Диссертация (1154425), страница 73
Текст из файла (страница 73)
<…>Свободы нет, но есть освобожденье! / Наш дух – междупланетная ракета, /Которая, взрываясь из себя, / Взвивается со дна времен, как пламя» [22:237].Очевидная перекличка с Анри Бергсоном, с его работой «Творческаяэволюция».М.А. Волошин не зря вновь обращается к образу огня, выступающему унего не только в качестве взрывчатого вещества, но и естества, свойственного Божеству.
Видимо, он понимает, что от науки ожидать христианского покаяния проблематично, но следование равновесию вполне возможно. Максимилиан Волошин был прекрасно знаком с теорий Владимира Вернадского,считавшего, что разум примирит человека с окружающей средой и принесетдолгожданную свободу.Однако поэт не напрасно за основу главы берет книгу Святого Лествичника, ибо в этой книге показан путь к «горнему Иерусалиму», к «Граду Божьему», к которым так стремился М.А. Волошин. Следует напомнить, чтоименно в этот период жизни происходит воцерковление поэта, о чём естьсвидетельство духовного наставника Максимилиана Александровича отцаАрсения [29:664-666].360Путь к Христу неизбежно заставляет поэта искать причины общественного зла.
Здесь он четко следует библейской истине, гласящей, что одной изпричин человеческого неустройства является государство (достаточновспомнить историю призвания на царство Саула, столько бед принесшего израильскому народу).Если в двенадцати главах книги Максимилиан Волошин рассматриваетисторию человеческого духа, пусть и ушибленного материальной культурой,то в тринадцатой – «Государство» «он описывает крайнее отчуждение духа –власть и её воплощение – государство, которое осуждается полностью, какабсолютное зло, как война, без всякой возможности оправдания, без какихлибо «рациональных зерен»» [222:185].Однако следует подчеркнуть, что художник не является приверженцеманархизма в бакунинском или кропоткинском смысле этого слова. Он признает гражданство, которое «было крепостью, мечом, / Законом и согласьем»[22:238], но в это согласие вошло «государство империалистического типа»[22:454], оно «явилось средоточьем / Кустарного, рассеянного зла» [22:238].И это зло неизбежно породило духовное отчуждение: «Его мораль – здоровый эгоизм.
/ Цель бытия – процесс пищеваренья. / Мерило же культуры –чистота / Отхожих мест и емкость испражнений» [22:238].Перед нами приговор цивилизационной истории, приговор человеку, отдавшему себя во власть архитектора вселенной, выковавшего «производствокрови» [22:238]. М.А. Волошин безжалостно проводит своего читателя повсем функциям государства, доказывая его небожественность: «Судья, каквыполнитель Каиновых функций, / Непогрешим и неприкосновенен.
/ Убийца без патента не преступник, / А конкурент: / Ему пощады нет» [22:238].Поэт не может оправдать палача, более того, убийство по приговору суда видится поэту безнравственнее, чем убийство без «патента». Художник четкоследует евангельской истине, гласящей о неправомочности людского, государственного суда [см.: Мф.7:1-2].361Но страшнее убийства М.А. Волошин считает дурное воспитание: «Извсех насилий, / Творимых человеком над людьми, / Убийство – наименьшее, /Тягчайшее же – воспитанье» [22:238]. Как не вспомнить Христа, насылающего прещения на тех, кто подвергает соблазну детские души [см.: Мф.18:6].
Новместо этого «за рангом палачей / Идет ученый комитет / Компрачикосов, /Искусных в производстве / Обеззараженных, / Кастрированных граждан»[22:238]. Эти граждане способны рождать лишь уродливые сообщества,неизбежно пытающиеся с помощью каинова насилия ликвидировать своиуродливые формы. Но это становится невозможным, так как забыли идеальное мироздание. Миром правят, стремящиеся «удержать награбленное»[22:239].
И не важно, какой строй господствующий: монархический или республиканский. М.А. Волошин убежден, что основатели династий «Воры /Бандиты и разбойники…»[22:239]. Не лучше и республика, в которой «парламентским вождем / Является всегда наинаглейший / И наиадвокатнейшийиз всех» [22:239].Поэтому любая революция представляет собой очередную вакханалиюубийств, словоблудия, безудержного эгоизма и не в силах изменить государство сущностно: «В нормальном государстве вне закона / Находятся двакласса: / Уголовный / И правящий.
/ Во время революций / Они меняются местами, - В чем / По существу нет разницы» [22:240]. Более того, «революция,/ Перетряхивая классы, / Усугубляет государственность» [22:240-241]. Такоегосударство поэт не приемлет. Но, подчеркну, он далек от анархизма, в котором так много индивидуалистического бунта. В статье «Демократизация искусства» М.А. Волошин писал: «Государство строится отказом от личныхстрастей и инстинктов, то есть самоотречением и самопожертвованием. Всякий эгоизм ведет не к закреплению общественности, а к её разрушению.Для того, чтобы личность не погасла, в массе возникает индивидуализм.Но для того, чтобы индивидуализм не принял форм чисто разрушительных(анархических), он должен быть просветлен законом жертвы: в этом возмож-362ности христианского государства.
Самопожертвование – вот фундамент, накотором может строиться общественность…» [22:300-301].Из данного фрагмента мы видим, какое государство приемлемо для поэта. Поэтому, заканчивая третью часть книги «Путями Каина» приговоромкаинову государству, он пытается в следующей главе книги «Левиафан» вернуть нам надежду, которую, как это ни парадоксально, увидел в библейскойкниге Иова, принятой считать одной из самых трагических.Глава книги поэм «Путями Каина» «Левиафан» полна библейских реминисценций и так же наводит на печальные размышления.
«Читатель, проследивший вместе с автором грандиозную трагедию сознания, сравнивается сИовом, который взвесил весь груз человеческого горя, стал лицом к лицу спородившей их силой и ждет ответа, полагая, что теперь вправе ждать его.Но прежде ответа Иов должен почувствовать грандиозность чудовищногоЛевиафана, с которым вслед Гоббсу Волошин сравнивает Государство, аточнее - трагический результат истории» [222:187].Поэт понимает, что его попытка понять историю по-человечески обречена на провал, ибо она (история) принадлежит Богу, Который говорит художнику, что «человечество издревле включено / В сплетенье жил на древекровеносном / Его хребта и движет в нем оно / Великий жернов сердца <…>а глубже – в безднах темных / Зияет голод вечною тоской.
/ Чтоб в этихнедрах медленных и злобных / Любовь и мысль таинственно воззвать, - /Ясотворю существ ему подобных / И дам им власть друг друга пожирать»[22:242].Для человека, мыслящего библейски, данная картина весьма схожа сегипетскими казнями, с ожесточением фараона, попускаемых Господом ненапрасно, но чтобы привести избранный народ к Обетованной Свободе. Человек не сразу осознает, что путь к ней тернист, он ропщет: «Я говорил: / «Зачем меня сознаньем / Ты в этой тьме кромешной озарил, / И дух живойвдохнув в меня дыханьем, / Дозволил стать рабом бездушных сил, / Бытьслизью жил, бродилом соков чревных / В кишках чудовищ?» [22:242].363В этих вопросах вся скорбь русской литературы, пытающейся выяснить«кто виноват?» и «что делать?», весь исторический пафос попытки познанияистины, в этих вопросах попытка выйти из тупика человеческого познания. Иэти вопросы задает пророк Максимилиан Волошин и получает ответ в видевопроса, на который уже ему необходимо ответить: «Я сам сошел в тебя, какв недра гроба, / Я сам огнем томлюсь в твоей крови.
/ Как я – тебя, так тывзыскуешь землю. / Сгорая – жги. / Замкнутый в гроб – живи. / Таким Моймир приемлешь ли?» [22:242-243]. И поэт отвечает: « - Приемлю…» [22:243].Подобно Иову, художник принимает мироздание Божие и не отрицаетего. В антиномичном мироздании выковывается любовь, способная «растопить мир земной» [22:242], без которой немыслимо существование Вселенной. Ради неё поэт готов страдать и претерпевать, и стигматы, и смерть, исуд.
Именно так будет названа последняя глава книги. М.А. Волошин выстраивает её, опираясь на последнюю библейскую книгу «Откровение Иоанна Богослова». Это глава – гимн воскрешению. И это воскрешение пришло ктому, кто «стал давно землей: / Мною - / Цвели растенья, / Мною светилосолнце» [22:243].
Ни человек, ни человечество не умирает: «И вспомнил себя/ Я каждою частицей, / Рассеянною в мире» [22:243]. Далее поэт рисует картины, так похожие на видение любимого им пророка Иезекииля: «Вставалиторсы, мускулы вздувались / И быстро подымалась / Живая нива плоти, /Волнуясь и шурша» [22:244]. Наступила жизнь, в которой: «Иссякло время, /Пространство сморщилось / И перестало быть» [22:244].М.А. Волошинсвоеобразно показывает вечность, где человек представлен центром в круге:«И каждый / Внутри себя увидел солнце / В зверином круге…» [22:244].Это вечность, которая посещает нас каждый день и требует от нас нелицеприятного взгляда на самих себя. Поэт и заканчивает главу и книгу: «…Исам себя судил» [22:244]. Но этот суд стал потому возможен, что в человекебыло зажжено солнце, и этим солнцем явился Господь Бог: «Я сам сошел втебя, как в недра гроба…»[22:243].364Итак, произошло слияние человека и Христа.
Вся история цивилизации сеё грехами и святостью, взлетами и падениями пришла к бесконечному финалу, о котором предрекали святые отцы и русская христианская философия.Думается, в сознании Максимилиана Волошина витала соловьевская идея богочеловечества и известная мысль святого Афанасия Александрийского, писавшего, что «Бог воплотился в человека для того, чтобы он стал богом».Следует отметить, что Максимилиан Волошин первым на перепутьяхСеребряного века создает уникальную поэтическую историю мировой цивилизации.
Его уникальность заключается в том, что практически все представители русской исторической литературы начала ХХ века обращались кисторическим событиям той или иной эпохи, но, пожалуй, никто не затрагивал всеобъемлющей проблемы мировой цивилизации: ее истоков, эволюциии будущего завершения. Касались частностей, Максимилиан Волошин жепостигал сущность мироздания и Бытия.Таким образом, книга поэм «Путями Каина» при всем её трагизме является оптимистичным взглядом поэта на историю мироздания. В этой книгепроисходит, по мысли М.А. Волошина, окончательное просветление человека, вспомнившего своё первоначальное Бытие. «Путями Каина» писались одновременно с «Неопалимой купиной», что говорит о неразделимости поэтического сознания художника, верящего, что мир, сгорая, не сгорит.