Диссертация (1154425), страница 30
Текст из файла (страница 30)
В мифической стране«Лемурии огненной и древней» этот семантический ряд завершается заключительной строкой стихотворения: «Ты пловец пучин времен, Бальмонт»[22:82]. Интересно, что сам К. Бальмонт воспринимал себя избраннымпоэтом, он видел в себе не только поэта-странника, но и просвещенного, избранного сына солнца. В стихотворении «Избранный» он писал: «О да, я избранный, я Мудрый, посвященный, / Сын солнца» [4:64]. Эти поэтическиеутверждения абсолютно вписывались в эстетику символизма и мифотворчества. А миф – это не легенда, а представление о жизни [см.: 190:157].М.А. Волошин завершает воссоздание облика К.Д.
Бальмонта в стихотворении «Фаэтон». Причём стихотворение строится на бальмонтовских романтических и мифологических представлениях о Солнце. Сам К. Бальмонт встатье «Романтики» писал о пересоздании земли: «Мы хотим пересозданиевсей Земли, и мы ее пересоздадим, так что все на Земле будут красивы, исильны, и счастливы. Это вполне возможно, ибо Человек есть Солнце и егочувства – его планеты» [4:513].
Всё это, естественно, в традициях ДревнейЭллады и романтической культуры, что великолепно понимали представители русской литературы рубежа веков. Движение к Солнцу воспринималоськак движение к жизни, а человек, осознающий себя солнцем, как источникжизни. Об этом писали Андрей Белый в стихотворении «Солнце», посвященном Константину Бальмонту, Максим Горький – в драме «Дети солнца » идр.Облик Константина Бальмонта в волошинском стихотворении «Фаэтон»есть представление о жизни человека как мифотворчестве, как необходимойсути духовного пути поэта.
Зная основу бальмонтовского мифа, Максимилиан Волошин обращается в первых строчках к поэту: «Здравствуй, отрок147солнцекудрый» [22:82], переосмысливая древнеэллинский миф о Фаэтоне,Гелиосе, Аполлоне. Поэт уже в первой строфе вводит концепт времени: «Сбелой мышью на плече!/ Правь твой путь слепой и мудрый» [22:82].В представлении Максимилиана Волошина и поэтов-символистов вмышке «сосредоточены та непримиренность и грусть, которые лежат на самом дне аполлонова светлого сна» [86:101]. Отталкиваясь от вполне реального события, случившегося с К.Д. Бальмонтом [86:96], М.А. Волошин представляет поэта как пророка, рыцаря, сына Солнца [86:96]. Так аполлонистический дух солнца и светлого сна, Красоты, связывается с концептами и пророчества, и времени. В «Записных книжках» М.А. Волошин отметил следующее: «Мышь под пятой Аполлона.
Она посвящена ему. Он истребительмышей» [85:141]. Лик Константина Бальмонта дополняется ещё одной гранью: поэт живет мгновением и поглощает его, он – истребитель мгновения. Сам Константин Бальмонт в стихотворении «Как Призрак» написал: «Яприхожу, как призрак, я ухожу, как тень» [4:221]. В последующих строкахстихотворения тема о поэте-пророке, рыцаре, сыне солнца расширяется. Какдитя солнца, он, подобно Фаэтону, жаждет быть Солнцем и «править грознойколесницей» [22:82]. В этой связи следует упомянуть, что Максимилиан Волошин переосмысливает древнеэллинский миф о Фаэтоне, сыне богов Гелиоса и Климены.
Согласно мифу отец дал обещание исполнить желание сына. Гелиос разрешил Фаэтону один день управлять колесницей солнца. НоФаэтон не смог сдержать огнедышащих коней, и они бросились в сторону,отклоняясь от обычного пути солнца. Это вызвало страшный пожар, за чтоЗевс поразил Фаэтона молнией [280:600]. Фаэтон наказан Зевсом за дерзость,но даже распростертый он грезит всё один и тот же сон: «Быть как солнце!До зенита / Разъяренных гнать коней!» [22:83], сгореть в огне орбит и «рухнуть с горней высоты!» [22:83].
Миссия поэта сквозь призму греческого мифао Фаэтоне и представления К. Бальмонта о Солнце видится киммерийскомухудожнику следующим образом: поэт, подобно огню, обречен, с одной стороны, быть жертвеным огнем, а с другой - очищающим, несущим свет даже в148своем падении: «Чтоб огонь, упавший с неба, / Взвился снова в небеса!»[22:83]. Человек должен быть ввергнут в огонь поэтом, чтобы возродиться вновь. И сам поэт должен пылать в этом Священном огне.
Только такон будет, как Солнце. Осмысленный Максимилианом Волошиным бальмонтовский солнечный миф становится напутствием поэту как творить и жить.Связывая воедино свою личность с личностью своих современников, поэтвоссоздает единый миф о своем веке. Осознание М.А. Волошиным бальмонтовского и древнегреческого мифов о Солнце нам видится своеобразным достижением и синтезом нескольких начал в поэтическом мифотворчестве какМаксимилиана Волошина, так и Константина Бальмонта: 1) аполлонистический светлый сон, благодаря которому постигаются тайны бытия; 2) очищающий огонь; 3) служение Красоте; 4) обреченность поэта служить Слову,чтобы быть как Солнце.Функции мифологического мышления расширяются, миф становится непросто средством познания человека, а своеобразным способом создания модели личности, ответственной за всё происходящее в мироздании.
Это и былоосновой миросозерцания как Конст. Бальмонта, так и М.А. Волошина. Очевидна перекличка «Записной книжки» Константина Бальмонта с волошинским стихотворением «Фаэтон»: «У каждой души есть множество ликов, вкаждом человеке скрыто множество людей, и многие из этих людей, образующих одного человека, должны быть безжалостно ввергнуты в огонь»[4:570].Оценивая в целом три стихотворения, посвященные Константину Бальмонту, мы пришли к следующим обобщениям:1). Бальмонтовский миф о солнце дает возможность Максимилиану Волошину представить лик Константина Бальмонта как поэта, ввергнутого вогонь ради преображения мира, что в духе традиции русской литературы рубежа веков (К.
Бальмонт «Горящее издание», Образ Данко из горьковской«Старухи Изергиль», блоковский «Город» и др.).1492). Константин Бальмонт видится Максимилиану Волошину обреченнымбыть распятым на кресте мироздания, что является сутью поэта.3). Для Максимилиана Волошина поэт - странник во времени и пространстве, познающий полноту бытия.Из сказанного выше следует, что личность в контексте эпохи, личность, как конспект истории, - вот что определяло духовные вехи путистановления аксимилиана Волошина и его осмысление Человека, в которомидёт непрестанная борьба двух начал (Божественного и демонического,животворящего и разрушительного, солнечного и лунного).Дихотомия Божественное / демоническое - вот что определяет движениечеловека.
Поэтому Облики, представленные в одноименном цикле, сочетаютв себе эти начала. Цикл завершается двумя стихотворениями под общимназванием «Два демона». Они, с одной стороны, закрывают цикл «Облики», сдругой - открывают путь к осмыслению демонического начала, заложенногов человеке.
Размышление над этим началом не давало покоя поэту. Безусловно, крымский поэт был не одинок в своем осмыслении демонизма. Напрашиваются аналогии как с лермонтовским, так и блоковским демонами. Для нихдемон представлял собой вполне реальную силу познания, уставшего делателя зла в сновиденческой яви, темный лик души.Кто он для М.А. Волошина? Падший ангел? Люцифер? Созидатель илиразрушитель? А если князь мира сего, что от него зависит? Богом низвергнутый, подобный бунтарю Прометею или человекоубийце Каину? Все эти вопросы найдут своеобразное отражение в последних стихотворениях цикла,которые по жанру являются сонетами. Как известно, в библейской традициидемон есть воплощение гордости, тщеславия и духа познания, но не творческого, а имитирующего его; духа рационализма, обезличивающего человека:«Я дух механики» [22:83].
Максимилиану Волошину дух сатаны видится каквоплощение механистического духа машин и формул, в основе которых «злоба бесья». Он намеренно его противопоставляет Слову: «Мне важныформулы, а не слова» [22:83]. Развивая тему, поставленную в первом катрене,150во второмМ.А. Волошин явно противопоставляет рационалистический духдемона Божьему слову, которое для поэта, как и в Библии, является Началоми Сущим. Отсюда резкое противопоставление: сатане соответствуют формулы, Богу - Слово. Первый стих второго катрена усиливает значимость противопоставления Божественного Слова по отношению к демоническому духу.Смысл рационального познания мира, не носящего творческого характера,приводит, по мнению поэта, к саморазрушению. Мир невозможно вместить взамкнутые рамки необожженного познания. Человек в таком мире теряетсвободу.
В последних двух терцетах сонета выстраивается всеобъемлющийоблик демона: «Я призрак истин сплавил в стройный бред» [22:83].Волошинский демон, представленный в первом сонете, подобен библейскому, когда дух познания обречен на бред. Это дух свободы, саморазрушающий себя и обрекающий человека на смерть. И волошинский, и библейскийдемоны предлагают стать богами человеку, но при этом лишить его бессмертия, что и сделал библейский демон с первым человеком в раю, кинув «шарики планет/ В огромную рулетку Зодиака» [22:83].Сам сонет строится от первого лица, он проникнут пафосом самоутверждения, гордостью, что явно противоречит христианскому смирению. В этомсмысле частое употребление местоимения «Я» является определяющейструктурно-семантической особенностью всего сонета.
Каждое «Я» наполняется особым смыслом. С одной стороны, оно конкретизируется, и в этойконкретизации звучит мысль о равенстве Богу, с другой - это «Я» выступаеткак равенство всему мирозданию и верховенство над всем сущим. Так библейский образ сатаны вырастает у Максимилиана Волошина не просто в образ гордеца и бунтаря, «князя земли», а в образ, по своей значимости пытающийся быть подобным Богу, участника созидания мироздания.Тема мятежа и обреченности демона отражается во втором сонете: «Надно миров пловцом спустился я - / Мятежный дух, ослушник высшей воли.
/Луч радости на семицветность боли / Во мне разложен влагой бытия» [22:84].151Ключевыми словами в первом катрене нам видится «мятежный дух»,«семицветность боли» (семь цветов - это семь цветов радуги, воплощающиеполноту единого белого цвета, отсюда полнота боли). Радость разлагается вдемоническом сознании на боль бытием. Это тема боли от мятежа и познанияусиливается во втором катрене: «Во мне звучит всех духов лития, / Но семьцветов разъяты в каждой доле / Одной симфонии. Не оттого ли / Отливамигорю я, как змея»[22:84].
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
