Диссертация (1168532), страница 7
Текст из файла (страница 7)
не исчерпывалось строго юридическимзначением этого термина. Многие комментаторы, характеризуя современнуюдля них социально-политическую действительность как «смуту», проводилианалогию со Смутным временем XVII столетия. Что же, по их мнению,роднило две столь, на первый взгляд, непохожих друг на друга эпохи?Главным образом – ощущение неясности, неопределенности очевидной длямногих политической дестабилизации, размытости ее границ.Былонепонятно, до каких пределов может дойти «смута», и чем она можетзакончиться. При этом Смутное время XVII в.
не представлялось человекуначала ХХ в. ни политической, ни социальной революцией1. Это еще болеесближало в его понимании юридическую и интуитивно-историческуюинтерпретацию понятия «смуты».Наиболее распространенным синонимом «смуты» была «крамола».Как законодательный термин «крамола» к концу XIX в. вышла изупотребления. Тем не менее само слово, означавшее «смуту, волнение, мятеж,вообще преступление политическое»2 – в самом широком понимании, то идело встречалось в публицистике, порой даже и после 1905 г.
Любопытнаэтимология понятия «крамолы», которую можно проследить даже на уровнесловарей. Согласно «Энциклопедическому словарю Ф.А. Брокгауза и Е.А.Ефрона», «крамольниками» в Московской Руси «назывались ответчики,которые, чтобы отделаться от иска, возводили на истца обвинение впреступлении против государя»3. Таким образом, определенная политическаяконнотация была присуща понятию «крамолы» изначально.В какой-то мере «крамолу» и «смуту» (в ее сугубо юридическомзначении) сближало указание на особу монарха. Разумеется, покушение нажизнь, здоровье, неприкосновенность государя (равно как любое другое1См.: Лучинский Г.А. Смутное время // Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 30а.
С.584.23Крамола // Там же. Т. 16а: Коялович – Кулон. СПб., 1895. С. 497.Крамольники // Там же. С. 497–498.28вмешательство в порядок престолонаследия) по закону считалось не «смутой».Такого рода преступления выводились в отдельную главу Уголовногоуложения 1903 г. и крайне сурово наказывались1. Но «самозванство», т. е.«выдача себя за члена императорского дома или за лицо, действующее поособому уполномочию Государя Императора»2, приравнивалось именно к«смуте». Это объяснялось необходимостью противодействия одному изнаиболеераспространенныхещесовременнародничествавидовреволюционной агитации – рассылкой по окраинам страны поддельныхвысочайших манифестов. Нередко подобные акции сопровождались тем, чтоагитаторы, возвещавшие народу «царскую милость», выдавали себя за лиц,действовавших по особому поручению императора.
Такое своеобразное«упоминание имени царя всуе» было способно придать мнимую легитимностьпреступным намерениям «крамольников» и зачинщиков «смуты», а значитумаляло в глазах народа достоинство власти.Берущее свое начало в астрологии и астрономии понятие «революции»в Новое время приобрело общественно-политическое значение. С тех пор взападноевропейскойобщественно-политическоймыслипостепенноутвердились две ключевые концепции «революции», которые зачастуюдополняли друг друга.Согласно первой интерпретации, восходящей еще к французскимэнциклопедистам, «революция» воспринималась как установление нового,более справедливого порядка3. Причем «революцией» могла являться нетолько смена государственного устройства, но и образа мысли, общественногомнения – в этом случае говорили о «мирной революции умов».
Но насилие невсегда являлось непременным спутником и государственно-политических«революций» (классическим примером относительно бескровной сменывласти уже в Новое время считалась «Славная революция» в Англии).См.: Новое уголовное уложение, Высочайше утвержденное 22 марта 1903 года. С. 42–45.[Кузьмин-Караваев В.Д.] Указ.
соч. С. 583.3См.: Бульст Н. и др. Указ. соч. С. 614–615, 619.1229Конечно, «революция» могла сопровождаться (и очень часто сопровождалась)насилием, с которым, однако, вполне можно было смириться, ведь оно –«сигнал свободы»1.Сторонники заявленного подхода не только не отождествляли«революцию» с «бунтом», но и противопоставляли эти понятия друг другу.«Быть “бунтовщиком” считалось плохо, а быть “революционером” –хорошо»2. У подобной точки зрения, безусловно, были серьезные противники.Для них «революция» являлась, в первую очередь, насильственнымразрушением старого, законного порядка и была если не прямым синонимом«бунта», то его естественным, логичным продолжением.Важнейшей вехой в истории понятия «революции» стало ее разделениена «политическую» и «социальную», окончательно оформившееся вевропейской политической мысли в XIX в. Так, согласно определениюнемецкого мыслителя Л.
Штейна, «политическая революция», – в отличие от«смуты», – «есть бунт зависимого или уже имущего класса против строягосударства, который отстраняет его от его естественного политического илисоциального права»3.Похожая трактовка понятия «революции» в целом к концу XIX в. былавесьмараспространенаивРоссии.Согласноэнциклопедическомуопределению, «революцией» именовался «полный <…> переворот во всемгосударственном и общественном строе страны»4. Непременными критериями«революции» считались ее молниеносность, предшествовавшее «революции»широкое общественное движение и переход политической власти из одних рукв другие (причем, к власти мог прийти как новый «общественный класс», таки новый правитель – представитель привилегированной общественнойгруппы, но только в том случае, если его приход к власти повлечет за собойкардинальные перемены в правительственной системе и общественныхТам же.
С. 620.Там же. С. 524.3Там же. С. 706.4[Водовозов В.В.] Революция // Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 26: Рабочаякнижка – Резолюция. СПб., 1899. С. 437.1230отношениях). Но фундаментальная особенность «революции» состояла в том,что «как бы быстра и внезапна, по-видимому» она ни была, «вдействительностионавсегдаподготавливаетсядесятилетиями,дажестолетиями, и совершается только тогда, когда государственные формы неизменяютсявсоответствиисизменениемэкономическихииныхобщественных отношений, и вновь усилившиеся общественные классы непользуются правами, соответственными их положению».
В то же времяотмечалась возможность как насильственного, так и ненасильственногохарактера подобных изменений1.Если в европейских словарях XIX в. понятие «революции» неуклонновытесняло «смуту»2, то в российских энциклопедических изданиях рубежаXIX–XX вв. такая тенденция не прослеживалась. Так, статья о «смуте» всловаре Ф.А. Брокгауза и Е.А. Ефрона в пять раз превышала по объему статьюо «революции» (если, конечно, брать в расчет только общетеоретические, а неконкретно-исторические статьи). Скорее можно говорить о том, что нароссийскомуниверсально-терминологическомполе«смута»заметнопотеснила «крамолу».Напротив, тенденция на все большую «историзацию» «революции»была характерна как для зарубежных, так и для отечественных словарей. Тотже словарь Ф.А.
Брокгауза и Е.А. Ефрона насчитывал целых пять отдельныхстатей, посвященных истории прошедших революций3. Когда же речь шла нео прошлом, а о настоящем или будущем, то понятие «революции» настраницах энциклопедических изданий «лексически» бледнело «в той мере, вкакой одобрение революции» ограничивалось «одной лишь социалдемократией»4.В России, как и в Западной Европе, традиционно были склонны считатьопределяющими началами понятия «революции» либо, в основе своей,Там же.См.: Бульст Н.
и др. Указ. соч. С. 707–708.3См.: Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 26. С. 437–444.4Бульст Н. и др. Указ. соч. С. 713.1231позитивное преобразование, либо, опять-таки, главным образом, негативноенасилие. Первая интерпретация была характерна отнюдь не только для социалдемократов и народников. П.Н. Милюков называл «революционными» и«крупные, прогрессивные меры», проводившиеся действующей властью, и теосновополагающие для общества идеи, которые пока еще не нашлифактического воплощения в правительственной политике1. Б.Н. Чичерин,напротив, хоть и не отрицал того, что некоторые революционныепреобразования носили воистину исторический характер, но все же полагал,что «революция» – «это всегда насилие, а не право», тогда как путь к свободемог быть проложен только через «возвышение» последнего2.Но кое-что объединяло и тех, кто ждал от «революции» перемен клучшему, и тех, кто предупреждал о том, что эти перемены были недостижимы«революционными» средствами.
В своих рассуждениях и те и другиепостоянно обращались к опыту Французской революции, неизбежнопроецируя те или иные ее эпизоды на российскую политическуюдействительность. Такая ситуация наблюдалась не только в России. Свидетелии активные участники европейских национальных революций XIX в.повсеместно сравнивали собственный опыт с опытом современников событийпоследнего десятилетия XVIII в. во Франции3.И все же российский интерес к Французской революции имел своюспецифику. Поначалу онопределялсяособенностямиумонастроенийроссийской дворянской интеллигенции, которые еще с конца XVIII в.приобрели устойчивый революционный оттенок. Этому, в первую очередь,способствовалоглавнымсостраданиеобразом,накрепостномуосновекрестьянству,переосмысленияидейсложившееся,французскихпросветителей4.1См.: Розенталь И.С. Революция // Российский либерализм середины XVIII – начала XX века:энциклопедия / отв.
ред. В.В. Шелохаев. М., 2010. С. 789.2Там же. С. 790.3См.: Бульст Н. и др. Указ. соч. С. 659–660.4См.: Розенталь И.С. Революция // Общественная мысль России XVIII – начала XX века: Энциклопедия /отв. ред. В.В. Журавлев, отв. секр. А.В. Репников. М., 2005. С. 447.32Учитывая широкое распространение подобных умонастроений вдворянскойсреде,юношескоесочувствиебудущихидеологовславянофильства (А.С. Хомякова, А.И. Кошелева, И.В. Киреевского)английской и французской революциям было понятно и легко объяснимо.Однако, вскоре после провала выступления на Сенатской площади и казнипятерых декабристов, это сочувствие сменилось осуждением тайных,заговорщицких методов борьбы с самодержавием.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
