Диссертация (1148599), страница 16
Текст из файла (страница 16)
333).Симеонов достает из пожелтевшего конверта не пластинку, но «ВеруВасильевну» (с. 332), под иглой вертится не «антрацитовый диск», но сама«Вера Васильевна» (с. 333), замолкает не голос, но ожившая в мечтахСимеонова «Вера Васильевна» (с. 333). Симеонов «покачивал диск, обхвативего распрямленными, уважительными ладонями» (с.
333), но так же,«покачиваясь <…> на каблуках» (с. 337), проходит в мечтах героя сама ВераВасильевна. Призрачный образ обретает черты плотской фигуры, почти76реальной женщины, ее пропорции и формы — «о сладкая груша, гитара,покатая шампанская бутыль!» (с. 334).Двойственность образа главного героя и героини, двусоставностьчувств, которые испытывает Симеонов к Вере Васильевне, порождает врассказе Толстой два сюжета, которые организуют две фабульные линиирассказа. С одной стороны, это видимый сюжетный стержень: три этапазнакомства с реальной певицей Верой Васильевной (голос на пластинке —слух продавца-антиквара о том, что певица жива — непосредственноезнакомство со «старухой»), с другой стороны, три ступени в духовномобщении с певицей (в его воображении поселение ее в выстроенном городкена берегах Оккервиля — грозовые тучи над кукольно-фарфоровым городком— заселение красных домишек с черепичными крышами чужими людьми).Однако эти сюжеты не параллельны, они пересекаются: звуки, слова иобразы одного сюжетного ряда неожиданно возникают в другом.
К примеру,образ городских ворот с решеткой в виде рыбьей чешуи в виденьях героясловно материализуется в доме Веры Васильевны (с. 335, 336, 340), или«серебряный голос» певицы, который поплыл в ее квартире (с. 345).Мотивные кольца и параллели, двоичности и троичности, круги итреугольники вырисовывают вычурную композицию рассказа Толстой,создавая «кружева» и «кружения» пространства (с. 333), в которомпребывают ее герои.Мотив круга получает у Толстой свое развитие в исторической сменеэпохнетолькообщественно-политических,ноилитературных,зафиксированных в «драгоценной» символике — золотой век русскойлитературы (Петербург), серебряный (Петроград), бронзовый (Ленинград)1.Если первый романс, который слушает Симеонов, «Нет, не тебя так пылко ялюблю…», написан на слова М.
Лермонтова (1841), т.е. представительствует1Как вариант именование последнего века может быть у Толстой определено с ещебольшим понижением: от бронзового к медному, а далее к латунному (латунь включаетмедный сплав).77золотой век русской поэзии (время Пушкина, Лермонтова, Гоголя), то ужеследующий — «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» (1910) —становится знаком века серебряного, времени Ахматовой, Гумилева, Блока.А граммофон с фестончатой трубой эпохи югендстиля, с одной стороны,становится узнаваемым знаком эпохи модерна, с другой — своей меднолатунной сущностью словно бы указывает на век бронзовый (медный,латунный).Переход в рассказе «Река Оккервиль» с уровня поэтического (АА) науровень музыкальный (ВВ) влечет за собой смену символической образностии мотивики. Если Ахматова в стихотворении «Слушая пение» сравниваетженский голос с ветром (этот мотив присутствует в начале повествования),то постепенно певучий мелодичный голос Веры Васильевны обретает чертыу Толстой стихии не воздушной, но водной, сравнивается не с ветром, но сречным потоком.
Ахматовская поэтическая воздушность вытесняетсямелодичностью и плавностью реки — таинственного Оккервиля, берегакоторого мысленно застраивал Симеонов. А сама Вера Васильевнасопоставляется «томной наядой» (с. 333), со звучноголосой сиреной илизеленоволосой русалкой. Голос забытой певицы «божественный, темный,низкий <…> набухающий подводным напором, восстающий из глубин,преображающийся, огнями на воде колыхающийся», словно несущаясякаравелла (с.
333) влечет героя в голубые дали.Вера Васильевна, поселенная героем на манящих берегах рекиОккервиль, в глубине «мутного зеленоватого потока <…> с медленным,мутноплывущимвнейзеленымсолнцем»(с.335),становитсяобитательницей «тихого, замедленного как во сне мира» (выд.
мной. — Е. Б.;с. 335). Подобно гомеровским сиренам, наяда манит «мореплавателяпутешественника» Симеонова, очаровывая и обманывая, увлекая и усыпляя,но не даруя счастья и любви. Так, мотивы неудовлетворенной страсти,искушения сплетаются с мотивом очарованности, заколдованности героя.При этом состояние очарованности в рассказе становится тождественным78сну, очарование Верой Васильевной буквально погружает героя в печальныйсон. Образ возлюбленной, ее запах, «белый, сухой и горький», «осеннийзапах», больной запах, запах прели и грусти» (с. 334–335) предвещает «осень,разлуку, забвение», словно напоминая сон-жизнь есть вариант сна-смерти(вечного сна, мертвого сна).ПричемиспользованноеТолстойобразноесопоставлениеобнаруживает свои литературные истоки: если «голос // воздушный поток»был порожден стихами Ахматовой, то «голос // наяда» происходит из поэзииГумилева. В стихотворении Гумилева «Венеция» (а Петербург, как помним,есть северная Венеция) звучат строки: «Город, как голос наяды».
Образголоса-наяды обретает прочную генетическую связь с «петербургскимпространством».Дажетолстовскийобразкаравеллы,«неудержимонесущийся <…> по брызжущей огнями ночной воде» и «расправляющийкрылья», исходит от Гумилева: «В час вечерний, в час заката / Каравеллоюкрылатой / Проплывает Петроград…». Мотивный ряд «город — голос —наяда»оказываетсяпорождением«петербургскоготекста»,точнодатированного Серебряным веком.«Ахматовско-гумилевские»мотивы(поэтическойжизниичеловеческой судьбы) наполняют текст рассказа Толстой аллюзиями наСеребряный век.
Кроме того поддерживают и дополняют ауру Серебряноговека образно-предметные отсылки. Так, редукция определений века и голосапорождает единый и цельный образ-мотив — «серебряный голос» (с. 339), —хранящий в себе представление как о свойствах исполнения певицейстаринных романсов, так и о времени ее жизни. Или «серебристые ивы» изфантазийного мира Симеонова на берегу Оккервиля, «серебряные трубы»,«серебряные звуки»1.1В этом контексте восклицание: «…э-эх, где вы теперь, Вера Васильевна? Где теперьваши белые косточки?» (с. 333) — обретает черты декадансного эстетизма начала ХХ в.:«белая кость» как признак благородного происхождения, родственная в своей семантике«белой гвардии» или «белой армии».
В том же ряду оказывается и черно-белая —блоковская — прокраска выписываемой картины, и «босая» (лысеющая или выбритая)79Мощным образом, смыкающим прошлое и настоящее, реальное ивымышленное, у Толстой, вслед за Гумилевым, становится трамвай. Подобно«заблудившемуся трамваю» Гумилева, который на одном маршрутепроскочил «через Неву, через Нил и Сену», трамвай Толстой проносится надПетербургом, Парижем и Шанхаем, перенося сквозь время и пространствообраз Веры Васильевны и Симеонова, как верного спутника, вслед за ней.«Мимо симеоновского окна проходили трамваи, когда-то покрикивавшиезвонками, покачивавшие висячими петлями, похожими на стремена <…>потом звонки умолкли, слышался только перестук, лязг и скрежет наповороте <…> наконец, краснобокие твердые вагоны с деревянными лавкамипоумирали и стали ходить вагоны округлые, бесшумные, шипящие1 наостановках, можно было сесть, плюхнуться на охнувшее, испускающее подтобой дух мягкое кресло и покатить в голубую даль2, до конечной остановки,манившей названием: “Река Оккервиль”» (с.
335). У Толстой, как у Гумилева,трамвай пронзил эпохи и «заблудился в бездне времен…»Герой Симеонов не позволяет себе поехать на трамвайном маршруте доконечной остановки с названием «Река Оккервиль». Он догадывается, чтотам, на «краю света», «наверняка же склады, заборы, какая-нибудь гадкаяфабричонка выплевывает3 перламутрово-ядовитые отходы, свалка дымитсявонючим тлеющим дымом, или что-нибудь еще, безнадежное, окраинное,пошлое» (с.
335). Он страшится действительности, боится разочароваться.Потому для него проще и лучше «мысленно обсадить ее берегадлинноволосыминеторопливыхивами,жителейрасставить<…>крутоверхиезамоститьдомики,брусчаткойпуститьоккервильскиенабережные, реку наполнить чистой серой водой, навести мосты сбашенками и цепями, выровнять плавным лекалом гранитные парапеты,вытянутая голова персонажа, напоминающая фотографический облик Гумилева 1912–14 гг., и даже переводы «ненужной книги с редкого языка», воскрешающие образВ. Шилейко, филолога-востоковеда, второго мужа Ахматовой.1Подобно ужам (душе-ужу).2Повторяющийся мотив: голубая даль // голубая мечта // голубой туман.3Образно-мотивный ряд «Фабрики» А. Блока и «Молоха» А.
![](https://s.studizba.com/z.php?f=/templates/si/i/noavatar.png&w=100&h=100&t=1"){kind=avatar}
