Диссертация (1154425), страница 72
Текст из файла (страница 72)
Всякое течение времени, зафиксированное на измерительном приборе, например, часах, есть тем самым уже не время, а всё то жесамое пространство и его отдельные куски» [190:193-194].Заблуждения науки по сущностным вопросам приводят к тому, что «человек - могильный паразит, - / Бактерия всемирного гниенья./ Вселенная нестрой, не организм, / А водопад сгорающих миров <…> Всё бытие случайнои мгновенно. / Явленья жизни - беглый эпизод / Между двумя безмерностямисмерти» [22:231-232].Эта реальность многоматематического мира, которую, как надеется Волошин, человечество сумеет преодолеть в силу своего неизбежного тяготенияк Творцу, а значит, и к сотворчеству.
Он напоминает, что «мы, возводя соборы космогоний, / Не внешний в них отображаем мир, / А только грани нашего незнанья. / Системы мира – слепки древних душ» [22:232]. Не слышитсяли мотив «вечного возвращения» к первобытию и апофатическому богословию, утверждающему, что абсолютное знание равно абсолютному незнанию.Поэт заклинает человека осознать «себя божественным и вечным / И плавьмиры по льялам душ и вер» [22:232].Итак, художник завершал, как он выражался, «эволюцию космогоний отКаббалы до теории относительности и современной физики» [22:453]. Следует указать, что существенное влияние на М.А.
Волошина оказала работаО. Шпенглера «Закат Европы». В письме В. Вересаеву он писал: «Тема порт355ретирования Культур – близко подходящая Шпенглеру. Я начал писать«Космос» до знакомства с ним, а заканчивал, уже прочтя. Но полезен мне оноказался только в нескольких строках о Греции и в мысли относительно математических познаний. Но вдохновения и новых мыслей дал он много…»[22:453].В портретировании культур поэт обнаружил историческую взаимосвязьсобытий во времени, пространстве и вечности.
В следующей главе «Таноб»,тесно связанной с «Космосом», М.А. Волошин стремится показать историюсоздания человеком картин мира, доводя их либо до логического конца, либодо абсурдного.Само слово «Таноб» переводится как темница, заимствованное поэтомиз древнеаскетической литературы. Так св.
Иоанн Лествичник (византийскийаскет и религиозный мыслитель седьмого века) называет место, где люди«никем не мучимы, себя же мучат сами». «Сам Волошин определил темустихотворения как «аскетизм науки» (письмо к Ю.Л. Сабашниковой от 25.ХII. 1923).
В письме к Вересаеву (от 14. II. 1924) он уточнял: «Сейчас работаю над главою «Таноб» («Путями Каина») – аскетизм религиозный и научный, в конце концов оправданный, как исконная форма мятежа» [22:454].Кроме того «Таноб» - это попытка показать стиль эпохи, её образ мышления, стиль мышления, который «гораздо важнее его результатов»[222:176].Максимилиан Волошин четко следует стилю мышления эпохи, что выражается в изображении эпохальных картин как явлений неподвижных. Этунеподвижность в стиле мышления эпохи точно определил М.Борн, указав на«относительную априорность по отношению к данному периоду» [71:102].Начинает главу поэт словами Иоанна Лествичника: «Я посетил взыскуемый Таноб / И видел сих невинных осужденцев» [22:232]. Почему именно«Лествица» св.
Иоанна послужила прологом к главе? Ответ, видимо, в фразе«никем не мучимы, себя же мучат сами». История парадоксальна, более того,абсурдна, зачастую напоминает Сизифов труд, блестяще описанный А. Камю356в своей одноименной работе. Интересно и суждение С.Пинаева: «Его книга«Лествица Райская» в узком смысле слова представляет собой руководство кмонашеской жизни; в широком значении это обращение к человечеству снравственными проповедями, что, по сути дела, уже на новом уровне делаети Волошин, «имея пользу и лучшее наставление к достижению невидимого».Иоанн ведет беседы о беспристрастии, о странничестве, о сновидениях, оразбойнике покаявшемся, о памяти, о смерти, о безгневии и кротости, о нестяжании, о воскресении души, о союзе трёх добродетелей – веры, надежды илюбви… Все эти «вечные» вопросы были краеугольными и в религиознофилософских исканиях Волошина» [253:589-590].Спустившись в «Таноб», поэт фактически совершает Дантово нисхождение в ад, понимая, что только так он познает человека в его необъятности.
Нонеобходимо подчеркнуть, что в пути познания М.А. Волошина сопровождаеткнига православного аскета и богослова. Художник не мыслит историю внехристианского предания: «Горючим ядом было христианство. / Ужаленнаяим душа металась / В неистовстве и корчах, совлекая / Отравленный хитонГеракла – плоть» [22:233].
Для поэта: «Христианство – это религия любви, ноне жалости. Религия безжалостной любви, истребляющей, покоряющей»[22:454]. «Живая глина обжигалась в жгучем / Вникающем и плавящем огне./ Душа в борьбе и муках извергала / Отстоенную радость бытия / И полнотуязыческого мира» [22:233]. Христианство пережигало не просто античнуюрадость бытия, так отдающую тленом, но горела неугасимыми огнем, испепеляющим человеческий грех.
В письме А.М. Петровой 26 октября 1915 годаМ.А. Волошин писал: «Огнь Христов, прорабатывая человеческую душу,выявлял часто любовь гневом» [22:454]. Как же это похоже на известныеслова Христа: «Огонь пришёл Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы онуже возгорелся!» [см.: Лк. 12:49]. Истинная любовь огненная, и потомувполне объясним её гнев. В письме к матери поэт скажет: «Христианство, наместо старого общественного «не» поставив приказательное «люби», выявило в человеческих душах всю смуту противоречий и «преступлений». Поэто357му историческое христианство с его войнами, инквизициями, нетерпимостью- истинно выражает то, что, конечно, по божественному замыслу, и должнобыть. <…> Это естественная реакция активной морали, заменившей пассивную, запретительную» [22:454].Человек несовершенен и огненную Божественную любовь зачастуюподменял страхом, который не является спасительным. Достаточно вспомнить слова апостола любви Святого Иоанна Богослова: «В любви нет страха,но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение;боящийся не совершенен в любви» [см.: 1-е Ин.
4:18]. Страх вёл в мучительность инквизиционных застенков: «Был так велик небесной кары страх, / Чтомуки всех прижизненных застенков / Казались предпочтительны. Костры /Пылали вдохновенно, очищая / От одержимости и ересей / Заблудшие, мятущиеся души» [22:233].Для Максимилиана Волошина очевидно, что нарушение евангельскойогненной любви приводит к имитации, подмене Божественной Страсти страстями плотскими, суть сатанинскими: «Но был хитер и ловок Сатана: / Природа мстила, тело издевалось, - / Могучая заклепанная хоть / Искала выхода.<…> Монахини, в экстазе отдаваясь / Грядущему в полночи жениху, / Впоследнем спазме не могли различить / Иисусов лик от лика Сатаны»[22:234].
И как результат: «Весь мир казался трупом. Солнце – ночью / Длягрешников. Спаситель – палачом» [22:234].Поэт прекрасно помнит, «что весь мир лежит во зле» [см.: 1-е Ин. 5:19],и он подчинен сатане. Достаточно вспомнить искушение Христа, где лукавый говорит о своей власти [см.:Мф. 4:8-9]. Но в силу вступает право свободного выбора и либо следуешь вослед миру, отдано му «в управу Сатане»[22:234], либо за тем, Кто, «пришедший яко тать в ночи - / Поруганный, исхлестанный, распятый» [22:234].
У этого пути есть образец, коим являетсяБогоматерь, Которая: «Сама была материей и плотью, / Ещё неопороченнойгрехом, / Сияющей первичным светом тварью, / Взнесенной выше ангелов,землей, / Рождающей и девственной, обетом, / Что такова в грядущем станет358персть, / Когда преодолеет разложенье / Греха и смерти в недрах бытия»[22:235]. К ней простирал христианский мир руки: «И к ней тянулись упованья мира, / Как океаны тянутся к луне» [22:235].Но мир антиномичен, и путь к свободе от горестно-лживых экстазов католического аскетизма лежит в области каинова разумного познания, что впринципе является оборотной стороной сатанизма: «Мечты и бред, рожденные темницей, / Решетки и затворы расшатал / каноник Фрауенбургского собора / Смиреннейший Коперник. <…> Всё то, что раньше было Сатаной, /Грехом, распадом, косностью и плотью, / Всё вещество в его ночных корнях,/ Извилинах, наростах и уклонах - / Вся темная изнанка бытия / Легла фундаментом при новой стройке» [22:235].Таким образом, новый мир в своей фундаментальной основе имеет неБога, но мятежного, способного к виртуозной имитации Люцифера (как невспогмнить Ивана Бунана и его «Господин из Сан-Франциско», гле показанаимитация человеческой любви, ее овеществление), призвавшего человечество найти выход, по словам С.
Пинаева, «в безграничном и безнравственномразгуле науки. Пиршество разума приводит к оскоплению природы и самогомироздания» [253:592]. Мироздание перестало быть храмом, оно стало мастерской, в которой ученые-экспериментаторы числовыми формулами заслонили Божество: «Теперь реальным стало только то / Что можно было взвесить и измерить, / Коснуться пястью, выразить числом. <…> В два-три столетья был преображен / Весь старый мир разрушен и отстроен. / На миллионы световых годов / Раздвинута темница мирозданья, / Хрустальный сводрасколот на куски / И небеса проветрены от Бога» [22:235-236].Казалось бы, достигнута так чаемая свобода, но на место инквизициипришел «озверевший от любопытства человек», подвергающий насилиюприроду: «В лабораториях и тайниках / её пытал, допрашивал с пристрастьем, / Читал в мозгу со скальпелем в руке, / На реактивы пробовал дыханье<…> Разъятый труп кусками рос и цвел.
/ Природа, одурелая от пыток, / Подмикроскопом выдала свои / От века сокровеннейшие тайны…» [22:236]. И359вместо возрожденного гуманизма произошло его крушение, человек получилновую ещё более страшную темницу «безвыходный Таноб» [22:236], который пусть он даже и раздвинул. В этом раздвинутом мире человек не обладалважнейшим – свободой. Знание, выступив в роли искусителя, призвав к познанию непознаваемого мира, вдруг обнаружило, что наступает на собственные пределы: «И разум, исследивший все пути, / Наткнулся сам на собственные грани: / Библейский змий поймал себя за хвост» [22:237].Ограниченный и сотворенный демон по закону Божественного равновесия мог узнать только свою ограниченность. И первостепенная задача наукиосознать свою ограниченность, чтобы «взыскать Таноб», пройти путь очищения и покаяния, помня: «Мир познанный есть искаженье мира <…> Познание должно окостенеть, / Чтоб дать жерло и направленье взрыву.