Диссертация (1168614), страница 49
Текст из файла (страница 49)
Х. Дрещ в 1909 году («Philosophides Organischen») говорил об энтелехии как об индивидуальном принципе,способствующем строительству организма. Энтелехия, согласно Х. Дрещу,служит формообразующим моментом, «это само бытие, само становление,принцип соединения в самом высоком смысле» [305, s. 120]. В дальнейшем М.Фик преподнесет учение Дреща в качестве «теоретической модели, в которойцелое организма объясняет его отдельные части,<…> организм весьвоспринимается как трансцендентная жизнь,<…> в организме кроется загадка иразгадка мира» [315, s.
123].Осознаниеэнтелехиипосредствомтрансцендентнойжизнииндивидуального организма, проявление картины космического бытия через«душевную монаду» («Seelenmonaden») позволяют наиболее ясно и убедительнопредставить высказывания Г. Гауптмана об Античности, осознать, при всем еготесном соприкосновении со своим временем, глубокое личностное погружение вантичный принцип экзистенции.
Немецкий драматург воспринимает Грецию кактрансцендентную энтелехию, живую жизнь, вечно порождающую саму себя.Кроющийся в античной энтелехии принцип становления и позволяет ейнепрестанно воскресать из пепла. Поэтому и греческие боги, с точки зрения Г.Гауптмана, заснули в скалах – для драматурга это не метафора реальности, аметафора души, переживания, той глубокой энтелехийной «Selenmonaden»,которая «дает отклик на события прошлого, в вечном повторении обретает218вечную новизну, в постоянном изменении способствует столь же постоянномустановлению» [348, s.
170]. Г. Гауптман воспринимает Грецию как аттическоечудо, это, утверждает он, «сама природа, которую человек всегда и везде для себяоткрывает» [348, s. 332].Понятия жизни, чуда и природы в сознании Г. Гауптмана становятсясинонимами. П. Шпренгель в работе «Todessehnsucht und Totenkult bei G.Hauptmann» (1986) акцентирует «расширение понятия жизни у Г. Гауптмана подвлиянием столкновения со смертью» [453, s.
11]. Шпренгель ведет речь о драмахГ. Гауптмана, где, с точки зрения немецкого исследователя, на первый планвыступает тема смерти и жизни («Михаэль Крамер», «Роза Бернд»). Они связаныс особыми мыслями Г. Гауптмана о возможности воскрешения Античности.Подход к древнему времени по принципу всеобщего одушевления, осознаниеантичной эпохи как живого организма, как неиссякаемой энтелехийнойжизненной силы, воссоздающей в определенное время саму себя, позволяютдраматургу верить в бессмертие античного мира. Поэтому для Г.
Гауптмана чудоимеет глубокую природную основу, для него чудо реально, поскольку «нетвообще ничего нечудесного, повсюду в мире ощутимо заколдованное природноеестество, распознать которое способен художник, напрягая свою фантазию» [348s. 266].Как видно, немецкий драматург, подобно своим современникам, уверен ввозрождении Античности, творчески переживает и проживает ее. Однако, как илюбое переживание, оно всегда индивидуально, всегда личностно.
Не случайнодля Г. Гауптмана необычайно важен смысл надписи над храмом в Дельфах:«Познай самого себя», – для драматурга это истинная, праведная дорога. Онопределяет самопознание как «необходимый путь для каждого человека, какважную жизненную задачу любого индивида, поскольку она связана с рождениемчеловеческого духа» [344, s. 61]. Думается, что в этом и состоит парадигма егоиндивидуального модернистского сознания, процесс приватного душевногопостижения шире и богаче теоретических изысканий, предлагаемых эпохой.Всеобщая античная энтелехийная жизненная сила становится предметом219рассмотрения с точки зрения индивидуального сознания и в итоге приводит кпреодолению границ между видимым и кажущимся, реальным и нереальным,внутренним и внешним, возможным и невозможным.Вливаясь в общее русло модернистских исканий на рубеже веков, постигаяклассическую древность сквозь призму романтико-натуралистических воззрений,Г.
Гауптман в то же время создает свой собственный античный канон. Он,подобно Декрету Грациана (Concordia discordantum canonum. Dekretum Gratianus),состоящему из противоположных утверждений, основан на причудливомсопоставлении различных мировоззренческих точек зрения художников, словамакроэпохи модерна. Весьма характерно, что Грациан – средневековый авторпервой половины XII века – назвал свое произведение согласованиемпротиворечивых канонов, задачей которого является творческое соединениеустановок Античности и следующего за ней исторического времени вплоть досовременной Грациану эпохи, затрагивающих весь круг правовых аспектов жизницеркви. Постигая и сопоставляя Античность – «старину» – и свое время –«новизну»–ГрациансоздаваясвойДекрет,основанногонаслиянииантонимичных концепций, предугадывает будущие модернистские процессы.Слияние «старого» и «нового», их согласование друг с другом, приводит не кполному и безвозвратному расколу прежних канонических положений, а к ихдуховному взаимодействию, духовному слиянию.Отаком слиянииможновестиречь приосмысленииантичныхреминисценций Г.
Гауптмана. В отличие от многих своих современников, он,подобно мыслителям прошлого столетия, зачарован идеалом красоты. Оназахватывает Г. Гауптмана, он читает «Историю искусств» Винкельмана, отмечаетв ней вечные ценности, связанные с понятием красоты, величия и совершенствагреческого мира, именно такие представления и «сменяют хаос на гармонию»[345, s. 392].
Г. Гауптман называет «Гамбургскую драматургию» Лессинга однимиз самых совершенных творений, считая, что «невозможно написать нечтоподобное» [352, s. 175]. Неслучайно он, читая «Поэтику» Аристотеля, берет заоснову мысли Лессинга о необходимости правильного прочтения греческого220мыслителя.
При этом сам Г. Гауптман, для которого оказывается столь значимопонятие идеала, считает, что «его воплощение возможно лишь в пластическомискусстве. Гомер, Софокл, Еврипид, Сократ и Платон отошли от идеала, сделавупор на возвышенное религиозное сознание» [347, s. 515]. В то же время Г.Гауптман принимает и современные размышления, связанные с восприятиемкультуры Греции, в которой сильны дионисийско-аполлоновские культы,приводящие к экстазу души.
Г. Гауптман во многом согласен с позицией Я.Бурхарта, считает «труд о Греции Бурхарта непревзойденным шедевром» [347, s.104]. Г. Гауптман согласен, что «исследование религиозной мысли должно стоятьв центре внимания современного исследования о греческой культуре» [423, s.VIII], как о том пишет Э. Роде. Вызывают у Г. Гауптмана интерес и мистическиемысли Баховена, касающиеся в первую очередь «рассуждений о вегетации болота,его природной религии» [284, s. 67].Немецкий драматург воспринимает всю культуру прошлого и настоящего,перерабатывает ее, в сознанииГ. Гауптмана сливаютсяразные идеи,многообразные философские положения складываются в единое целое, – таксоздается собственное понятие об Античности. Античность представляется Г.Гауптману и как действительное историческое время, и как то, которое былопрочувствовано эпохой Просвещения, и как то, которое бытует в сознании егосовременников, поэтически осознается ими и поэтически представляется.Античность – это, бесспорно, далекое прошлое, которое требует истолкования ипостижения, однако уже само желание такого истолкования и постижения делаетАнтичность современной, «своей», близкой, родной, соответствующей немецкомудуху, культурным потребностям эпохи.
Не случайно Г. Гауптману Античностькажется миром не по «ту» сторону, а напротив, как мир по «эту». Немецкийдраматург определяет ее как «медиум соединений<…> все соединяется со всем,представляет собою особый вид колдовства» [348, s. 133]. Через такое единство Г.Гауптман постигает «сцепление всех вещей [348, s. 10], «космическое ощущениепервоосновы, чарующее волшебство мира» [348, s. 63]. Не случайно драматурготмечает, что его чувство греческого составляет мысль о познании единства всех221вещей в причудливом многообразии: «Горы, люди, воздух, море, песок, – все посвоему специфично и интересно, все различно, но в очень сильной степениподходит друг другу» [348, s.
109].Такой процесс, с точки зрения драматурга, наполнен глубоким смыслом иподлежит непременной реализации. Доказывая свою мысль, Г. Гауптманподчеркивает роль «метафизического зародыша – он расположен в мозгучеловека и связан с душою мира подобно дереву, ствол которого тесносоприкасается с листьями и корнями» [348, s. 162]. Благодаря такомуметафизическомузародышувозможно«провиденческоедейство:другаядействительность воскресает из небытия» [347, s. 162], «то, что раньше былоскрыто, становится зримым» [349, s.
170]. Стараясь, как он пишет, «проникнуть взаколдованное природное естество» [349, s. 49], драматург стирает в своемсознании границу между мыслимым и немыслимым миром, он называетподобную границу «нитью Ариадны, которая ведет через темный лабиринт ксвету солнца» [344, s. 250]. Именно подобные ощущения позволяют ему назватьГрецию «вечной страной вечной юности» [348, s. 166].В данных размышлениях Г. Гауптмана обращает на себя внимание слово«лабиринт». На основании своей этимологической значимости оно наиболееточно воссоздает внутреннюю картину эпохи модерна.
Лабиринт («labyrinthos») взначении запутанности, сложности обнаружения выхода, с его многочисленнымитупиками и переходами имеет собственную истину, волю и значение. Лабиринтдля Лейбница, который одним из первых в эпоху модерна воспринял так своевремя, связывается с человеческим незнанием, непониманием великого принципапредустановленной гармонии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
