Диссертация (1168614), страница 69
Текст из файла (страница 69)
610].Наивность и детскость, в противовес Шиллеру, являются для Г. Гауптманаравными понятиями. Правда, он не видит их особого разделения и у Шиллера,считая главным в его определении наивности – «взгляд на ребенка снизу вверх,ощущение в нем свободной силы, целостности и бесконечности» [348, s. 20].Итак, Г. Гауптман, испытывая доверие к мыслям Шиллера касательноигрового порыва («Spieltrieb»), обращается в первую очередь к размышлениямдраматурга XVIII века о ребенке, видя в самом понятии детскости нечтомистическое, надземное. «Дети, – писал Г. Гауптман, – чувствуют намногосильнее, чем взрослые, ребенок ощущает тайну, загадку мира, <…> создает свойсобственный» [353, s.
40]. Прообразом такого «собственного» мира для Г.Гауптмана стал кукольный театр. Драматург неоднократно выражал восторг,связанный с частыми посещениями кукольного театра – как в детстве, так и вболее зрелом возрасте, тот восторг, который, как казалось Г. Гауптману, тесносближал его с Гете. Писатель конца XIX – начала XX века усматривает вгетевском восприятии кукольного театра не принцип марионеточного бытия,неприемлемый для великого мэтра прошлого столетия, а феномен всеобщейигровой жизненной интенции, полностью, с точки зрения Г.
Гауптмана,принимаемый Гете. Как указывает А. Г. Аствацатуров, «игра для Гете – способизбежать преждевременного вмешательства рассудка, активности дискурсионногомышления<…>Игра<…>естьхарактернаячертасозерцания<…>обусловленного включенностью как игрока, так и свидетелей игры» [87, с. 29]. Г.Гауптман подобным образом оценивает рефлексию Гете, связанную с кукольнымтеатром и с ролью игрушки, с детским ее инстинктивным «оживлением»:«Ребеноксчитаеткукольныйтеатрколдовским,волшебныммиром,существующим на самом деле, не сомневается в его наличии. <…> Игрушки310воспринимает ребенок как живые существа, наделенные плотью и кровью,поэтому и доставляет ему огромную радость их непосредственное движение вкукольном театре» [344, s. 14].
Г. Гауптман в некоторой степени постигаетвзгляды Гете сквозь призму воззрений Дон Кихота – одного из самых любимыхего образов. Контекстная аналогия может возникнуть при прочтении того эпизодав романе Сервантеса, когда Дон Кихот, считая кукольное представлениепроисходящим «на самом деле», разгромил «вражескую» сторону – отряд мавров.Он нанес, без сомнения, огромный урон кукольнику, но и раскрыл свое сердце,полное сострадания и сочувствия к обиженным и обездоленным.
Это та наивнаядетскость, которая столь прельщает Г. Гауптмана и которую он стремитсяпроследить в игровых теоретических постулатах и в игровой деятельности Гете.Столь«наивное»,употребляятерминологиюШиллера,восприятиегетевского «игрового» наследия приводит к выводу не только об особом, ввысшей степени своеобразном, толковании взглядов Гете. Представляет интерес исам ход мысли Г. Гауптмана, та его интерпретационная рефлексия, посредствомкоторой смысл раскрывается не через его истинное содержание, а, напротив,через намеренное отталкивание от него. Это тот процесс осознания «другого»,осознания Ты, которое стало личным Я. Как пишет Гадамер, «подлинный смыслследует искать за пределами его буквального смысла <…> интерпретироватьиначе, заглянуть за текст, за то представление о смысле, которое они выражают»[110, с.
39]. Заглядывая «за» Гете, Г. Гауптман вступает, говоря словами М.Бубера, в личные отношения с ним, предполагает особое скрытое значение вгетевском «игровом сознании», доминантой которого для Г. Гауптманастановится глобальный образ детства. Именно он является для Г. Гауптманаглавным, конституирующим принципом, игра осмысливается как его ведущаясоставляющая, та, без которой образ детства теряет смысл.В «игровых теориях» на рубеже веков, после теоретических постулатов ихудожественных творений романтиков, образ ребенка становится одним изведущих.
Так, Гроос, к примеру, считает, что игровая деятельность свойственнатолько детскому возрасту, «взрослые» деяния являются лишь ее подобием.311Стремясь в первую очередь к психологическому объяснению, как и Эльконин вдальнейшем, Гроос много внимания уделяет связи игры и иллюзии, игры ивоображения, развивает мысли, определяющие игровые сюжеты и игровоесодержание. Гроос тем самым доказал важное значение игры для развитияребенка, для его подготовки к «взрослой» жизни.
Эльконин в целомпридерживается той же теории, хотя задача его несколько иная – он стремитсядоказать, что функция воображения, являющаяся одной из самых сложныхспособностей, наиболее ясно проявляется в игре.Г. Гауптман, ориентированный на «игровые признаки» классического XVIIIи романтического XIX века, не знакомый, к примеру, с теорией своегосовременника Грооса, оценивает детство в целом и ребенка в частности не менеепсихологически тонко. При этом детство Г. Гауптман связывает не только счеловеческим возрастом. Напротив, детство для Г. Гауптмана – это «духовнаяжизнь мира, детство – это песнь жизни, детство – это религия искусства, детство –это божественная мудрость» [353, s. 291]. Иными словами, детство мыслится Г.Гауптманом онтологически, в детство вкладывается экзистенциальный смысл:«Бытие должно быть детским, на все в мире должен распространяться взглядребенка, это проверка явлений на истинность» [344, s.
51]. Те люди, которые ужестали взрослыми, «должны вернуться к утраченной ими детской сути, если влюдях много детского, то это важно в первую очередь для них самих» [353, s. 29].Поэтому главным для Г. Гауптмана является «соучастие в жизни ребенка,проникновение в детскую душу» [344, s. 233]. Сам драматург с гордостью пишето себе: «Ребенок во мне любил ребенка вообще» [344, s. 608].Нетрудно увидеть, что, хотя Г. Гауптман, подобно многим своимсовременникам, и чтит Гераклита Эфесского, представленный им обликВселенной в качестве играющего дитя, созидающего и разрушающего, непринимается драматургом. Для Г.
Гауптмана как в понятии детства, так и впонятии ребенка, всегда доминирует мысль только о созидании, о разрушенииречи идти не может. Ребенок, считает Г. Гауптман, «творит мир, не имеющийконца» [344, s. 40], миропонимание ребенка – это «колдовское зеркало, которое312отражает негативные стороны действительности» [344, s. 617]. Но самое важное втом, что ребенок, по Г. Гауптману, «творит свободно и весело» [345, s. 8],созданный им мир «порожден из себя самого, отсюда и возникает радостьсоздания и радость восприятия» [345, s. 20]. Подобное бытие требует сохранения,а не разрушения, «оно следует неписаному закону – закону возвышения души,внутреннего ликования, солнечного, праздничного возбуждения» [345, s.
88].Играющий ребенок, точнее, по Г. Гауптману, созидающий ребенок, всегдасвободен и счастлив. Он не может жить без игры, игровое деяние являетсявнутренней потребностью непрестанно созидающего ребенка. Процесс еготворения особый – ребенок создает свой мир и посредством глубокогопогружения в него, полностью отторгаясь от так называемой реальности,обретает, считает Г. Гауптман, божественный игровой порыв. «Игра –благородная деятельность в боге. Ребенок играет и должен через детство к богуприйти» [353, s. 28].
В данных высказываниях и размышлениях Г. Гауптманапрослеживается несомненная связь с романтической традицией. Так, Г. Гауптманнеоднократно отмечал, что нашел для себя девиз – слова Шлегеля из его «Речей омифололгии»: «Вся святая игра искусства есть только подражание бесконечнойигре мира» [353, s. 201]. Однако, и это стоит подчеркнуть особо, романтическоепонятие игры как апофеоза свободы человеческого духа, как действующего вмире игрового начала, оценивается Г. Гауптманом сквозь призму концепцииШиллера «О наивной и сентиментальной поэзии» и «Писем об эстетическомвоспитании». Немецкий драматург принимает мысль Шиллера об искусстве какигровом порыве и связывает такой «порыв» с романтической концепцией игры«как бесконечной игры мира».
Соединяя кажущиеся игровые антиномии в единоецелое, Г. Гауптман приходит к мысли о том, что «бог играет с нами как отец сдетьми, пространство и миры есть его игровое дело. Мы не должны из игрывыступать и возвращаться к обнаженной серьезности, надо постоянно находитьсяв сфере игрового, божественного света, купаться в его лучах» [353, s.
28].Из подобных рассуждений немецкого драматурга вытекает и егоопределение писателя как художника Медиума. Такой писатель, согласно313воззрениям Г. Гауптмана, является творцом вселенной, «вносит в нее игровоеначалоисоздаетвеселоеискусство,вкоторомглавнымстановитсяметафизическая деятельность» [353, s.
31]. Следует отметить, что данную мысльГ. Гауптман почерпнул у Ницше, драматург приводит в дневнике цитату из«Рождения трагедии» и «Казуса Вагнера», где говорится об искусстве какметафизической деятельности. Но, с точки зрения Г. Гауптмана, Ницшечрезмерно черств и жесток, ему не хватает доброты, теплоты и понимания [353, s.56]. Ницше, считает Г. Гауптман, не может «наивно, по-детски» следоватьигровому порыву и получать истинное удовольствие от игры. Иными словами, Г.Гауптман отказывается связывать «метафизическую деятельность» Ницше сбожественным игровым порывом, которому подвержен только «совершеннокрасивый» человек, который, как писал Шиллер, «только красотою одною ондолжен играть<…> Человек играет только тогда, когда он в полном значениислова человек, он бывает человеком только тогда, когда играет» [258, с.
302].Именно так воспринимает Г. Гауптман играющего человека Шиллера – этическии эстетически воспитанный индивид.Подобно романтикам Г. Гауптман фокусирует внимание на проблемеискусства как божественном даре, ощущения которого приводят к игровомумедиальномуромантическуюсопоставлениютрадициюконечногонакладываетсяибесконечного.стольпочитаемоеОднаконадраматургомпоклонение солнцу, о котором, как пишет Г. Гауптман, он «способен былпостоянно думать» [344, s. 245].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
