Диссертация (1168614), страница 22
Текст из файла (страница 22)
В песне Иды звучит та вечная красота, котораясоставляет, по убеждению драматурга, «глубокую мистичность и сущностьвнутренней музыки» [344, s. 24]. Данное определение связано для Г. Гауптмана сощущением музыки как «потока души, струящегося и льющегося» [344, s. 418].Такой поток изливается из уст Иды в тот момент, когда она поет о младенцеИисусе, о святой прекрасной ночи, в которую отец небесный дарит всем радость.Мария и Иосиф преклоняют колени перед Иисусом, высоко в небе слышенликующий хор ангелов, дети пастухов несут молоко, масло, мед:Ihr Kinderlein, kommet,o kommet doch all!Zur Krippe her kommetin Bethlehems Stallund seht, was in dieserhochheiligen Nachtder Vater im Himmelfür Freude uns macht!98Предельнопростыесловапесни,должныевызыватьдушевноерасслабление, сердечное смягчение, приводят, однако, к совершенно инойреакции – с таким трудом обретенное согласие нарушается, семья Штольцеввновь возвращается к прежнему жизненному ритму – ненависти, вражде, злобе.Поводом послужил отказ Роберта принять подарок от Иды, Штольцы непонимают, зачем он испортил девушке праздник.
Отец кричит, что Роберт долженуйти, называет всех ворами, разбойниками, госпожа Штольц рыдает, осознавая,что все ее надежды на счастье в кругу семьи рухнули, Вильгельм груборазговаривает с братом, жесток с сестрой Августой.Такой поворот сюжета давал повод многим литературоведам (как русским,так и немецким) полагать, что в «Празднике примирения» весьма значима теориянаследственности – все члены семьи Штольцев похожи друг на друга, малейшийповод выбивает их из колеи.
Однако это может быть верно лишь в некоторомсмысле, точнее в том, что Штольцам трудно сразу совладать с собой. Умениедержать себя достойно, быть сдержанным, стараться не обижать ближнего резкимсловом или бестактным поступком, – подобная внутренняя и внешняяделикатность,еслионанеявляетсяприрожденнымсвойствомдуши,вырабатывается годами, непрестанной работой над собой. Для Штольцев, какпоказывает Г. Гауптман, возможно лишь временное смягчение, они не могутпродолжительно находиться в благожелательном состоянии. Но это не доказываетих генетическую предрасположенность к аффектам, не получающим объяснение вдраместочкизрениябиологическогорока.Внутренняяивнешняяневыдержанность Штольцев является свидетельством страстей души, которыеони, не наделенные мудростью сердца, и не стараются подавлять. Их этическийкритерий сдвинут в сторону от «Philia» и «Sophia», он только предполагается,контурно намечается.Неслучайно Роберт не понимает, почему они всегда должны отталкиватьдруг друга.
Вильгельм объясняет это отсутствием сердечной доброты, она есть уИды, но ее мало у самих Штольцев. Однако она проявляется в те жизненныемоменты, которые вызывают величайшее удивление. Интересно, что Декарт, к99примеру, считает удивление в «Страстях души» одним из главных состояний,поскольку «нас поражает то, что мы считаем новым, или весьма отличающимся отпредметов, которые мы знали раньше <...> сила неожиданности зависит в первуюочередь от новизны» [133, c. 72]. Таковым стало раскаяние Вильгельма, оно былонастолько удивительным, что заставило выявиться доселе скрытому в них добру,тому внутреннему «in uns», о чем Роберт говорит Вильгельму.
Однако данное «inuns» становится в большей степени мудростью разума, а не сердца. Младший сынШтольцев весьма недвусмысленно указывает брату на особый факт – то, что оннадумал умом, живет в Иде: «Was du dir erklügelt hast, das lebt in ihr» [46, s. 157].Можно говорить о достаточно резком смещении ценностных акцентов в драме Г.Гауптмана. Мудрость, всегда выделявшаяся в этике как воплощение всехдобродетелей и долгое время выражающая свою этическую значимость черезобраз мудреца, постигающего глубину вещей умом, а в дальнейшем, со временромантиков,нравственнойчувством,тем,деликатностью,чтоФ.теряетШлегельсвоюпроницательноназываетсмыслосодержательнуюнаполненность и преобразуется в такой философский принцип «Sophia», которыйсвязан с добротой. Мудрость, возведенная Аристотелем в ранг мыслительнойдобродетели, на рубеже XIX – XX вв. осознается как добродетель сердца.Мудрость – это доброта (эпекейа), которая предполагает такую соотнесенностьразума и чувства, которая постигается только сердцем, его сильнейшимэмоциональным, этическим откликом на жизнь, в первую очередь на жизньдругих людей.Представленные в тексте драмы контрастные пары «in uns» – «in ihr»позволяют говорить об отсутствии у Штольцев (в большинстве случаев) доброты.Эпекейей наделена Ида, она постоянно присутствует в ней – «in ihr», «Sophia» иFhilia внутренне постигаются и внешне бессознательно применяются невестойВильгельма.
Напротив, у Штольцев, в них самих, «in uns», как правильно заметилРоберт, доброта обнаруживается временами, но не является источникомвнутреннего движения. Однако выявляемые в драме духовные контрасты междуИдой и Штольцами не свидетельствуют о наследственности, а подчеркивают100разное мировидение, мировосприятие.
Доброта, не будучи узаконена генетически,постигается сердечно, к ней душевно склоняются.Подобная склонность весьма ощутима в последнем действии. Онопостроено по инволюционной схеме: «распад, дезинтеграция, обратный ходпроисшедших изменений», – так определяет ее Спенсер [219, с. 433].Инволюционный ритм драматически задается Г. Гауптманом еще в конце второгодействия.
Показано движение не диалогического восхождения, как было раньше,а разговорного нисхождения, беседа посредством косвенной речи представлена вкачественегативногообразцатогопозитива,которыйпреждеявлялсярезультатом счастья и радости. Во время песни Иды молчаливое говорение черездействия репрезентирует полное внутреннее крушение. Доктор Штольц делаетсявсе мрачнее, его жена рыдает, Роберт иронически усмехается, Августа громковскрикивает, лицо Вильгельма заливается краскою негодования:Doktor Schtolz: ist immer finster geworden..Frau Schtolz: bricht in Schluchzen aus.Pobert: lächert ironisch.Auguste: platzt nun laut heraus.Wilhelm: nun steigt ihm die Röte der Entrüstüng ins Gesicht.Утрата благорасположения всего со всем, каждого с каждым демонстрируетпотерючеловекавчеловечности,человечностивчеловеке.Подобноемироощущение определяется Г.
Гауптманом «состоянием двенадцати часовночи». В поэтическом определении драматурга сквозит, на первый взгляд,сильнейшая дуальность, эристическая разорванность. С одной стороны, «этосостояние одержимости, господства гневных демонов, в человеке проявляетсяскорпионовское начало» [345, s. 335]. С другой – «состояние двенадцати часовночи – это некий духовный час, когда с мира сбрасывается вуаль. Благодаря этомучасу человек может постигнуть тайны вселенной, пробиться из глубокой ночи ксвету дня, возвратиться из темноты в высокую сферу сияющего света» [345, s.341]. Однако подобное противоречие – лишь кажущееся.
Именно состояние101одержимости позволяет проникнуть в тайны вселенной, без скорпионовскогоначала непостижима сфера сияющего света.Весь драматический ход последних сцен доказывает подобное единение –«Fügung». Оно, явленное в первых действиях как попытка сглаживанияконфликта в семье Штольцев, наполняется в последнем иным смыслом. Этодругое «Fügung», в основе которого лежит ведущий модернистский принцип –сотворение нового через осознание старого, переработка прежнего опыта, еговнутреннее осмысление, приводящее к изменению ситуации в будущем.Соответственно третье действие построено по таким диалектическим принципамутраты – обретения. Сначала отрицается все то, что ранее казалось незыблемым,рекламировалось безоговорочно. Так, госпожа Бюхнер отказывается от своихпрежних убеждений.
Раньше она думала, что люди должны вырабатывать в себесильную волю, тогда они будут детерминированы к добру. Теперь от былойуверенности матери Иды не осталось и следа, ей стыдно, что она считала себяспособной на основании благих намерений управлять человеческими натурами,влиять на их судьбы. Госпожа Бюхнер повторяет фразу, свидетельствующую о еенезнании, непонимании, растерянности перед сложностями жизни, которые онасама не в состоянии преодолеть: «Ich weiß nicht. Ich weiß das selbst nicht» [46, s.176].Никакой уверенности нет и у Вильгельма. Правда, он говорит Роберту, чтонадо работать над собой, стараться изменить свой характер, но в глубине душисоглашается с братом – идти против своей натуры сложно.
Вильгельм объятсомнениями, касающимися того счастливого будущего, о котором они мечтали сИдой. Финальный разговор братьев чрезвычайно напоминает тот, которыйведется в первой пьесе Г. Гауптмана между доктором Шиммельпфенингом иЛотом. Роберт говорит брату о сходстве его с отцом, рисует неприглядныекартины будущего существования с Идой, недвусмысленно подчеркивая, чтоВильгельм в силу семейной предрасположенности испортит жизнь девушке.Однако, в отличие от Лота, который, услышав от доктора правду о семье Елены,покидает ее, Вильгельм указывает Роберту на неоспоримый довод – каждый102человек есть новый человек, никто ничего не может предугадать («Jeder Menschist ein neuer Mensch <…> Das kann kein Mensch wissen») [46, s.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
