Диссертация (1155302), страница 17
Текст из файла (страница 17)
87 − глаголы, называющие переход из одной возрастной категории в другую:родиться, состариться, умирать (и формы просторечные –помирать, преставиться):И не состарилась. Как была румяной да черноволосой, такой ей и глазазакрыли;…а он на убыль пошел; на ногу припадать стал и глаза, говорит, будтотемная вода засти;И живу, – говорил, – и помирать, голубчики, решительно не намерен.
Ине уговаривайте;Мало, что сам помре, да как помре; Вот как Котя-то помер;Когда матушка померла, Бенедикт так плакал, так убивался, весь вспух;Даже Прежние голубчики, – по триста лет живут, а все равно мрут.Новые голубчики родятся;Но они другие. У них такое Последствие чтоб не стариться;Беня, у нас тут Анна Петровна преставилась;Помирать – не в помирушки играть;− наречия, называющие возраст как временной ориентир события:сызмальства:Сызмальства Бенедикт ко всякой работе отцом приучен.− количественные числительные, указывающие на срок жизни:Двести тридцать лет и три года прожила матушка на белом свете.Лет ему, наверно, триста, а то и больше, кто знает.Таким образом, семантические поля художественного времени в романерепрезентируются языковыми средствами разных уровней, прежде всего –лексическогоисинтаксического.Ониотличаютсяраспространённойструктурой, уникальной для каждого типа художественного времени.
88 2.1.2. Семиотика и языковая репрезентация пространства в романеТ. Толстой «Кысь»Особенностью семиотики пространства «Кыси» становится «синтез»реально-географического пространства и пространства мифа, пространстваархаики.Мифологическоевремя,черезпризмукоторогопроявляютсяиосмысляются все другие типы времени (см. п. 1.1.
текущей главы), окрашиваети пространственные характеристики. Формально географические координатыромана узнаваемы, соотносимы с четырьмя сторонами света и реальнымипространственными характеристиками. Образный же строй пространствамифологизирован, прежде всего, новым архаичным сознанием главного героя,который наряду с автором выполняет функцию нарратора.Географические координатыМесто действия романа – Москва, получившая имя Фёдор-Кузьмичск поимени нынешнего правителя. Со сменой власти происходит и смена названиягорода.
(…а до того, говорит матушка, звался Иван-Порфирьичск, а еще дотого – Сергей-Сергеичск…).Т. Толстаяиронизируетпоповодулёгкостисменытопонимов,характерной для постреволюционной и постсоветской истории.Кроме прямого указания на поствзрывную Москву, автор даётхронотопические координаты, вводя узнаваемые топонимы: «Никитскиеворота», «Балчуг», «Полянка», «Страстной бульвар», «Кузнецкий мост»,«Волхонка» и т.д.Важной семиотической характеристикой использования топонимовстановится их не соотнесённость с местом развёртывания событий: дляголубчиков названия эти суть пустой звук, не наполненный содержанием; для«прежних» – это попытка сохранить воспоминания о довзрывном мире, азначит и о ушедшей цивилизации, сохранить человеческое, «чтоб память 89 была».
Это и надежда на возрождение человеческого рода, на культурноевоскрешение.Стороны светаИнтересна выстраиваемая в романе семиотика сторон света, которыевключены в универсальную пространственную модель.Север предстаёт природно враждебным и полным опасности:На севере – дремучие леса, бурелом, ветви переплелись и пройти непускают, колючие кусты за порты цепляют, сучья шапку с головы рвут.Именно в северные леса помещает автор мифический образ Кыси,которая сулит верящему в неё не только физическую гибель, но икатастрофические и необратимые ментальные и душевные трансформации,потерю человеческого облика.Запад же образно связан с темой изгнанничества и тоской по родине какчастью национального мифа.На запад тоже не ходи.
Там даже вроде бы и дорога есть – невидная,вроде тропочки. Идешь-идешь, вот уж и городок из глаз скрылся, с полейсладким ветерком повевает, все-то хорошо, все-то ладно, и вдруг, говорят,как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне тамнадо? Чего я там не видел? Нешто там лучше? И так себя жалко станет!Думаешь: а позади-то моя изба, и хозяюшка, может, плачет, из-под рукивдаль смотрит; по двору куры бегают, тоже, глядишь, истосковались; в избепечка натоплена, мыши шастают, лежанка мягкая… И будто червырь сердцеточит, точит…Иронизируянадностальгическимичувствамиголубчиков,отправлявшихся на запад, Т.
Толстая играет с социальными контекстамиистории российской эмиграции, понятными для читателя, но самими героямине осознаваемыми, и это смутное томление становится для голубчиков важнымпризнаком западного пространства. 90 Южное направление автор символьно выстраивает как пространство, гдереализуетсясемиотическаяоппозиция«свой-чужой»,выстроеннаяв«довзрывном» сознании. В качестве основного приёма Толстая здесьиспользует семантические поля со значением «угроза», «война», «чужой».И только восток потенциально раскрывает границы города, мыслитсяпространством безопасным, радостным:Нет, мы все больше на восход от городка ходим.
Там леса светлые,травы долгие, муравчатые. В травах – цветики лазоревые, ласковые: коли ихнарвать, да вымочить, да побить, да расчесать, – нитки прясть можно,холсты ткать.И это неслучайно. Восток в архаической мифологической картине мира –место рождения солнца, символ тепла и возрождения жизни, поэтому илексическая замена «востока» на «восход» незаметна и естественна.Описывая стороны света и наделяя их символическими чертами,Т.
Толстая усиливает несобственно-прямой характер речи. И тогда рассказ осторонах света звучит как обобщение опыта многих поколений и как завет«знающих людей» по обживанию, очеловечиванию географического имифического пространства. Как верно заметил М.Н. Липовецкий, миф «основанна вере в подлинность знаковых комплексов» [Липовецкий 1997: 15].Мифологизируя пространство, выстраивая его символьными координатами,автор строит художественный мир как иерархию смыслов не только для героев,но и для читателя.Ограниченность антиутопического пространстваЗнакомпространстваромана,характернымдляантиутопическихпроизведений, становится мотив острова, что, по мнению Уте Шольца, ставит«Кысь» в один ряд с другими антиутопическими робинзонадами.
«Первыйнамёк на мотив острова и связанный с этой формой моделирования мирамифологический и философский подтекст встречается в самом начале романа вописании места действия: «На семи холмах лежит городок Фёдор-Кузмичск, а 91 вокруг городка – поля необозримые, земли неведомы…» [Шольц 1997: 78].Город становится не только пространством, где развёртывается сюжетноеповествование, но и важной антиутопической характеристикой ограниченногомира, по Б.А.
Ланину [Ланин 2016: 673]. Фёдор-Кузмичск отделён от всегоостальногонеобъятные),мираграницамиментальнымигеографическими–архаическое(лесасознаниедремучие,героевполяделаетневозможным преодоление топографических преград, и социальными –изоляция городка является результатом существования тоталитарного режимаФёдора Кузьмича.Такаявынужденнаяпространственнаяограниченностьотменяетактуальность сюжетной динамики. Формируется особый тип художественногопространства – пространство «бытовое».
Это, с одной стороны, необходимоавтору для реализации описательной задачи – представить подробную картинумира, возникшего в результате взрыва. С другой стороны, Т. Толстая даётиллюстрацию тезису М.М. Бахтина, согласно которому «Быт – этопреисподняя, могила, где солнце не светит, и звездного неба нет.
Поэтому бытздесь даётся как изнанка подлинной жизни. В центре его – непристойности…»[Бахтин 2012: 383].Архаичное и бытовое пространствоБытовое пространство воплощается в романе через архаику восприятиядействительности и сознания героев. Языковые средства, которые выбираетТ. Толстая для репрезентации бытового пространства, – способ показатьархаику мира и архаику сознания главного героя.
Автором используетсяновейший приём для романа антиутопии – катастрофа, характерная для запускасюжетных ходов этого романного жанра, но не техногенная или социальная (вовсяком случае, очевидно, что автора это мало интересует), а лингвистическая:сознание человека, образ его мышления и его лингвистический опыт после«взрыва» (для автора – после лингвистического События). Как основной приёмработы с сознанием и восприятием читателя, Т.
Толстая использует приём 92 исчезновения смыслов у ещё используемых слов. Фактически мы наблюдаемлингвистическую деградацию, выраженную в феномене усечения семиозисаслов и явлений, которые описывают эти слова.Основным лингвистическим приёмом для Т. Толстой в демонстрацииархаического в сознании главного героя, Бенедикта, становится восприятие иосмысление неизвестных для него слов – «из жизни Прежних»: «могозин»,«аружые», «оневерстецкое абразавание», «энтелегенцыя» и пр.Архаичность сознания главного героя подчёркивается использованиемразговорных, диалектных, устаревших лексических форм.
Особенно частотно ипоказательноиспользование«русскогоперфекта»,устаревшихи/илидиалектных глагольных форм. Например:Крюк-то запачкамши. Книги валяются как ни попадя, с полокпопадамши.Мало, что сам помре, да как помре: весь чёрный стал, раздулся какколода и лопнул; да мало того : у него вся земля осемши и провалимши…А никого и нетути, все будто попрятамшись.Вроманеширокоиспользуютсякоммуникативно-экспрессивныесинтаксические конструкции, свойственные разговорной речи. Употребляемыевтекстесинтаксическиерасчленённостьюречевоймоделицепи.Вхарактеризуютсякачествефрагментарностью,основныхсинтаксическихконструкций и приёмов разговорной речи, используемых в романе, можновыделить сегментацию, парцелляцию, именительный темы, а также вставныеконструкции в составе предложения, множество частиц, междометий имеждометных слов.И сегментация, и парцелляция используются автором для изображенияпотока сознания героя – мысли Бенедикта моментальные, путанные,мелькающие.
Парцеллированные и сегментированные конструкции позволяютавтору включить читателя в размышления героя, организовать их диалог иполнее раскрыть и архаику мира, и архаику сознания главного героя. 93 Сегментация:А больше они ни на что не годятся, кохинорцы; Ежели сразу в лоб недадут, то, может, поворчат да и пожалуют – огоньку-то; Чего она от негохочет, проклятая?Парцелляция:Каков же тогда Потап?! Если этот смирный?Эвон на что замахивается! На организм! Нет!Твари бессловесные. Пристают к людям.Вставныеконструкциипроявляютперекрещивающеесядвижениенескольких рядов мыслей персонажей как отражение фрагментарности,поломанности их восприятия мира.Вот уж как Бенедикт Октябрьский Выходной терпеть не мог, – да икто ж его любит, разве мурза какой, и то по должности, – но всё ж какоеникакое, а развлечение было, и на людей посмотреть, и, глядишь, из склада чеговыдадут.Тут тесовые ворота отворяются, колокольцы звенят, перерожденцываленками топочут, сани скрипят, – ма-а-а-а-атушки мои! – в саняхВарсонофий Силыч гора-горой рассемши.На потолке – помнил и не глядя – роспись кудрявая, цветы да листья.Именительный темы, кроме того, раскрывает идею лозунговости, котораяявляется неотъемлемой чертой произведения-антиутопии.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
