Диссертация (1154425), страница 54
Текст из файла (страница 54)
Волошин понимал, что истоки смуты лежат не в сегодняшнем дне1917 года, но гораздо глубже. Возможно, начало лежит в той самой Смуте, изкоторой вышла Династия Романовых. Смута их породила, она же их уничтожила. Говоря о стихотворении «Москва», поэт писал: «Перспективная точказрения, необходимая для поэтического подхода, была найдена: этой точкойзрения была старая Москва, дух русской истории» [22:314].В духе русской истории, ее мифологии, в ее евангельской осмысленности видел ответы на вопросы М.А. Волошин.
Поэт искал лик русской революции. Для М. Волошина революция, начиная с февраля, представлялась«солдатским бунтом», в результате которого происходит разложение государства. Революцию встречали, как Христа, радовались ей, как ребенку, но ееистинное лицо открылось только в Октябре. «Правда – страшная, но затоподлинная» [22:315]. «Русская революция выявила свой настоящий лик, тайно назревавший с первого дня ее, но для всех неожиданный» [22:315].Согласно библейскому преданию отец лжи – дьявол.
Но именно ложьготовила страшную правду – Лик Русской Революции. И этот духовный ликпоэт четко осознавал демоническим. При этом, надо сказать, что он находился не только в народном сознании и теле, но и, что самое важное, в сути русской власти, которая несла в себе революционность, начиная с Ивана Грозного, Петра Великого и практически всех Романовых за редким исключением.Русская власть создала интеллигенцию, а потом её же и начала травить, подозревая во всех смертных грехах. Русское самодержавие перестало быть самобытным, и потому участь его была предрешена. Но самодержавие уходило, значит, вместе с ним уходила и созданная им интеллигенция. Приходилидругие, и эти другие своим основанием упирались в темные слои русскогоподсознания, теоретически же, считая себя наследниками якобинцев. Ктобыл архитектором якобинизма, М.А.
Волошин знал не понаслышке. В сознание России планомерно вносились эсхатологические ожидания, начиная с267Великого раскола Петра Великого и до великой революции. В эсхатологизме, как известно, проявляется отношение к будущему, которое мыслится какконец всего существующего, как конец бытия [см.: 52:298-299].Правда революции была в том, что она рушила старые формы бытия,предлагая взамен опустошенное будущее. Революции способны разрушать,но не строить, тем более революция, отвергнувшая Христа. Даже АлександрБлок в своей знаменитой поэме «Двенадцать» не смог обойтись без образаХриста, который воплощал для него человеческую правду.
Волошин жесмотрит на русскую революцию не на как высвободившую народные начала,но как на бесовскую пляску, зародившуюся в спиритических сеансах распутинщины [22:317], что, конечно же, являлось его субъективным суждением,но распространенным в среде русской интеллектуальной элиты.В стихотворении «Петроград» он об этом и писал. Характерно, что стихотворение было посвящено Сергею Эфрону, мужу Марины Цветаевой. Поэт показывал картины русской революции, используя евангельские сюжеты.Волошин глубоко убежден и ещё раз подтверждает, что вокруг человеканаходятся демонические полчища, готовые совратить, уже идущие к совращению сердца.
Революция началась потому, что были готовы принять «духимерзости и блуда», были готовы смотреть и участвовать, как: «Распахиваетдверь разрух» [22:114]. Не о них ли повествует Евангелие [см.: Мф. 12:4446]? «Сквозь пустоту державной воли/ Когда-то собранной Петром,/ Вся нежить хлынула в сей дом» [22:115]. Потрясающе точно! Петр заботился о государстве, но забыл, что если строить, не опираясь на христианскую духовность, а на Бахуса и Венеру, то произойдет то, что произошло: «И на зияющем престоле,/ Над зыбким мороком болот/ Бесовский правит хоровод./Народ, безумием объятый,/ О камни бьются головой/ И узы рвет, как бесноватый» [22:115]. Идентичный взгляд на Петра Великого встречаем у ДмитрияМережковского в его романе «Петр и Алексей».Обратим внимание, что и во французской революции, и в русской«Народ, безумием объятый».
Революция есть вакханалия безумства, остано268вить которую не в силах человеческая воля. Гергесинские бесноватые в Евангелии побеждали всякого человека, и никто не мог справиться с ними. Этибесы, пришедшие извне, поразили русского человека и изнутри. Но если естьслепцы, которые духовно прозревают Русь, то, возможно, есть и те, которыесмогут преодолеть беснование, не впасть в безумие: «Стоитель внутреннегоГрада –/ Те бесы шумны и быстры:/ Они вошли в свиное стадо/ И в безднуринутся с горы» [22:115]. С высот коктебельского Карадага поэт видел, чтоэти силы не могут противостоять Христу, Его Слову. Слово – вот сила, которая способна одолеть нечисть [см.: Мф.
8:28-32].Евангельский текст предельно ясен: идущий за Словом, обретет Вечность и Полноту Бытия; идущий за бесами – гибель не только духовную, но ифизическую. Но что ещё важно для поэта: он знал, кто эти бесы. В 1917 годуон не мог писать стихов, Октябрь открыл глаза. Заговорило слово поэта, тосамое бессмертное, доходящее до евангельских высот, в своей правдивости ичистоте: «Ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую, и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой – писал онв автобиографии (1925).
– Стих остается для меня единственной возможностью выражения мысли о свершившимся, но в 1917 году я не смог написатьни одного стихотворения: дар речи мне возвращается только после Октября»[85:18]. Дар речи вернулся потому, «что каждое стихотворение писалось какпоследнее и каждое могло быть предсмертным»[87:89].
Эти годы поэт назовет «наиболее плодотворными в моей поэзии, как в смысле качества, так иколичества написанного» [87:71].Дар речи вернулся ещё и потому, что поэт ощутил себя «Стоителемвнутреннего Града», Того самого Града Господнего, о котором думали и слагали незабвенные гимны Отцы Церкви. Недаром стихотворение завершаетсяевангельским повествованием, которое дает Надежду, имеющему Веру иЛюбовь.
Эту Надежду усиливает тот факт, что поэт структурно показывает еёв финале. Перед этим метафизический бред, петровская пустота и, наконец,победа. Так верить мог только религиозный человек. Это не сложная конфи269гурация теософии, это евангельская простота.
И эту простоту осознать помогала реальная действительность. Надо признать, что Максимилиан Волошинбыл не одинок в таком понимании революции. Достаточно вспомнить ИванаБунина с его «Окаянными днями», Ивана Шмелева с его «Солнцем мертвых», Андрея Белого, увидевшего в революции торжество материализма приего фактическом отрицании.
Но были и те, кто, осознавая ужас происходящего, призывал слушать музыку революции. В этой связи интересно воспоминание Корнея Чуковского: «Когда пришла революция, Блок встретил её с какой-то религиозной радостью, как праздник духовного преображения»[326:403]. Если для Волошина - это бесовская нежить ворвалась в РусскийДом, то для Блока «у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья заплечами» [326:404].Как и А.А.
Блок, М.А. Волошин понимал неизбежность случившегося,видел, что в революции заправляют не совсем чистоплотные люди. Но путиизбавления другие: коктебельский отшельник верит, что только евангельскаяИстина спасёт Россию. Но не дай Бог, исцеляясь от бесноватости, проситьХриста удалиться от русских пределов (см.: Мф. 8:33-34). Поэт понимает, чтоуход Христа превратит Россию в страну, в которой уже некому будет сказать«Слово о Погибели Земли Русской». Трихины безумия овладеют людьми, игильотине будет молиться уже не французский народ, но русский. Это предсказывал Достоевский, поэтому обращение к нему было закономерным.Именно Достоевский предсказал бесовщину, исследуя в свое время нечаевщину. Страшную картину рисует М.А. Волошин в стихотворении «Трихины». Это уже не пророчество Ф.М.
Достоевского, это реальность: «Исполнилось пророчество: трихины / В тела и дух вселяются людей» [22:115].Картина воображаемого сна Раскольникова стало явью. Наступило жуткое безумие, то самое безумие, которое воспевал Блок, любящий, по словамКорнея Чуковского, революционный экстаз [см.: 326:404]. Как же это напоминает Сен-Жюста и безумие Робеспьера. Блок – созерцатель, но какая глубинная разница с евангельским созерцанием М.А. Волошина, который в го270дину революции будет творить Спасительное Слово, в то время как тот жеБлок замолчит, прекратит всякое творчество. Впустив в себя трихины, Блокне сумел их победить, хотя и умер как великий поэт (последний отчаянныйвсплеск гения «Пушкинскому дому»).Противостав трихинам, Максимилиан Волошин восстал как истинныйпоэт, уже не подмастерье, но великий Мастер, летописец Ужасной Эпохи,понимавший, как и Достоевский, что происходящее есть результат Общейвины: «Ваятель душ, воззвавший к жизни племя / <… > // Ты говорил, томимый нашей жаждой, / Что мир спасется красотой, что каждый / За всех, вовсем, пред всеми виноват» [22:115].В стихотворении реминисценции из «Братьев Карамазовых»: «Всякийпред всеми за всех виноват – слова старца Зосимы.
В этих словах М.А. Волошин видел «величайший порыв интуиции сердца» - и пояснял (зимой 1913г.): «В этом чувстве личной вины без остатка сгорает голод возмездия»[22:440]М.А. Волошин один из тех писателей, который в эпоху взаимного уничтожения призывал не к истреблению злодеев, а их прощению. Быть такими,как они, не позволяла евангельская совесть, и это совесть требовала совершить акт прощения, без которого невозможно становление личности.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
