Диссертация (1154425), страница 49
Текст из файла (страница 49)
Выстраивая стихотворение, поэтчетко обозначает свою авторскую позицию. Он произносит своё слово о мире, а значит и о себе, «слово о мире сливается с исповедальным словом о себесамом» [53:123].Исследуя хронотоп, художник хочет понять и эпоху, и свою личную историю. Личная история и история цивилизации, по Максимилиану Волошину, неразрывно связаны между собой, именно они создают миф о культуре ицивилизации: «Париж, Царьград и Рим – кариатиды» [22:108]. Три града дляМ.А. Волошина - столпы цивилизации. В них рождался миф о человечестве,и человечество творило миф о себе. Именно три града (опять символическоечисло три) получили завещание о мире.Вода символизирует ход истории, и этот ход поэт представляет кольцеобразно, кольцо – есть круг Вечности, символ неразрывной связи человека,времени и пространства.
И в этот круг вечности брошено мифическое семя:«В вас семя Антлантиды/ Дало росток. Пророки и друиды/ Во тьме лесов таили Девы храм,/ А на реке, на месте Notre-Dame,/ Священник пел заутрениИзиды» [22:108]. Волошин начинает историю с древнего мифа об Атлантиде,в ней он видит начало цивилизации, она бросила семя, которое дало росток.В ростке сплелись язычество и христианство, которые для поэта были в одинаковой мере культурно значимы. Но вопрос: совместимы ли эти два отношения к Бытию? Не есть ли причина происходящего в мире, результат раздвоенности? Или это сторона одного Лика? Видимо - второе. Русский мыслитель принимает историческую уместность и друидов, и пророков; они частькультуры, часть цивилизации, которую создали.
В одной строфе Дева и Изида. На первый взгляд, взаимоисключающие друг друга образы. Но не для Волошина. Дева – символ чистоты и глубокой веры отражает стремление человека к горним высям, но сама Она Земля, принявшая в свое Святое ЧревоСлово, которое бросает семя там, где царствовала земная радость бытия Изиды. Плоть и Дух составляют сложное целое мироздания. И в этом видитсяхудожнику Париж: в нем Дева, и в нем Изида. Обращение к египетской ми242фологии не удивительно.
В ней поэт видел истоки мифологического отношения к Бытию. Кроме того, египетская мифологема весьма близка к библейскому Преданию, она предстоит новой эпохи: «Париж! Париж! К какой плывет судьбе/ Ладья Озириса в твоем гербе/ С полночным грузом солнечногодиска?» [22:108].Максимилиан Волошин не зря вспоминает древнеегипетского бога Озириса, который символизирует смерть, но и жизнь, но и воскресение. Парижвремен войны переживает смерть; сама эпоха стучалась в поэтическую тканьсонета, мифологема настраивает на положительный ответ, но Египет ушёл,оставив лишь мифическое воспоминание. Не случится ли подобное с Парижем: «Кто закрепил на площади твоей/ Драконью кровь волхвов и королей/Луксорского печатью обелиска?» [22:108].Париж совместил в себе кровь магов и кровь королей.
Что даст пролитиеих крови Городу? Первая строка сонета начинается с Парижа. Почему? Безусловно, Париж не старше Рима, но если прочитать наоборот? То увидимпервенство Рима. И это первенство не только культуры, но и ухода с исторической сцены. Рим – этот столп культуры, ушёл в V веке во многом от того,что в нем была странная смесь античного мировосприятия и христианства.Тот Рим ушёл, ибо римляне перестали ощущать свое величие: великий Римстал ничтожным, и, самое страшное, в сознании самих римлян.
В конце Vвека в окрестностях Латерана рыскали волки, и граждане растаскивали камнииз античных древних дворцов, чтобы из этого мусора построить скудное жилище. Среди этого мусора и закончилась в 476 году имперская история Рима.Потом - Царьград. М.А. Волошин употребляет славянское название Константинополя (Нового Рима). Действительно, Византии обязаны глубокойхристианской литургической культуре, которую примет и Русь (как известно,Царьград до своего падения был религиозной, а значит, духовной столицейрусского государства). Кстати, вместе с Царьградом уйдет и Киевская Русь.Так же как и Рим, Царьград, безусловно, величайшее культурное наследие,но и его снесла история на урочище памятного погоста.
Они ушли, но пере243дали золотую цепь культуры Парижу. Сможет ли Париж удержать эту золотую цепь? Кровь, пролитая на площадях, будет символом рождения илиначинающего забвения? Возможно, ответ лежит в латинском названии Города. Латинская культура славилась своим умением вбирать в себя живительные соки других культур и цивилизаций, предоставляя себе быть разнообразной. Значимым концептом сонета является его название. Ключевое словоплюс история рассказанного мифа рождают у читателей, да и самого автора,желание стать участниками Нового Предания.
Ключевое слово плюс историярассказанного мифа родили желание у читателя, да и самого автора, статьучастниками Нового Предания. Какой облик приобретет это Предание, покажет время. Пока же поэт ищет места: «Где юный Данте и отрок Бонапарт/Своей мечты миры в себе качали»(«Парижу») [22:109].М.А. Волошин «На дне дворов, под крышами мансард» хочет создатьсвою модель мира. В Париже он мечтает о поэтической модели, поэтомувспоминает Данте, который пронизывает творчество Волошина своим мироощущением.
Данте – это учитель Слова, которое спасительно и которым возможно созидание мира. Видимо, поэтому Бонапарт, именно отрок Бонапартрядом с Данте. Юный француз мечтал создать мир, о котором грезил в эпохуРенессанса Данте Алигьере. Видимо, и М.А.
Волошин мечтал обрести мир впоэтическом слове. Он воссоздает сонет, то есть ту форму стиха, которую таклюбил Данте. Из современников, пожалуй, только М.А. Волошин и В.Я.Брюсов с изысканным блеском обращались к данной форме. М.А. Волошинвозрождал. Поэтому возрождение для него не просто эпоха, но понятие,наполненное глубоким смыслом, выражающее отношение к миру, к бытию.В этом плане интересна мысль известного деятеля культуры Серебряного века М.О. Гершензона: «Поэзия есть искусство Слова, и действие, производимое ею, есть тайнодействие слова.
Поэтому правильно читать поэта способенлишь тот, кто умеет воспринимать слово. Между тем в наше время это уменье почти позабыто. (…) Наше слово прошло во времени три этапа: оно родилось как миф; потом драматизм мифа замер и окаменел в слове, оно стало244метафорой; и наконец, образ, постепенно бледнея совсем померк – тогдаостался безобразный, бесцветный, бездыханный знак отвлеченного, то естьродового понятия. Таковы теперь все наши слова.
Но поэт не знает мертвыхслов: в страстном возбуждении творчества для него воскресает образныйсмысл слова, а в лучшие, счастливейшие минуты чудно оживает сам седойпращур родового знака – первоначальный миф» [100:25].Живое слово способно возродить мир. Иначе бы М.А. Волошин не следовал за Данте, который своих читателей приводит в Блаженное царство. Ночтобы достичь блаженного дантовского рая, необходимо преодолеть безумиевойн и революций.
О революции поэт размышлял ещё в 1906 году, в процессе создания стихотворения «Голова Мадаме де Lamballe». То было размышление о французской революции, но революции похожи одна на другую. Онпытался понять причины совершённого безумия. Именно в тот год пишетсястатья «Пророки и мстители.
Предвестия Великой Революции». Обращение кданной теме было не просто велением времени. М.А Волошин всё ближе иближе подходил к каноническому христианству. И, вчитываясь в творенияСв. Отцов, он начинал мыслить их категориями, становясь христианским философом. Некоторым казалось, например О.Э. Мандельштаму, что уход вхристианскую мистику - очередное мистификаторство. Но это не так.
Современник Максимилиана Волошина Эмилий Миндлин в книге «Необыкновенные собеседники» писал, что «увлечение христианской философией у Волошина возникло задолго до того, как это увлечение могло бы эпатировать среду, в которой Волошин вращался, - до революции» [22:379].Поэт пытался понять и увидеть новый лик времени. И это пониманиестроилось на Святоотеческом Предании.
Рим ушёл, но разве не говорили обэтом Отцы Церкви? М.А. Волошин приводит писания Св. Киприана [86:189].В этом пророчестве художник улавливает мотив уходящего мира, уходящейцивилизации, мотив возмездия. Почему толпа растоптала красавицупринцессу? Почему ненависть вошла в мирных людей, превратив их в кровожадных зверей? Революция для М.А. Волошина, как уже указывалось вы245ше, видится неким духовным распадом, но и возмездием.
Это неизбежноевозмездие, которое несёт «чёрная кость» «белой кости», если вспомним блоковскую метафору. Эта футуристическая устремленность в будущее, желающее разорвать с прошлым (достаточно вспомнить Владимира Маяковского иВелимира Хлебникова). К сожалению, это историческая неизбежность, иМ.А. Волошин её прекрасно понимал. И в то же время революция для поэтаэто и кризис идеи Справедливости. Вспомним Каина, убившего своего братаза то, что посчитал себя несправедливо обиженным Богом. О кризисе Справедливости писал поэт в своей знаменитой книге «Лики творчества» [86:193],упоминая замечательные слова А.Франса: «Безумие революции было в том,что она хотела восстановить добродетель на земле»[86:193].
Но эта добродетель не считается с личностью. Видимо, поэтому М.А. Волошин создаёт стихотворение от лица принцессы де Ламбаль, тело которой топтала толпа[22:109]. Жёстко, отрывочно рисует художник физическую гибель женщины.Но Ламбаль говорит после смерти, как бы подчёркивая, что смерти нет, аесть надругательство над жизнью, драгоценным даром, который имеет человек от Бога.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
