе («Ich möchte freisein» [50, s. 38]), она жаждет быть свободной от всего, хочет идти своей дорогой(«<…>mich meine Wege gehen» [50, s. 42]). Вопрос Карла, что она будет делать сосвоей свободой, странен для Герзуинд, главное для девушки – чувства радости ивеселья, а не внешние конкретные деяния.Как видно, Герзуинд в избытке наделена тем, чего так не хватает Карлу, ноо чем он подсознательно мечтает. Иное жизнеощущение, в основе которого лежатрадость, веселье, непосредственность и раскованность, – это та новизна, ккоторой Карл интуитивно стремится.
Подобная манифестация бытия свойственна,как показывает Г. Гауптман, лишь ребенку. Именно так старый корольвоспринимает Герзуинд. Не случайно Карл говорит, что если его взгляд падает на368светлую голову ребенка, то он тает, обновляется, молодеет («<…>wenn dieser Blikauf einen Scheitel trifft, / wie den des Kindes, das wir eben sehen, / so tut's ihm wohl:er schmilzs, er löst sich auf, / wird jung im Schwengel» [50, s. 32]).
Он почти всевремя называет Герзуинд ребенком («mein Kind»), короля трогает красота июность, он хочет опять стать молодым («<…>würd' ich noch einmal jung,<…>jung!!» [50, s. 35]).Обретениемолодости,связанноеспроцессомновогорождения(«Wiedergeburt»), – одна из ключевых тем Г. Гауптмана. Наиболее значима она вдраме-сказке «Потонувший колокол». Однако волшебное питье феи Раутенделейнлишь на некоторое время обновляет душу Генриха, духовный процессстановления в «недетской» драме возможен лишь в будущем. Как для Лота иЕлены, для мастера-литейщика восход солнца лишь предполагается, новоесолнечное рождение предчувствуется во мраке длинной ночи, что, правда, по Г.Гауптману, приоткрывает широкие возможности для будущего солнечногопрозрения мастера Генриха.Г. Гауптман, захваченный динамикой жизни в целом, осмысливаясобственный художественный опыт, проникаясь духом прежнего творения,модернистски воссоздает его новое бытие.
Отталкиваясь от своего раннего текста,ставшего для драматурга своего рода историей, он задумывается о тех скрытыхвозможностях, которые были заложены в его основе. Одной из них стала идеяновоговозрождения,котораямоглаосуществитьсялишьзарамкамидраматического бытия героев Г.
Гауптмана. Такая идея стала центральной в драме«Бедный Генрих», в финале которой рыцарь ощущает внутреннее воскресение идушевное обновление. Данное произведение в жанровом отношении отчастисвязано с «Заложницей Карла Великого» – Г. Гауптман называет «БедногоГенриха» сказанием. Однако, в противовес личным размышлениям о значениидеяний короля Карла, Г. Гауптман видит в средневековом тексте Гартмана фонАуэ,являющегосяоднимизисточников«БедногоГенриха»,четкоедоказательство своей позиции – исцеление предоставляется тому, кто милосерденисправедливкдругим.Древнеесказание,бесспорно,модернистски369переосмысливается, но доминирующая мысль Гартмана фон Ауэ остается.
Онатрактуется более свободно, поскольку, как пишет Д. Кемпер, «свобода являетсяжизненным эликсиром модерна» [156, с. 179], но пробуждение ее к новой жизнине приводит Г. Гауптмана к весомой перемене в толковании историческогоисточника.Иное дело предание С. Эриццио.
В нем Г. Гауптман раскрывает тайну, ту,которая, по мысли А. В. Михайлова, «входит в состав нашего знания <…> входитвнутрь <…> вводится в свой круг зрения» [190]. Такой тайной становитсяскрытоевосхищениеЭрицциожизнелюбием,свободой,внутреннейраскованностью – всем тем, что сквозило в «Декамероне» Боккаччо, осуждалосьученым-венецианцем, но подсознательно принималось им.
Раскрывая такуютайну, которая представляется Г. Гауптману заложенной в скрытом содержаниитекста Эриццио, немецкий драматург проникает одновременно и в глубинысобственного духа. Через художественный опыт ЭрицциоГ. Гауптманприобретает свой собственный, познает свои творения как некое осознанноепрошлое, требующее неоднократного переосмысления и перевоплощения.Поэтому и желание короля Карла стать молодым может восприниматься как некаяхудожественная вариация драматического прошлого героев Г. Гауптмана. Помысли немецкого драматурга, истинная молодость духа обретается только черезособуюэкзистенциальнуюзрелость,когдавсознаниичеловекаяркоеренессансное, особым образом понятое Г.
Гауптманом на рубеже XIX – XX веков,жизнелюбие не противоречит, а, напротив, способствует выработке в себенравственных устоев, нацеленных на детское восприятие мира и человека. Подренессансным жизнелюбием Г. Гауптман понимает в данном случае внутреннеедоверие к власти этоса, связанное в первую очередь с воскрешением изэтического небытия той «Sophia», которая непременно должна быть сопоставимас «Philia».
Такое сопоставление свойственно ребенку, оно (это сопоставление)производится интуитивно, непосредственно, поэтому ценностное мерило ребенкавсегда истинно, всегда верно, а потому – солнечно, считает Г. Гауптман. Кподобным нравственным ощущениям должен стремиться тот «взрослый»,370который хочет вновь стать ребенком. Такой «взрослый» чувствует в себевозможности для солнечного созидания – следования «детскому» нравственномучувству, умения воспринимать этические богатства «Philia» и «Sopfia» в своейдуше.Однако с самого начала Г. Гауптман позволяет своему герою королю Карлусовершить ту ошибку, которая была свойственна, например, мастеру Генриху –обретение молодости посредством волшебной силы. Правда, королю непреподносит чудесный напиток юная влюбленная в него фея, Карл стараетсявернуть силу, купаясь в горячих банях, он называет их молодящими ключами.
Обэтом рассказывает Алкуину Рорико («<…> um der heisen Termen willen, / imErdgeschoß des Hauses. Konig Karl, der sie Jungbrunnen nennt, / braucht hier die Kur»[50, s. 78]). Однако, несмотря на иной, более «реальный» принцип омоложения посравнению с прежним опытом литейщика Генриха, он столь же малоэффективен.Недаром Рорико замечает, что купания не идут на пользу королю, он не выглядитмоложе («<…> sein Anblick ist nicht so, als hätte ihn das Bad verjungt» [50, s. 79]).Действия, связанные с улучшением внешнего вида, не могут способствоватьмолодости духа, постижению и принятию детской мировой сущности, тоговосприятия бытия в гармонии и единстве, которое войственно лишь ребенку. Неслучайно Г.
Гауптман подчеркивает в ремарках, что Карл выглядит хуже, чемраньше. Постижение себя самого, обретение детскости является более сложнымпроцессом, чем завоевание мира посредством военной стратегии.В начале Карл лишь подсознательно понимает это. Он, утратив интерес кгосударственным делам – к внешнему миру, погружается в мир внутренний – вглубины собственного духа.
Король ни с кем не разговаривает, все время молчит.Молчание Карла весьма красноречиво. Это некий отклик на зримый мир, реакцияна него, отрицание прежних ценностей и попытка приобрести новые. Карл, какпоказывает Г. Гауптман, постепенно становится ребенком, постигает тудетскость, которая ранее была ему недоступна. Такое постижение драматургпоказывает через определенные действия короля: гладит собак, приносит ланитраву, ловит зеленых ящериц.
Но при встрече с Герзуинд он теряется, поскольку371интуитивно понимает, что девушке доступно некое высшее понимание мира, то,что скрыто до поры до времени от него самого. Характерны в этом планедействия Герзуинд, полные, с точки зрения Г. Гауптмана, глубокого значения: онагоняется за бабочкой, ловит ящерку, любуется ею, смеется, весело вскрикивает.Кажется, что нечто подобное совершал и Карл в те моменты, когда он оказывалсяпогруженным в глубины собственного сознания.Между тем это только видимость сходства.
Процесс постижения детскости,открытие в себе ребенка, обретения солнечного сознания чрезвычайнодлительный. Карлу лишь на некоторое время приоткрывается истинный мирдетскости. Г. Гауптман драматически воплощает тот процесс, о котором писал Ф.Шиллер, определяя ребенка как заданный идеал, а не исполненный («Das Kind ist<…>des Ideals, nicht zwar des erfüllen, aber des aufgegebenen» [50, s.
251]). Карлпока еще только ощущает такой исполненный идеал в своей душе, во всем обликеГерзуинд, но великая мысль о свободе ради свободы непостижима для короля.Поэтому в его «детских» действиях отсутствует, говоря словами Шиллера,величие идеи, которая уничтожает величие опыта («<…>der durch die Größe einerIdee jede Größe der Erfahrung vernichtet» [50, s. 252]). Иными словами, Карл лишьначинает пристально всматриваться в жизнь, ее солнечная детская манифестацияему пока недоступна.Что же касается Герзуинд, то она естественна и непосредственна, все еедействия спонтанны и наивны. Карлу трудно постигнуть подобную наивность.Поэтому он, видя Герзуинд, произносит длинные пафосные монологи, речь егосурова и величава, но, в отличие от коротеньких реплик Герзуинд, в них малосмысла. По крайней мере, он не понятен самому Карлу.
Создается впечатление,что король мало верит в то, что говорит. Король жалеет, что дал Герзуинд полнуюсвободу, боится, что она упадет в пропасть, из которой он ее вытащит. Неслучайно Герзуинд не слушает его, прерывает, предлагает посмотреть, как изящнаящерка. Данная сцена является доказательством того, насколько Карл далек отприродного, непосредственного восприятия мира Герзуинд. Он думает, что в еговозвышенных речах проявляется отеческая любовь, источник которой кипит в372крови, обновляет ее, хочет, чтобы душа девушки очистилась («<…> Quellen derväterlichen Liebe <…> heise Quellen <…> das Blut entsühnend <…> deine Seeleentsühne» [50, s.
76]).В данном случае особенное значение приобретает слово «источник», егосмысловая наполненность, внутренний характер. Духовное очищение необходимосамому Карлу, все слова, обращенные к Герзуинд, – это интуитивное обращение ксебе самому. Говоря с девушкой, Карл ведет с собой подлинный разговор,внутренне подчиняется его воле, независимой от разума. Его дух невольнообразует подлинное слово – Quellen, оно обретает собственное бытие, постепеннопостигаякоторое,Карлпытаетсяосвободитьсяотранеенавязанныхпредставлений о мире и человеке. Характерно, что в дальнейшем Карл вразговоре со своим другом Алкуином назовет Герзуинд источником мучений впротивовес мнению Алкуина, который воспринимает девушку как дух источника.Налицо особая игра слов – «Quellgeist» и «Quälgeist», их особое музыкальноесозвучие, которое позволяет, однако, воспринимать их образный смысл какязыковую вещь в себе.