Диссертация (1168614), страница 50
Текст из файла (страница 50)
Лейбниц, подкрепляя свои доводы ссылками наАвгустина и Фому Аквинского, допускающих зло ради дальнейшего блага,подчеркивает, что «великие предшественники вывели его из темноты тупика ксвету истины» [171, c. 541]. Лейбниц же явился таким проводником для Фихте.Он, сходным образом считая, что все в мире свершается к лучшему, с тоскойпишет «о лабиринте незнания, в котором долго не мог отыскать просвета, нообнаружил его в вере в непрестанный рост добра» [239, c. 236]. Понятие222лабиринта, как видно, представляет собой модернистскую метафору, благодарякоторой разные эпохи предстают как единое целое. С.
Вьетта, рассматриваякартину лабиринта в модерне, называя ее кафкианской, подчеркивает ееамбивалентность – кризис знания и желание его преодоления, «реализующеесяпосредством нити Ариадны, следуя которой можно выйти из тупика» [460, s. 9].Г.Гауптман,называяГрецию«вечнойстранойвечнойюности»,манифестирует ее внутреннее движение – от «старого» к «новому», от «нового» к«старому». Нескончаемость таких процессов, стирание границ между ними,создает, по Г.
Гауптману, ощущение вечного блуждания по лабиринту. Однакоподобные блуждания не связаны с незнанием, как считали представителипрежней эпохи. В любом незнании заложено знание, считает немецкий драматург,все пути лабиринта, и «старые» и «новые», в высшей степени познавательны,любой из них благоприятен, каждый приводит к «старо-новому» греческомуощущению.Как видно, сомнения писателей XVIII и XIX столетий, связанные свозрождениемантичнойкультурывсовременности,рассеиваютсявпоследующую модернистскую эпоху. Возможно, так происходит потому, что внекоторой степени понятия центра и периферии сместились: ранее таким центромбыла идея красоты, связанная с познанием совершенной Античности.
Вдальнейшем классическая доминанта о «простоте и величии», о недостижимойгармонии сохраняется, но отходит на периферию, в центр выдвигается восприятиеГреции как мистической эпохи, провиденческой, стихийной и таинственной, той,в которой наиболее сильно понятие Первоосновы.Такое понятие связано с мыслью о всеобщем одушевлении, глобальномсинтезе, что отражено в специфике религиозных взглядов.
Религия Г. Гауптмана,его «Homo religiosus» – индивидуальная, построенная и воспринятая согласнособственному канону. Литературоведы в целом единодушны в решении вопроса,касающегося религиозных взглядов Г. Гауптмана: отмечается, что «драматургусвойственен сплав античности и христианства» [461, s. 29]. Скорее всего, речьследует вести не о сплаве Античности и христианства, а о соединении язычества и223религии Христа. Для Г.
Гауптмана «христианство» и «Христос» – разные вещи,понятия, почти диаметрально противоположные. Христианство отталкиваетнемецкого драматурга. Г. Гауптман, мечтая о возрождении в современностиестественной религии греков, считает, что «надо встать, как греки, на путьестественного религиозного служения, в нем должно быть сильное чувствобожественного, сильное чувство греческого» [348, s. 180]. Христианство, считаетГ.
Гауптман, борется с человеческим естеством, делает людей слепыми иглухими, не позволяет им радоваться жизни. «Христианство – тьма, язычество –свет, христианство – болезнь, язычество – здоровье,<…> мы бедные во всем, вчем античность богата» [352, s. 25]. Религия для Г. Гауптмана – это «сама жизнь,упоение ее полнотой, силой переживаний и силой ощущений» [348, s. 137].Такова была, считает Г. Гауптман, религия греков, «свергнутые с престолаантичные боги – это свергнутая жизнь» [348, s. 524]. Поэтому и возникаетжелание драматурга – «часть античной Греции перенести в христианский мир»[353, s. 281]. Не случаен для Г. Гауптмана образ острова – «символ томления,гармонии, восходящего солнца» [449, s.
34]. Немецкий драматург в своихавтобиографических работах красочно описывает его: «<…> античные колонны,<…> мраморные ступеньки, уходящие в море, <…> прекрасные нимфыкупальщицы, облаченные в прозрачные туники» [344, s. 282].
Г. Гауптманназывает подобный остров «мнимой действительностью, которая спасает от мракахристианства <…>. Античный храм возводится в душе, выстраивается в духе вовсем его фантасмагорическом величии» [344, s. 284]. Г. Гауптман уверен, что«античные языческие элементы призваны обновить христианство» [353, s. 346].Отсюда и его пламенные призывы в первую очередь к себе самому – «с Иисусом кантичности» [348, s. 137].В этой связи интересно мнение П.
Шведе (1987). Он определяетрелигиозное переживание Г. Гауптмана как разновидность эскапизма, своего родаэзотерическую провиденциальность. Уход в мир грез, античных фантазий связан,по Шведе, с сильнейшей религиозной саморефлексией, которая позволяетдраматургу «уйти от современных проблем в созданную им новую реальность,224построенную на базе чувственно-идиллической картины» [448, s.
80]. Между темтермин «эскапизм» применительно к религиозным воззрениям Г. Гауптмана неможет сопоставляться с традиционным значением эскапизма как «уход»,«бегство» в качестве компенсации неразрешенных проблем. Религиознаясаморефлексия Г. Гауптмана, напротив, приводит драматурга к созданию новойтеории, нового религиозного видения и, наконец, к новым аспектам творчества, вкотором главное – жизнь в ее религиозно-мистическом понимании. Можноговорить о творческом, деятельном, психологически-чувственном эскапизме Г.Гауптмана, благодаря которому он наиболее полно проникает в жизнь, решаетпроблемы мира и человека.
Эскапизм у Г. Гауптмана, таким образом, носитприродно-чувственный характер, через него сопрягается Христос и Античность.Языческие верования имели массовый характер, но стали в итоге плоскими,– как их определяет Г. Гауптман. Их сменила религия Христа, которая современем приобрела тот же общественный характер, что и греческое религиозноемышление. Для их деконструкции необходимо «эскапическое» урегулирование.Таким и становится призыв Г. Гауптмана «с Иисусом к античности».С этим призывом связаны взгляды Г. Гауптмана на трагедию.
Немецкийдраматург поэтически сравнивает ее с особым видом клена, который растет вруинах стены Abbey in Gallowayshire (аббатства Гэлловей). Подобный кленпускает корни в обломки этой стены, становится упругим и крепким. Он искал инашел силу материнской земли, проник в нее своими корнями. Такова и немецкаядрама, считает Г. Гауптман, «она покоится и возрождается через руиныантичности» [348, s. 16], срастаются воедино национальное, индивидуальнонемецкое и античное, всеобщее. Такому срастанию способствовали религиозныеощущения, Г. Гауптман особо подчеркивал, что «в Греции театр и религия былисоединены, сейчас необходима та религия, которая может быть представлена втеатре» [348, s.
133]. Возрождение «ново-новой» религии на рубеже XIX – XX вв.привело к созданию новой драмы, тесно связанной со своими первоистоками – сгреческой драмой. Немецкий драматург говорил, как Лессинг в свое время, онедопустимости подражания. Г. Гауптману оказывается близко то место в225«Истории искусств» Винкельмана, где цитируются слова Микеланджело: «Тот,кто постоянно идет вслед за другими, никогда не продвинется вперед сам» [349, s.128]. Поэтому Г. Гауптман, подобно своим собратьям по перу, преклоняетсяперед античной трагедией, но ведет с нею собственный разговор.Чрезвычайно показательно, что традиция размышления о трагедии никогдане прерывалась. Устойчивые трагедийные критерии – страх и сострадание –сохраняют неприкосновенность, незыблемость, доказывая тем самым своюзначительность.ВведенныевдраматическийобиходАристотелем,ониподвергаются лишь некоторой этимологической корректировке.
Лессинг, какизвестно, возражал против тех трактовок Аристотеля, согласно которым чувствостраха, столь важное для Аристотеля при толковании трагедии, подменялосьсловом «ужас». Лессинг уверен, что сам Аристотель имел в виду именно страх,поскольку «поэты древности при изображении трагических страстей старались ихсмягчить<…> и для этого смягчения подходило гораздо больше слово "страх",чем "ужас"» [392, s.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
