Диссертация (1168614), страница 71
Текст из файла (страница 71)
Маленькая Марияв стране эльфов (повесть Л. Тика «Эльфы») играет с ними в прекрасные игры«вверх-вниз»: сыплет пепел на землю, из нее быстро произрастают и столь жебыстро исчезают прекрасные цветы, не может долго забыть «эльфийскую грезу».Крошка Мари из знаменитой сказки Гофмана обретает сновиденческое счастье вволшебной конфетной стране вместе со спасенным ею Щелкунчиком. Эти иподобные примеры позволяют судить о сновиденческой романтической грезе како бытии в себе самом. Оно, однако, не выходит за рамки той структуры,посредством которой оно представлено: и голубой цветок, и природноеэльфийскоецарство,какиконфетнаястрана,раскрываютсущность318субъективногомирагероеввкачествевеличественнойипрекраснойфантастической игры.Г.Гауптман,испытываябезграничноедовериекромантическимпроизведениям, всегда зачарованный их миром, тем не менее считал, что «вромантизме сон – это только фантастическая картина, а должно бытьсновиденческое слияние микро и макрокосма» [353, s.
410]. Нечто подобноедраматург показывает в «Вознесении Ганнеле». Поэтический, сновиденческий«сценарий», раскрывающий глубинную сущность жанра «Traumdichtung»,позволяет воспринимать «игровую грезу» девочки Ганнеле как собственно бытие,посредством которого обретается игровой контакт с первоистоками. Данноеобретение, с точки зрения Г. Гауптмана, было лишь намечено в романтизме,только у Шамиссо драматург усматривает попытку представить подобныйконтакт посредством внутреннего ощущения, казалось бы, навсегда утраченногодетства. Г.
Гауптман цитирует стихотворение Шамиссо «Schloß Boncourt», вкотором выделяет ведущий мотив сна: лирический герой стряхивает свои седины,вновь становится ребенком, ищет и находит забытую им таинственную картину, вкоторой воображению доступен сверкающий замок с зубчатыми башнями:Ich träum als Kind mich zurückeund schüttle mein greises Haupt;wie sucht ihr mich heim, ihr Bilder,die lang ich vergessen geglaubt?Hoch ragt aus schatt' gen Gehegenein schimmerndes Schloß hervor;ich kenne die Türme, die Zinnen,die steinerne Brücke, das Tor <...> [74, s. 23].Сон осмысливается Г. Гауптманом как полное совпадение единичного ивсеобщего.
Таков, с точки зрения немецкого драматурга, лирический геройШамиссо, который через «единичный» процесс – воспоминания о детских годах –проникает во «всеобщее» – величественный город с зубчатыми башнями, что для319Г. Гауптмана означает глобальную метафору космического бытия в целом.Однако у других романтиков Г. Гауптман не наблюдает подобного соединения.Немецкийдраматург,модернистскивпитываялогикуромантическойсновиденческой концепции, создает, как ему кажется, свою собственную.Г. Гауптман неоднократно подчеркивал, что он не желает читать ничего изтого, что касается теории сновидений, все они кажутся ему чрезмернодогматическими.
Однако в размышлениях Г. Гауптмана, касающихся власти изначения сна для человека, весьма ощутима перекличка с мыслями К. Дю-Прел,влияние которого на себя немецкий драматург никогда не отрицал. Так, Дю-Прелподчеркивал, что «сновидение – это внутреннее пробуждение» [135, c. 147],которое осуществимо благодаря «ганглиозной нервной системе с ее центральныморганом – солнечным сплетением» [135, c.
148], указывал, что «все представлениявоснеоснованынанервномвозбуждении»,утверждал«доминантубессознательного как источника образов сна» [135, с. 149]. Г. Гауптман говоритнечтоподобное:сон–этовыявлениеневыразимыхпорывовдуши,«бессознательные переживания во сне получают четкие очертания наяву» [353, с.391]. Близка Г. Гауптману и мысль Дю-Прел о сне как «драме, разыгрываемой насцене» [135, c. 207], поэтому столь значителен для человека, утверждает ДюПрел,«пластдраматическихвоспоминаний»[135,с.209].Подобныевоспоминания, с точки зрения Г. Гауптмана, возможны благодаря внутреннемусамосозерцанию, которое определяется особым движением души – драматургназывает его «игровым движением Ейфориона: "туда-сюда"» [344, s.
45]. Именнооно«приводитксцеплениювсехкажущихсяпротивоположностейвгармоническое единство, посредством чего магические пласты бытия предстаютперед сновидцем в полном своем световом блеске» [344, s. 304]. Поэтому иопределяет Г. Гауптман сон как «истинное слияние с бескрайним мировымпространством» [346, s. 324] благодаря которому «высвечивается внутренняяжизнь сновидца» [346, s. 410].Как видно, в модернистских рассуждениях Г. Гауптмана о природесновидений прослеживается достаточно сильная связь с традицией, в первую320очередь романтической, но не менее сильна и духовная свобода от нее, авторскаянезависимость и от столь привлекательной для него прошлой эпохи, и отсовременных взглядов.
К примеру, Дю-Прел, на мнение которого часто ссылаетсяГ. Гауптман, уверен, что «чередование сна и бодрствования является весомымдоказательством положения человека – он одновременно гражданин двух миров»[135, с. 190]. Г. Гауптман не может быть столь категоричным. Он признается, чтонеоднократно задавал себе вопрос о природе сновидений и не мог ничего сказать,кроме общей и достаточно стандартной фразы: «Сон – это нечто само собойразумеющееся». Однако подобная стандартизация лишь кажущаяся, посколькусвидетельствует не только об особой интеллектуальной открытости Г. Гауптманадля восприятия литературных воздействий, но и об их модернистскомтолковании.Определение сна как «нечто само собой разумеющегося» приводит Г.Гауптмана к мысли, что «сновидение не может быть олицетворением опытадействительности, напротив, так называемая действительность определяетсяопытом сна» [353, s. 410].
Вслед за этим следует утверждение, что между сном ибодрствованием нет никакой разницы, «то, что мы называем сном, зачастуювозникает во время бодрствования» [344, s. 184]. Поэтому сон для Г. Гауптмана иявляется «настоящим миром, независимым от того, что мы привыкли называтьдействительностью. Мы уверены в мире сна, а о мире действительности мы незнаем ничего<…> мир сна открыт для пространства и времени, а иллюзорнаяреальность, предстающая сознанию в тот момент, когда человеку кажется, что онбодрствует, полностью закрыта для познания важных категорий пространства ивремени» [345, s. 390].
Именно поэтому, делает вывод драматург, «сновидениянеобходимы, без творческого резервуара сна нет жизни вообще <...>. Во снечеловек становится творцом – Демиургом, постигает Пракартину и создаетПервообраз Первообраза» [353, s. 393].Подобное создание Первообраза и воплощается через жанр «Traumdichtug».Благодаря ему оказывается возможным постижение человека и мира, точнее –мира ребенка, которому, считает Г. Гауптман, наиболее доступно восприятие321бытия в виде глобальной вселенской сновиденческой картины. Ребенок, как писалМ.
Бубер, «живет между сном и сном, действительность ускользает от него, важенлишь горизонт становящегося, который расширяется от ночи к ночи» [97]. Такоевосприятие ребенком непрестанно расширяющегося и становящегося горизонтапоказывает Г. Гауптман в драме «Вознесение Ганнеле». Жанр «Traumdichtung»,приобретая в рамках пьесы собственное бытие, способствует тем самымраскрытию бытийной сущности мироздания. Вселенская игра, в основе которойпримат жизни непрестанно чередуется с приматом смерти, саморепрезентируетсячерез рефлексию ребенка – в видениях Ганнеле, основанных сначала напредставлениях о земной жизни, а затем на ярких и светлых картинах небесногогосударства. Эманация вселенской игры получает зримое воплощение черезпоэтическую, сотворенную и непрестанно творимую вновь грезу ребенка.Главным для драматурга становится детское воображение, благодаря егосиле границы мира раздвигаются, в сознание проникает его тайна: «Детивоспринимают эту тайну, носят ее в себе, погружены в нее, у них естьпредчувствия, которым можно и нужно доверять» [344, s.
40]. Поэтому ребенкусвойственна радость, которая, по Г. Гауптману, навсегда покинула мир взрослых.Радость возникает из детской уверенности, что «сказочный волшебный мирсуществует» [344, s. 11], фантазия ребенка вспенивается («aufschaumen»), «всевокруг преображается, насыщается фантастическими образами» [344, s. 245].Кажется, что героиня драмы лишена всего того, что составляет сущностьдетства для Г. Гауптмана, противоречит его понятиям детскости: ребенку должнабыть свойственна радость, он во всем видит хорошую сторону, а Ганнеле вотчаянии, она больна и не хочет выздоравливать. Для ребенка главное –материнская любовь, чудо из чудес, как пишет драматург, «светлый луч, которыйобновляет все вокруг» [353, s. 270].
Мать Ганнеле умерла, она на небе, оченьдалеко, – как с грустью говорит девочка. В душе ребенка непрестанно царитпраздничное возбуждение, «этим светлым чувством наделены только дети, это ихестественная склонность, взрослым подобное душевное состояние недоступно»[344, s. 96]. Ганнеле, напротив, подавлена, в ее голосе звучат слезы, ей страшно,322она голодна, но есть не может, девочке хочется пить, но она не в силах сделать ниглотка воды.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
