Диссертация (1148599), страница 18
Текст из файла (страница 18)
332), так на берегахвымышленного Оккервиля песком крошились гранитные набережные. Мотив наводненияв данном случае — мотив необузданной природы и неуправляемой жизни.2И вновь возникает аллюзия на Гумилева: «Я помню ночь, как черную наяду…» —заметим, стихотворения, посвященного М. Л. Лозинскому, деду Татьяны Толстой. Образы«верного рыцаря» (с.
339) и «дивной пери» (с. 338) тоже находят образно-мотивныеотклики в поэзии Гумилева. См., например, «Рыцарь счастья», в котором лирическийгерой рассказывает «Про девушку с зелеными глазами, / Про голубую утреннюю тьму, /Пронзенную лучами и стихами...»85распадаются, превращаясь в двух внутренних демонов: «Симеонов слушалспорящие голоса двух боровшихся демонов (с. 339). Один из его демоноввзывает к нему «жить, как и раньше жил, в меру любя, в меру томясь…»(с. 338).Безмерныечувстванедоступныгерою.Осторожностьипредусмотрительность снова напоминают о малости персонажа.
Другой —«безумный юноша <…> требовал идти, бежать разыскать Веру Васильевну»(с. 338), казалось бы, призывая героя к высокому романтическому подвигу.Однако в реальности все оказывается гораздо прозаичнее и ничтожнее.Маленький Симеонов становится все мельче, словно опускаясь в «чернуюворонку». Он «буднично, оскорбительно просто — за пятак — добыл адресВеры Васильевны в уличной адресной будке», «купил хризантем на рынке —мелких, желтых1, обернутых в целлофан. Отцвели уж давно»2, в булочной«выбрал тортик» (в данном случае с характерным уменьшительнымсуффиксом).Оказавшись перед домом реальной Веры Васильевны, Симеоновнастораживается, как перед входом в ад.
«Ворота, в которые предстояло емувойти, были украшены поверху рыбьей узорной чешуей. За ними страшныйдвор. Кошка шмыгнула» (с. 340). Тревожная градация, троичность,сокращение размера предложений (особенно в сравнении с романснымпредложением длинною в целый абзац), почти черная кошка (как мрачноепугающее предзнаменование) порождают ощущение нарастающей тревоги. Содной стороны, появляется мотив мифологических Орфея и Евридики (героя,спускающегося глубоко в ад за своей возлюбленной) — образы змеи,ужалившей Евридику, река Стикс, тени мертвых поддерживают этуаллюзию3.
С другой стороны, рождается мотив более современный: «вверхпо лестнице, ведущей вниз» (Бел Кауфман), ибо герой как будто бы1В тексте романса хризантемы были белыми. Толстая использует желтый цвет — вобыденном представлении цвет предательства и измены.2Один из гостей Веры Васильевны, Поцелуев, спросит: «Вы цветов помельче принести немогли, что ли?» (с. 342).3Ср.: Вера Васильевна названа «белой тенью» (с. 342).86устремлен к прекрасному образу возлюбленной (т.е. вверх), но все приметыокружающей обстановки говорят о том, что Симеонов (как по ступеням)спускается вниз. «Черный ход», «узкие чугунные перильца» (чугунные, т.е.черные),«нечистота»(с.340)усиливаютинагнетаютобстановкупреисподней.Среди адово-черных коннотаций окружающей обстановки природныймотив наводнения, мощно звучавший на протяжении всего повествования,оборачивается(почтиотслова«оборотень»)библейскиммотивомвсемирного потопа.
«Дверь распахнулась под напором шума <почти воды>,пения и хохота1, хлынувшего <как потоп> из недр жилья…» и в нем«мелькнула Вера Васильевна, белая2, огромная, нарумяненная, черно- игустобровая, мелькнула там, <как в потоке волн> громко хохочущая,раскатисто смеющаяся <как наяда>, мелькнула — и была отобрана судьбойнавсегда» (с. 340).
Былая возлюбленная Вера Васильевна исчезает, какрастворяется в тумане на глазах обернувшегося Орфея мифическаяЕвридика. Легендарный катастрофический потоп становится знаком утратывсяческих надежд героя — «оставь надежду всяк сюда входящий…» (текстнад вратами ада в заключительной фразе «Божественной комедии» Данте).Словно бы в развитие библейских мотивов Толстая воспроизводит все,увиденное героем за распахнутой в квартиру Веры Васильевны дверью, какшутовскую (раблезианскую) пародию на «Тайную вечерю»: «там, занакрытым столом, в освещенном проеме, над грудой остро, до дверейпахнущих закусок, над огромным шоколадным тортом, увенчаннымшоколадным зайцем» (с.
340), «над салатами, огурцами, рыбой и бутылками»(с. 341) пировали «пятнадцать человек» (не двенадцать), «хохотали, глядя ейв рот: у Веры Васильевны был день рождения» (с. 340). Слова «деньрождения» звучат как насмешка: «второе» рождение («возрождение») ВерыВасильевны оборачивается в сознании Симеонова днем смерти его12Вспомним, о тождественности образов воды и голоса в рассказе Толстой.«Белая» теперь не благородная, но «мертвая».87возлюбленной.
Дважды повторенное наречие «лихо» (с. 341) становитсясигналом неизбежного лиха, беды.В несобственно-прямой речи героя звучат эмоционально-страстныеслова: «Чужие люди вмиг населили туманные оккервильские берега, тащилисвой пахнущий давнишним жильем скарб — кастрюльки и матрасы, ведра ирыжих котов, на гранитной набережной было не протиснуться, тут и пелиуже свое, выметали мусор на уложенную Симеоновым брусчатку, рожали,размножались, ходили друг к другу в гости…» (с. 342).
В ответ Симеонов«топтал серые высокие дома на реке Оккервиль, крушил мосты с башенкамии швырял цепи, засыпал мусором светлые серые воды…» (с. 341–342).Ноповествовательскийголосвводитуравновешивающуюбесстрастную ноту, в которой «река <т.е. жизнь> вновь пробивала себерусло, а дома упрямо вставали из развалин, и по несокрушимым мостамскакали экипажи, запряженные парой гнедых» (с.
342).Последние слова вводят затекстово романс «Пара гнедых»1, чьиобразы, с одной стороны, поддерживают рассказовую интонацию раздумий ивводят мотивы быстро и незаметно пролетающей жизни («Были когда-то ивы рысакам, / И кучеров вы имели лихих, / Ваша хозяйка состарилась с вами,/ Пара гнедых! Пара гнедых!..»), мотивы невозвратного счастья, одинокойстарости («Кто ж провожает ее на кладбище? / Нет у нее ни друзей, ниродных...»), а с другой стороны — еще раз высвечивает от-романсностьбытияСимеонова,несовпадениелитературыижизни,поэтично-музыкальных образов «сухонькой», слабеющей, одинокой (как Симеонов)певицы и «толстой» (с.
342), «тучной» (как туча) наяды, поворачивающейся«туда-сюда тучным телом» (с. 341) и жаждущей грибков («Грибковпередайте!»; с. 343).Рассказ Толстой не строится на художественных контрастах иантитезах, которые нельзя сгладить и растушевать, ее противопоставления1Слова А. Апухтина (вольный перевод романса «Pauvres Chevaus», написанного нафранцузском яз. С. И. Донауровым), музыка С. Донаурова (1870-е гг.).88неизбежно оборачиваются сопоставлениями, «хорошо» переходит в «плохо»,«красиво» в «гадко», но и с такой же легкостью и последовательностьюстрого наоборот: «чужое» в «родное», «бытовое» в «бытийное».
Симеоновсмотрит, «как шевелится ее <Веры Васильевны> большой нос и усы подносом, как переводит она с лица на лицо большие, черные, схваченныестарческой мутью глаза…», но, не позволяя драму превратить в трагедию(или в фарс), Толстая тут же вводит иные детали и мотивы: «кто-то включилмагнитофон, и поплыл ее серебряный голос, набирая силу…» (с. 343).Мирское и небесное, съестное и духовное тесно переплетены в мире Толстой,позволяя писателю не впасть в романтически непримиримое двоемирие илипримитивное морализаторство.Только что умершая для героя возлюбленная («я почтил памятьпокойной», с.
343), в тексте Толстой неожиданным образом оказываетсявновь неразрывно соединенной с ним. Персонаж по фамилии Поцелуев,«особо, интимно приближенный самим звучанием его фамилии» (с. 341) креальной Вере Васильевне, упоминает о редкой старой записи певицы подназванием «Изумруд» (или «Темно-зеленый изумруд»; с. 342)1 и сожалеет,услышав ответ: «Жаль. Который год ищем, прямо несчастье какое-то. Нунигде буквально» (с. 342). Однако мистика рассказа Толстой замешана насамых неожиданных связях и сопоставлениях — камнем-талисманом героя сименем Симеонов оказывается изумруд. Гороскопическая символика«зеленого имени» героя рассказа Толстой могла оказаться случайностью, нохудожественно провидческой.Едвавырвавшийсяизадищачерно-белойпризрачно-реальнойдействительности, Симеонов, оказавшийся у дверей собственной квартиры,теперь уже иначе воспринимает мысль о доме, семье, Тамаре: «родная!»(с.
343) — с восклицанием произносит герой. И, кажется, в традиции русской1Романс «Изумруд» (слова А. Д’Актиля, музыка Б. Фомина) создан в 1930-е гг. Согласновоспоминаниям В. Козина, написан для И. Юрьевой (Савченко Б. А. Кумиры забытойэстрады. М., 1992. С. 205).89литературыперсонажпреобразился,переродился,изменилисьегоценностные ориентиры, он начнет новую, реальную, не мечтательно соннуюжизнь. Однако Толстая отказывается от идеализации и благодушия,предлагаемых русской классикой: ее герой «пообещал Тамаре жениться»(с. 343), но «под утро, во сне, пришла Вера Васильевна, плюнула ему в лицо,обозвала и ушла по сырой набережной в ночь, покачиваясь на выдуманныхчерных каблуках» (с. 343).
Status quo восстановлено, все в жизни вернулосьна круги своя.Пережитая героем драма (трагедия или фарс) превращается в«человеческую комедию», в которой накрепко слиты высокое и низменное,поэтическое и земное, воздушно музыкальное и угольно антрацитовое. Вфинале рассказа всплывает приниженно-огрубленная реальность подлинной(не литературной) жизни. В тексте возникает эпизод, послуживший истокомрассказа, художественно воссоздаются обстоятельства из реальной жизниАхматовой — великая дива (певица, поэтесса, актриса1) привезена в чужуюквартиру, чтобы помыться в ванной.Симеонов «против воли прислушивался, как кряхтит и колышется втесном ванном корыте грузное тело Веры Васильевны, как с хлюпом ичмоканьем отстает ее нежный, тучный, налитой бок от стенки влажнойванны, как с всасывающим звуком уходит в сток вода…» (с.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
